Золотой характер - Ардов Виктор Ефимович - Страница 68

«Не смеется ли уж он надо мной? Еще этого недоставало!» — подумал Гроза, напрягая все силы, чтобы сохранить темп. В это время Ваня поравнялся с ним.

— Я по этой дороге часто бегаю с почтой, а деньги автобусные коплю на такие спортивки, как у вас. Давайте-ка сюда чемоданчик, а то, я вижу, он вам мешает работать локтями.

Мальчишка взял у Грозы чемодан, и босые пятки его замелькали перед глазами именитого гостя. Гроза крепился, стараясь ни о чем не думать, — только бы не отстать от этих пяток. Потом резко отвалил.

— Погоди! Эй, погоди! — крикнул он. — Мозоль лопнула. Давай пере-до-хнем!

— Некогда, дяденька, мамка вот-вот придет! — прокричал Ваня, не останавливаясь.

Гроза перешел на шаг, отдышался немного и, набрав полные легкие воздуха, крикнул вдогонку:

— Чемо-дан… брось! Че-мо-дан…

Но Ваня уже скрылся за поворотом.

Столичный гость так и не прибыл на открытие стадиона. Рассказу Вани Чебана о том, что Гроза приехал и уже был на пути к ним в колхоз, но отстал и куда-то исчез, никто, конечно, не поверил. Однако налицо были вещественные доказательства: щегольской чемоданчик и в нем новая фасонистая пара полуботинок с толстыми каучуковыми подошвами.

В. Ткаченко

СТРАННОЕ ДЕЛО…

Странное дело! Отношение директора комбината Степана Степановича Побегина к начальнику ткацкого цеха, Папахе вдруг резко изменилось.

Еще два дня назад директор у себя в кабинете радушно жал руку Папахе и угощал папиросами, а сегодня на планерке даже не взглянул в его сторону. По селектору называл не как обычно — по имени-отчеству, а официально — «товарищ Папаха». Дважды начальник ткацкого звонил директору по внутреннему телефону и просил разрешения зайти, но каждый раз в трубке слышалось сухое: «Обратитесь к главному инженеру».

Папаха не знал, что и думать, но чувствовал: почва уходит из-под ног.

Он сидел в конторе цеха за своим письменным столом и, тоскливо глядя в окно, пытался отыскать хоть одну промашку, послужившую причиной «опалы».

«План? Здесь все хорошо. До конца месяца еще четыре дня, а уже сто восемь процентов. Качество? Как всегда, на уровне. И что ему еще надо?! На собраниях против ни разу не выступал! Всегда «за» держу. Непостижимо! Не иначе, кто-то накапал. Завистники, чтоб им!..»

Папаха хотел чертыхнуться, но сдержался: в контору вошел механик Парадиев.

— Тарас Романович, опять вы забыли распорядиться насчет второго комплекта! — недовольно буркнул он в сивые усы.

«Ишь, как заговорил! — про себя ужаснулся Папаха. — Не иначе, пронюхал про директорское отношение. Неужто снимают?»

От этой мысли лоб Папахи покрылся испариной и закололо в сердце. Он ничего не ответил Парадиеву, двумя руками помог себе выпихнуть пухлое тело из-за стола и пошел к двери. Остановился и почему-то сказал:

— Я сейчас!

Потом вышел. Папаха решил идти к директору.

«Схожу и… и попрошу объяснить… Отчего, мол… В чем, Степан Степанович, причина… За что, так сказать…»

Папаха тяжело плюхался со ступеньки на ступеньку, и в такт шагам метались в голове взбудораженные мысли. Он еще раз перебрал в памяти все, что могло бы послужить причиной плохого отношения директора, но ничего «криминального» за собой не обнаружил.

Рабочий день в заводоуправлении уже кончился, секретарша директора ушла. Но Побегин обычно задерживался на комбинате. Папаха потянул на себя дверь и вошел в маленький тамбур, отделявший приемную от кабинета. Тут он остановился, тяжело вздохнул и… услышал голос, произнесший его фамилию.

— Подведет нас Папаха! — неслось из-за двери. — Как пить дать, подведет! Головы на плечах у него нет! И куда он прет?!

Голос был скрипучий, он не мог принадлежать никому другому, кроме начальника планового отдела Головейко.

— И ведь намекали ему… Почти указывали… — продолжал скрипеть Головейко.

— Так! Ясно! — Папаха толкнул вторую дверь. — Можно, Степан Степанович?

Побегин поднял голову, увидел начальника ткацкого цеха и коротко бросил:

— Я занят!

От этого грозного «я занят!» Папаха весь съежился и попятился назад. Закрывая дверь, он успел одарить Головейко взглядом, полным ненависти, но легче от этого не стало.

— Ах, ты… жердь сухая! — копошился Папаха в темном тамбурчике, ругая Головейко. Обливаясь потом от переживаний (еще бы, директор впервые не пустил его в кабинет!), он крутился, задевая стены тамбура. Немного успокоившись, он понял, что надо идти: стоять у дверей неудобно, вдруг кто-нибудь пойдет к директору, подумает, что подслушивает. Папаха нажал на ручку и… снова попал в кабинет. Вертясь в тамбуре, он спутал двери. От испуга, и неожиданности Папаха в первый момент потерял дар речи.

— Я же вам сказал, что занят! — казалось, над самым ухом пророкотал раздраженный директорский бас.

— Ст… Ст… Степан Степа… паныч, я… я… — заикался Папаха:

— Ну, что вы?!

— Нечаянно! — уже за дверью прошептал бедный начальник цеха.

«Как глупо все получилось, хуже некуда!» Папаха плелся по коридору, направляясь в гардеробную. Он натягивал на свою круглую спину тяжелое ватное пальто, когда над ним раздался скрипучий голос:

— Здоров, Тарас Романыч!

Перед Папахой стоял худой и длинный Головейко. Словно стрелу автомобильного крана, он не протянул, а поднял прямую руку. Папаха нехотя пожал сухую ладонь.

— Домой? Пошли. Чего скучно смотришь?

Папаха мрачно молчал, не решаясь высказать своему неприятному попутчику все, что у него накипело.

«Прикидывается!.. Чего скучно смотришь?!» Накапал, а теперь набивается со своим участием», — зло думал Папаха. Головейко редко переставлял ноги, подрыгивая при каждом шаге коленями. Папаха тяжело переваливался с боку на бок.

— Молчишь? — продолжал Головейко. — Понимаю. С директором отношения испортились. А отчего?

Начальник планового отдела остановился и сверху вниз строго посмотрел на Папаху.

— Я ж тебе, Тарас Романыч, намекал. И Степан Степаныч намекал. А ты прешь и прешь, как трактор.

— То есть как это прешь? — петушиным голосом вскрикнул Папаха.

А Головейко гнул свое:

— Сейчас какой месяц? Декабрь. Скажу тебе конфиденциально, ну, в общем, сказал и вроде не говорил… Идет?

— Идет, — машинально повторил Папаха.

— Так вот, Степан Степаныч сердится потому, что ты план в последнем месяце очень большой даешь. По нему совнархоз нам на первое полугодие такой процент закатит, что не вылезешь. Твой цех основной, по нему показатели берут. А ты дуешь и дуешь. Уже сто восемь процентов дал. А еще четыре дня. Степан Степаныч велел тебе сказать, если не прекратишь план гнать, худо будет! Только конфиденциально!

Папаха слушал и понимал. Теперь все прояснялось.

— Сейчас у нас первое место, а план дадут большой, что будет? Слетим?

— Слетим! — горестно подтвердил Папаха.

— Премии тю-тю?

— Тю-тю! — поддакнул он еще горестнее.

— То-то же, дорогой товарищ! Будь здоров! Действуй!

Головейко опять подал негнущуюся руку и двинулся вымеривать переулок своими полутораметровыми шагами.

Спалось Тарасу Романовичу в эту ночь плохо. Мучили мысли о плане, снился директор. Во сне Папаха бормотал:

— Надо принимать меры… принимать меры…

На следующее утро Папаха сразу же вызвал к себе Парадиева.

— Вы давно просили разрешения поставить второй комплект на профилактику, — сказал он ему. — Так вот, ставьте. Разрешаю.

Парадиев светло улыбнулся в усы.

— Нет, Тарас Романович, мои слесари решили сделать профилактику на ходу, без остановки всего комплекта. Мы, говорят, понимаем, конец года, надо план давать…

Папахе ничего не оставалось, как похвалить слесарей. Потом он отправился в цех.

— Романова! Хотите в отпуск? Со всей бригадой! — стараясь перекрыть шум работающих станков, закричал он в ухо девушке-бригадиру. — Прямо с завтрашнего дня. Путевки в дом отдыха обеспечу!