Золотой характер - Ардов Виктор Ефимович - Страница 3

У Замухрыгина от такой смелости рядового члена месткома глаза полезли на лоб:

— Ты что, Федоровна, решила нас, глупых, учить уму-разуму? А не лучше ли тебе подумать об искоренении пережитков капитализма в собственном сознании?

Но тут возмутилась Улыбышева. Она вскочила и закричала:

— Нечего меня каждый раз этими пережитками корить! Не ко двору я тут пришлась, так и скажите! Я и уйти могу!

Вместе с ней встала Лиля:

— Я вам, тетя Аня, компанию составлю. А вас, — она обернулась к сидящим за столом, — предупреждаю: нам на роток не накинешь платок. Вот!

Решительно завязав платок, Лиля Кучерявенко направилась к выходу. Улыбышева шла за ней. Их не удерживали.

Секретарь парткома, толстый и добродушный Павел Павлович, смеялся до слез, когда Лиля и Анна Федоровна, перебивая друг друга, рассказывали ему о заседании месткома.

— Так вы считаете, что Замухрыгин нарочно не позвал Вершкова?

— Нарочно. Тот бы им и без председателя прописал что надо.

— Ну а про Демона ты все-таки присочинила?

— Честное комсомольское! Спросите хоть тетю Аню. Или вот что…

Лиля схватила Павла Павловича за руку и вывела в коридор. Учреждение уже опустело, и двери комнаты, где заседал местком, были открыты настежь. Не пришлось даже близко подходить к ним: так отчетливо доносилось каждое слово.

Ораторствовал счетовод Свистунов:

— Предлагается кандидатура Александра Дюма. Писал много, и в смысле сатиры на одних правах с забаллотированным Пименом. В то же время в библиотеках на отличном счету, зачитываются им, можно сказать, до дыр, так что для Никодима Ивановича личность не обидная. Я полагаю, принципиальных возражений не будет.

Павел Павлович замахал руками, а у себя в комнате решительно сказал Лиле:

— Права ты, редактор, на все сто. Полезно пропесочить их еще раз. Да посмешнее! Поядовитей! Пусть узнают, чем крапива пахнет.

Вит. Аленин

НЕЗАМЕНИМЫЙ ВОЛЧОК

Кто-кто, а Никодим Григорьевич Волчок знал, что такое слава. Она щедро согревала его своими лучами, и он нежился в ее тепле, как цыпленок на полке инкубатора. И слава у Никодима Григорьевича была, как бы это сказать, необычная, незаурядная, дефицитная. Он не имел орденов и грамот, о нем не писала периодическая печать, и даже на Доске почета бумажной фабрики нельзя было увидеть его фотографии. И тем не менее, занимая скромную должность заведующего хозяйством упомянутой фабрики, Никодим Григорьевич был знаменит. Его сморщенное личико с розовой кнопкой-носиком видели во сне… нет, не девушки. Девушки были равнодушны к славе Волчка. Но зато о Никодиме мечтали во сне и наяву руководители всех предприятий района.

— Эх, мне бы такого Волчка! — говорили они друг другу, встретившись на районном или областном активе. — Я бы с ним горы свернул, реки повернул бы вспять…

Планируя подобные географические эволюции, которые они совершали бы с помощью щуплого Волчка, они завистливо поглядывали на директора бумажной фабрики Федота Сергеевича Гузикова, в штате которого числился Никодим Григорьевич.

И завидовать, действительно, было чему. Волчок мог сделать или, как он любил говорить, организовать все что угодно. Он доставал средства механизации и чайные сервизы, сборные щитовые дома и учебники шахматного искусства, телефонные коммутаторы и тюленьи шкуры. Зимой он «организовывал» парниковые огурцы, а летом мог добыть вагон прошлогоднего снега. Наряды, планы, банковский контроль его не касались. Он был выше их. Это была не просто работа удачливого снабженца. Это было творчество, высшее проявление искусства снабжения.

Кроме этого, Волчок был запасливым и, как он себя называл, дальновидным хозяином. На складе фабрики, ключи от которого он не доверял никому, можно было обнаружить совершенно неожиданные предметы. Там были телевизионные приемники, хотя телевизионного центра в области еще не было; лампы дневного света, которыми никто не пользовался; 15 копий шишкинской картины «Утро в лесу», в то время как другие 23 копии этой картины уже висели во всех помещениях и цехах фабрики, вплоть до проходной будки. На складе можно было найти рыбацкие сети и лодочные моторы, хотя до ближайшей речушки, носящей внушительное название Курицын брод, было около 80 километров.

Не имея поражений в вопросах снабжения, Волчку тем не менее приходилось терпеть неприятности. Они обычно начинались с того момента, когда приступали к работе комиссии по проверке наличия имущества на складе и ему скрепя сердце приходилось распахивать перед ними двери своего склада.

— Ну зачем ты держишь эти вещи? — задумчиво спрашивал председатель комиссии, обнаружив на складе несколько тысяч штук роговых оправ для очков. — Ведь фабрика-то у нас бумажная, очки мы не выпускаем. Втирать их тоже никому не собираемся. Передал бы ты их в аптекоуправление, что ли, там они скорее пригодятся.

Такой постановки вопроса Волчок вытерпеть не мог. Запыхавшись, он вбегал в кабинет директора…

— Все, Федот Сергеевич, кончилась наша с вами совместная работа. Я устал от этих интриг и упреков. Ухожу. Нет, нет, не просите! Я решил окончательно! Тем более, меня давно уже зовет к себе Анисим Львович… У него и оклад повыше…

О том, что будет дальше, Никодим Григорьевич знал до мельчайших деталей. Директор фабрики тов. Гузиков выходил из-за стола, подносил Волчку стакан воды и просил успокоиться. Потом он вызывал к себе председателя комиссии и строго предлагал ему не вмешиваться в дела «нашего уважаемого Никодима Григорьевича — красы и гордости снабженческой корпорации». На этом месте председатель комиссии, как правило, сдавался. Волчок остывал, и они плечом к плечу шли заканчивать инвентаризацию.

— Вот что, Никодим Григорьевич, — сказал как-то Волчку директор, — к майскому празднику мы должны открыть новое рабочее общежитие. Нужно срочно достать шестьдесят штук добротных односпальных железных коек. Я, конечно, понимаю, — извинительно добавил директор, — это не твоих масштабов дело, но…

— Ошибаетесь, Федот Сергеевич, — перебил директора Волчок, и лицо его стало вдохновенным, — недооцениваете всей сложности задания: дело совсем не такое простое. Железная койка — это вчерашний день нашей промышленности. Это все равно, что достать сейчас соху или печку-буржуйку. Двухспальную тахту — пожалуйста. Диван-кровать — сколько угодно. Никелированную кровать с панцирной сеткой — в любом количестве. А вот железную койку — тяжело. Но не будь я Волчок — койки будут. Из-под снега достану, из-под земли вырою.

— …Значит, так, — говорил Волчок вечером того же дня своей супруге, сосредоточенно делая какие-то выписки из клеенчатой тетради. — Я беру из своего склада три десятка ламп дневного света и сдаю их на мебельную фабрику: они еще в прошлом году мечтали установить в цехах дневное освещение. Взамен этого я беру на фабрике полдюжины мягких кресел и снабжаю ими областную торговую базу — у них давно уже мебель требует ремонта. За эту услугу я получаю со склада базы тонну железа и прихожу к конечной цели: оформляю наряд на внеплановое изготовление артелью «Койко-место» шестидесяти штук односпальных железных коек.

Осложнения возникли с самого начала. Директор мебельной фабрики, выслушав предложение Волчка, любезно поблагодарил его за заботу, однако от приобретения ламп дневного света отказался.

— Мы этими лампами во как обеспечены, — сказал он. — Получили по наряду от совнархоза. Так что зря вы себя утруждали.

Волчок растерялся: выработанная им стройная система дала трещину.

— Мне нужны койки, — волнуясь, кричал он. — Беру койки, даю оправу для очков в неограниченном количестве…

— А нам оправы не нужны, — отвечали ему, — что же касается коек, то вы можете их заказать, но только по наряду совнархоза.

— При чем тут наряды? — разводил руками Волчок. — Давайте разговаривать как деловые люди. Какие могут быть наряды, когда я предлагаю вам за эти койки первоклассные копии популярной картины художника Шишкина «Утро в сосновом лесу». Я могу все ваши кабинеты снабдить художественной классикой. Договорились?