(не) зажигай меня (СИ) - Красовская Марианна - Страница 10

А эти двое… нет, они злые. Они мне отвратительны. А еще тот, который старше и с выбритым лицом, иногда так на меня смотрел, словно всякие непотребства мечтал делать. На одной из остановок я достала из сапога кинжал и спрятала в складках широкой юбки – мама специально вшила туда карман. Не думаю, что я смогу ударить оружием человека, но так хоть немного спокойнее.

Вообще-то оба кучера у нас здоровяки, а один из них еще и маг. Один дремал на крыше, другой правил парой лошадей.

Останавливались мы каждые четыре часа: размять ноги, сходить в кустики, перекусить, добавить угля в печку. У дорожных карет печка – металлический короб – снизу, через решетку в полу теплый воздух поднимается вверх. На самом деле я периодически добавляю огня, только этого пока никто не заметил. В карете тепло, пришлось даже шаль сбросить. Аяз и кафтан уже снял. Против воли любуюсь его тонкими, почти девичьими запястьями в пене кружев. Эх, будь он лет на десять постарше, я бы с удовольствием с ним пофлиртовала. А сейчас – увольте. Хорошо хоть он больше не говорил глупостей. Просто смотрел. Не так, как безбородый. От взлядов Аяза меня в жар бросало и ладони потели.

Спасибо, мамочка, что ты отправила меня не в полнолуние! Любой здоровый оборотень от таких взглядов как лучина вспыхнет. Тем более я, огненный маг. Сейчас-то голова кружится. И ведь даже Герхард не замечает ничего. Как степняку удается?

К трактиру, где нас ждет горячий ужин и мягкая постель, мы подъезжаем поздней ночью. Свободных комнат всего две. В одной постелили женщинам, в другой, совсем маленькой, на полу спят Герхард и господин Гренк. Степняк вызвался спать в карете – он невысокий, ему удобно. Один из кучеров вообще не спит – стережет сундуки. Второй на конюшне с «бандитами».

Под поношенными одеждами вдовы, оказывается, скрывается красивое тело и великолепные золотые волосы. У нее талия такая тонкая, что можно пальцами обхватить, а бедра и грудь, напротив, в меру полные. Я завидую: моя фигура гораздо скромнее. Зачем же она прячет такую красоту под одеждой не по размеру? Если бы ей надеть красивое платье, сделать прическу и почаще улыбаться, на нее мужчины бы заглядывались! Впрочем, это не моё дело. Мало ли что у нее в жизни стряслось! Наскоро обмывшись водой из таза, я накидываю чистую сорочку, переплетаю косу и засыпаю, кажется, раньше, чем моя голова касается подушки.

Чуть свет нас поднимают стуком в дверь. Ох! Приеду к деду, неделю отсыпаться буду! Бурча под нос, натягиваю вчерашнее платье, застегиваю тьму маленьких пуговок на груди и животе. Заворачиваюсь в шаль, растирая руки – меня знобит от недосыпа. Вдова, у которой, оказывается, красивое имя Милисента, тоже выглядит помято. Мы спускаемся в общий зал, где нас ждет горячий чай и жидкая сладкая каша с сушеными ягодами. Герхард, видя, что меня сотрясает дрожь, пытается натянуть на меня свой кафтан, но он настолько огромный, что, кажется, я могу влезть в один его рукав. Аяз вежливо предлагает свой жилет. У нас такое не носят – кафтан без рукавов только недавно придумали во Франкии. Подобная одежда кажется мне куда удобнее любимых в горах безрукавок, которые надеваются через голову. Отчего мы не догадались сделать застежки спереди? И всё же надеть одежду чужого мужчины совершенно недопустимо, но Герхард благосклонно кивает. В дороге правила приличия смягчаются, но не настолько же! Тем не менее я, не найдя возражений, просовываю руки в рукава и запахиваю жилет на груди. Он красивый – черный с золотым и алым шитьем. И хранит тепло тела Аяза, отчего мое сердце вдруг пускается вскачь. А еще запах степняка мне неожиданно приходится по душе. Он пахнет травами, горячим ветром и немного мужским потом. Осознав сей факт, я немедленно хочу снять чужую вещь, но боюсь оскорбить человека. Он же не имел в виду ничего такого! Встречаюсь взглядом с Аязом и догадываюсь: имел и еще как. Его глаза обжигают. Он очень доволен видеть меня в свой одежде. Удивительно, как быстро я научилась читать его лицо! Вот настроение Эстебана мне удавалось угадывать далеко не всегда. Я порой не понимала, счастлив он или зол, а если зол, то на кого: на меня, на себя, на прислугу? Впрочем, в его присутствии я думала совершенно о другом. Стоило ему меня коснуться – даже ненароком, даже краем рукава – и я заливалась краской, а в животе екало, будто я летела вниз на качелях. Пропадали все мысли, слабели колени, дышать было трудно! А уж когда он меня целовал, я забывала, что внутри меня огонь – напротив, я растекалась как вода. Даже воспоминания о его поцелуях кружат голову.

Наверное, у меня был совершенно глупый и мечтательный вид, когда я думала об Эстебане, потому что Герхард ткнул меня локтем в бок, а взгляд Аяза вдруг стал очень злым.

Едва удержалась от детской выходки: очень хотелось показать ему язык. Сразу и согрелась, и повеселела. С аппетитом выхлебала не самую вкусную кашу, завернула в салфетку ломоть хлеба с сыром: сейчас не стоит в себя пихать много еды, укачает еще! А вот на следующем привале пригодится.

День прошел спокойно, как в вязком тумане. Подозрительные мужчины вели себя подозрительно тихо, торговец травил байки, Аяз рассказывал о франкских обычаях и новинках, а я переводила. К вечеру мы все почти подружились. В этот раз трактир был богаче, каждому нашлось место. Нас с Милисентой поселили в комнате для особых гостей: здесь была даже своя, отдельная мыльня. Без водопровода, конечно, но воду принесли. А уж нагреть ее я запросто сумела сама. Смыв грязь и усталость, мы плотно поужинали. Милисента уснула сразу на своей половине огромной кровати, а я ворочалась с боку на бок. За день вдоволь надремалась на плече у Герхарда: то и дело проваливалась в сон, поэтому даже не удивилась, что ночью спать мне уже не хотелось. Накинула шаль поверх ночной сорочки, выглянула в коридор – хотела кликнуть служанку и попросить теплого молока – и замерла в дверях, наткнувшись на взгляд черных глаз.

Сердце заколотилось как сумасшедшее, дыхание перехватило. Аяз тоже был полуодет: рубаха расстегнута до самого пупа, штаны сползли на бедра, черные волосы свободно спадают на плечи. Отчего-то вид его смутил, заставил жарко вспыхнуть щеки. Что я, полуголых мужчин не видела? У отца в замке по летнему времени оборотни по двору и вовсе в портках бегают. Да и братья мои лет до шести могли голышом по дому носиться. Герхард при мне переодевался не раз, отца и дядю Кирьяна не раз обнаженными до пояса видала. Только все они (кроме братцев, конечно) шерстью заросшие как звери. У отца даже на спине седые волосы имеются. А у Аяза грудь голая, совсем без волос. Только от пупка начинается темная дорожка растительности, уходящая вниз, за пояс штанов.

В полутьме коридора он не выглядел юношей. Это мужчина, и мужчина, кажется, опаснее, чем отцовские воины. Под его тяжелым взглядом остро почувствовала, как неприлично облегает моё тело тонкий батист сорочки: темные соски просвечивают сквозь белизну ткани. Впрочем, плечи и грудь прикрыты шалью.

Мысленно надавав себе пощечин, шагнула назад, в спасительный покой спальни. Вслед долетело по-славски: «Доброй ночи, минем шабаки».

8. Неожиданные открытия

К утру я убедила себя, что ничего страшного не произошло. Подумаешь, увидел меня мужчина полураздетой – так не обнаженной же! Да и вообще сорочка у меня куда более закрытая, чем туалеты некоторых придворных дам! Осталось четыре дня, и я навсегда расстанусь с Аязом. Наши пути пересекутся вряд ли, слишком разные у нас статусы. Я – леди Оберлинг, внучка кнесса Градского, а он всего лишь простолюдин. Ну пусть сын купца или зажиточного однодворца, судя по роскошной одежде. Но все равно мне не ровня. Мне его и на улице замечать не положено, если он, конечно, не в дедовой волости живёт. Спрашивать побоялась – ну как себя выдам этим вопросом? Мы ведь с Герхардом не говорили, куда едем: в Славию к родственникам в гости, и всё. А уж кто у нас родственники – дело десятое. Хотя я, понятное дело, подозревала, что коли у Аяза кто-то из родителей родом из Степи, можем и близко жить. Дедова волость – пограничная. А вообще кнеса Градского нынешний степной хан ненавидит, за что – мне так и не поведали, хоть я и выспрашивала. Дед сказал, что я мала о том знать, а матушка и вовсе руками разводила: дескать, поссорились они уже позже, когда она отцовский дом покинула. В общем, нет между Степью и той волостью, где я жить буду, мира и согласия, а значит, никаких степняков я не встречу, можно не бояться.