Nautilus Pompilius - Порохня Леонид Иванович - Страница 7

1986. Прорыв

Год 1986-й начался концертом, посвященным дню рождения Сан Саныча Пантыкина, о чем из участников почти никто не догадывался. Проходил он 11 января в красном уголке института с мудреным названием Уралтехэнерго и во многом для “Наутилуса” стал решающим. По недоброй свердловской традиции был он полуподпольным с разрешения инструктора райкома комсомола Андрея Глухих, который и получил за это разрешение по полной мере: персональное дело на него завели уже 18-го того же месяца, рокеры долго потом собирали “по кругу” подписи под письмом в ЦК ВЛКСМ; но это другая история.

К вечеру около здания Уралтехэнерго, что на дальней заводской окраине Свердловска, толпились друзья и знакомые; утаить факт подпольности не удалось, многим билетов не досталось. С началом опоздали, как обычно, минут на сорок; сквозь казенные шторы в зал, прямо на сцену, било солнце. Над сценой гордо возносилась надпись касательно “электрификации всей страны”, здоровенный бюст Ленина с трудом задвинули в угол, кое-как закрутили в оконные шторы...

К началу концерта появился Леха Могилевский, саксофонист, тогда проживавший в деревне, где трудился по распределению после окончания музучилища в должности директора клуба. И откуда рвался обратно в город. Приехал он выступать с “Флагом”, но что-то не срослось, тут и подскочили наусы, которые в тот день не пили, страшно волновались и впервые, кажется, были исполнены того особого “бодряка” (Умецкий очень любил это словечко), который потом помогал им “брать города”.

Касательно “футболок и бананов” замечание непраздное, группа напряженно искала свой образ, пусть не всем это было понятно – “махры”, люди опытные, к “футболкам” относились с осуждением. Искали и стиль музыкальный: Могилевскому как бы просто предложили подудеть, а в результате остался он в группе на годы.

Концерт для “Наутилуса” прошел отлично, публика доброжелательно веселилась в зале, ребята отчаянно веселились на сцене и сошли с нее с явным желанием “мочить”. Уже вчетвером.

Появление Могилевского, которое внешне воспринималось почти как недоразумение, в реальности было логичным и даже необходимым. Здесь нам следует совершить небольшое лирическое отступление на тему хваленого свердловского профессионализма, ради чего процитируем газету “Московский комсомолец” (30.07.87):

О профессионализме группы, и даже музыкальной ее изощренности, говорено и писано немало, однако профессионализм “Hay” – явление странное. Хотя бы потому, что Слава Бутусов на гитаре играл плохо. А Диме Умецкому не очень-то удавалась игра на басу... Лидеры группы изначально в профессионалы не годились, в чем сами себе вполне отдавали отчет. Но в Свердловске играть плохо было даже стыдно.

Краеугольным камнем наутилусовского “крепкого” звучания стал Витя “Пифа” Комаров, у него было несколько странное, но по-своему совершенное чутье на крепкую клавишную фактуру. Вторым подспорьем во времена от “Невидимки” до “Разлуки” стал синтезатор типа “Ямаха ПС-55”, простенькая машинка, созданная – по японской задумке – для домашнего и детского музицирования. С каковой целью и был в нем встроен драм-бокс, электрическим путем имитировавший игру глуповатого, но достаточно уверенного барабанщика.

Для “Невидимки” этой пары оказалось достаточно, однако музыка менялась, становилась сложнее, обрастала совершенно новыми по духу текстами и скоро окончательно переросла и аранжировочные, и исполнительские возможности троицы архитекторов. Возникала брешь, с которой и пытались справиться весь 1985 год. Заполнил ее приход Могилевского, композитора, саксофониста, клавишника, вокалиста и аранжировщика. Леха и определил будущую характерность звучания и аранжировок “Hay” времен его “золотого века”. Не говоря уж о том, что был он выпускником не архитектурного института, а музыкального училища имени П.И.Чайковского – заведения во всех смыслах достойного.

Кстати, впоследствии, во время многочисленных кадровых пертурбаций, Слава брал в группу только профессионалов, желательно со специальным образованием. Барабанщики: Алик Потапкин – экс-“Флаг”, музучилище; Володя Назимов – экс-“Урфин”, училище; Игорь Джавад-Заде – экс-“Арсенал”. Клавишник Алексей Палыч Хоменко – этот просто везде переиграл и некоторым музыкантам чуть ли не в отцы годился; гитарист, звукорежиссер, мультиинструменталист, вокалист и композитор Володя Елизаров годился в дяди... И так далее... А потом и сам Слава научился.

Однако с приходом Могилевского не все было ясно: его в то время постоянно брал в группу Пантыкин; стать “урфин-джюсом” считалось великой привилегией; понимал это Леха, понимали и Слава с Димой. Но в “Урфине” дела шли к почетной кончине, скандал следовал за скандалом, после каждого из них Пантыкин с малопонятной стабильностью, хотя и без особых оснований, Могилевского обратно выгонял. А потом опять брал... От урфин-джюсовской кадровой суеты Могилевский к июню, то есть к первому фестивалю рок-клуба, совершенно запутался. Наусы ждали. На фестивале взорвалась последняя бомба:“Урфин Джюс” выползал на сцену тяжело, с очевидным намерением посмертно провалиться, что успешно и сотворил на глазах многочисленной публики. Дело было не в Лехе, а вметафизике, но и он в тот день постарался; как раз к концерту пьян был до полной невменяемости. Его спешно мыли, прогуливали, материли, после чего выгнали на сцену. Ну Леха и наиграл...

Забавно, но обстоятельства инцидента еще долго вызывали в Свердловске подозрения, поскольку чьей-то доброжелательной рукой Леха как раз перед концертом уведен был на берег реки Исети, а там при участии того же доброжелателя “доведен до кондиции”. Возникли сомнения, а не задумано ли мероприятие и не осуществлено ли именно Бутусовым, ибо Славу в тот момент никто не видел. Мало кто знает, что деяние это на самом деле совершил Белкин, урфиновский гитарист, просто признаться у него духу не хватило. Так или иначе, Могилевский стал четвертым из “Hay”, и это было хорошо.

Теперь к вопросу о “футболках и бананах”. Весь посленевидимковский период в манере одеваться и поведении на сцене Слава с Димой все еще пытались отыграть образ, созданный встуденческие времена “Группой из Промобщаги”, то есть всячески кривляться, извиваться, в чем были они со своей худобой и странной пластикой более чем забавны, но, к примеру, с суровым текстом “Князя тишины”, написанным венгерским поэтом-экспрессионистом Эндре Ади в начале века и непонятно как попавшим к Бутусову, ужимки и прыжки явно не ладились. А с последующим репертуаром кривляться становилось и вовсе странно. Клоунада, каковой они, по сути, и занимались, все больше противоречила песням, которые уже в материале “Невидимки” с натяжкой можно было отнести к “ерническим”, а с каждой новой работой “Hay” все дальше уклонялся в сторону, с клоунством несовместимую.