Третий король - Сломчинский Мацей - Страница 31

У щита неподвижно стояла Ванда, а у ее плеча торчала глубоко вонзившаяся в дерево стрела.

«Святой Себастьян», мелькнуло в голове у Вечорека.

Ванда в смертельном испуге смотрела на Вильчкевича, который бесстрастно произнес:

— И не вздумай шевельнуться или закричать, все равно никто тебя не услышит. Ты лгала. Лгала над его трупом, без зазрения совести, не чувствуя никакой жалости или сострадания. Я тебя тоже не пожалею. Я требую, чтобы ты созналась. Здесь, сейчас. Больше ничего. А потом... потом не знаю, что я сделаю. Может, убью тебя, а может, передам в руки полиции. Не знаю. Но ты должна сознаться. Ну!

Но Ванда молчала, не сводя глаз с острия стрелы. Вильчкевич приподнял арбалет...

В этот момент оружие выпало из рук Вильчкевича и отлетело к стене. Он было дернулся, но простой на первый взгляд захват капитана не дал ему сдвинуться с места.

Катажина подбежала к Ванде, которая едва держалась на ногах.

— Она бы созналась, — шептал Вильчкевич. — Слышите!

Стефан ослабил хватку.

— На ее месте я бы тоже сознался, — спокойно возразил он. — Но за принуждение возможного преступника к признанию пыткой привлекают к уголовной ответственности. Вдобавок, промахнись вы сантиметра на два, в Борах была бы вторая смерть за ночь!

— Я бы никогда не промахнулся, — вскинув голову, ответил Вильчкевич и взглянул на Ванду, которая, тяжело дыша, стояла у стены. — Сомневаюсь, что от нее можно было добиться правды обычными средствами, пан Умник. Не знаю, что вам тут понадобилось, но, дай вы мне еще хоть пять минут, я получил бы ее письменные показания, и суду было бы нечего делать.

— Боюсь, что признания, вырванные подобным способом, в суде не имели бы силы, так что пани Ванде даже не потребуется доказывать свою невиновность.

— Невиновность?! — Вильчкевич подбежал к Ванде. — Может, ты сама расскажешь этим ревнителям твоей невиновности, откуда я знаю, что это ты убила Владека?

Ванда молчала. Катажина инстинктивно загородила ее собой, и Вечорек слегка улыбнулся. Он вдруг подумал, как изумился бы пан Вильчкевич, если бы обнаружил, что это хрупкое, слабое юное создание способно обезвредить взрослого мужчину ничуть не хуже своего мужа.

— Ну, выкладывай! Не стесняйся! Скрыть все равно не удастся. Расскажи, как я зашел к тебе в комнату, ни о чем не подозревая, только чтобы поговорить с тобой... Как-никак мы здесь служим, остальные в музее чужие... Так вот, я зашел к тебе — и сразу понял, что ты солгала. Этой ночью никто даже не дотронулся до твоей постели. — Он повернулся к Вечореку. — Постель была не смята! А в библиотеке она лгала нам в глаза! Но вот кое в чем она допустила, как и все убийцы, ошибку — и мне все стало ясно. О, я и вида не подал! — Он зло усмехнулся. — Я позвал ее сюда, сказал, что нашел нечто важное, улику, которую должен ей показать. Она, вероятно, обрадовалась, подумала, что обвинят невиновного. Пошла со мной, ничего не заподозрив. А потом я взял арбалет... Она не могла и пошевелиться, это точно. И закричать не посмела. — Он повернулся к Ванде. — Но если ты надеялась выкрутиться, то ты меня, дорогуша, недооценила! Не ворвись сюда так некстати эти люди, я бы уже держал в руках твое письменное признание. Хотя, может, оно и к лучшему, что нас тут четверо. Советую лучше выложить все как на духу. Не то... — он зловеще помолчал. — Клянусь, что ты не выйдешь отсюда, покуда не скажешь, как и почему ты его убила!

Ванда смотрела на него, как загнанное животное.

— Но я его не убивала, — сказала она так тихо, что даже стоявшая подле нее Катажина не без усилий уловила ее слова.

— Что? Не убивала?

— Нет.

— И ты воображаешь, что полиция тебе поверит? К счастью, я побывал в твоей комнате и заявлю в любом суде, что ты лгала, лгала цинично, хладнокровно — и это спустя несколько минут после гибели Янаса!

Ванда молча закрыла руками лицо и прислонилась к деревянной панели с мишенями. Вечорек мысленно отметил, что вот и атакующий воин с пикой словно метит в нее.

— Если вы не убивали пана Янаса, вам придется объяснить некоторую несообразность ваших поступков. Боюсь, что это необходимо. Иначе вам и впрямь никто не поверит.

— Несообразность! — Вильчкевич так громко щелкнул пальцами, что под потолком отдалось эхо. — Подходящее словечко, ничего не скажешь! Да неужто вы не видите, что перед нами самый изощренный и хитрый убийца на всем белом свете?! Девушка с глазами дикой серны, тихий голос и... как это... хорошие манеры... Так ведь это называется? Хорошие манеры! Да это же волчица в овечьей шкуре! Она лгала нам в библиотеке, лжет и сейчас! И будет лгать, пока ее не изобличат как подлую лгунью и не отправят на виселицу. И только тогда я вздохну спокойно и поверю, что есть на свете справедливость и что Владек отомщен!

— Но я же его не убивала! Не убивала! — выкрикнула Ванда. И вдруг оторвалась от стены и шагнула вперед. Плотину молчания прорвало.

Она не замечала ни Вечорека, ни Катажины, а говорила только для одного Вильчкевича.

— Ты же знаешь, что у профессора Гавроньского есть жена, которая вот уже два года умирает в санатории. И двое детей... Мы любим друг друга... но она... она не должна ничего знать, пока жива. Это было бы преступлением по отношению к ней и детям. — Ванда понурилась, но тут же воспряла и заговорила взахлеб. — Да, он солгал, и я тоже. Ты прав, ты сразу нас раскусил. Можешь гордиться! Да только это не поможет ни хранителю, ни мне, ни вам... — Она помолчала и добавила тихо: — Ты хотел знать, где я была, когда убили Янаса. Теперь ты это знаешь. Я спала в чужой комнате. И ничуть не стыжусь, потому что люблю этого человека. И этих детей... Я собиралась заменить им мать. Собиралась. Но сейчас все кончено. Из-за тебя. Я буду вынуждена исповедаться на суде, чтобы спасти себе жизнь. И он тоже. Хотя я уже не хочу больше жить... — Она подняла голову и уставилась в пустоту невидящим взглядом. — Что вы сделали со мной? За что? В чем я виновата перед вами? Ведь я люблю его... И он меня любит... Но люди это перетолкуют по-другому. Молодая секретарша и профессор... Тебе есть чем гордиться. Я призналась. Беги в полицию, беги, куда хочешь... Раструби всем, что ты про нас с ним знаешь. Пусть это дойдет до его умирающей жены, до детей и сослуживцев. На пару дней это станет сенсацией! И нашей любви как не бывало...

Она резко повернулась к стене и закрыла ладонями лицо.

— Боже мой, — прошептал Вильчкевич. В другой ситуации перемена, происшедшая с ним, пожалуй, показалась бы забавной. Вильчкевич безвольно опустил руки и забормотал что-то совершенно нечленораздельное. Потом вдруг кинулся к плачущей Ванде.

— Ванда! Ванда, ради Бога! Прости! Разве мне могло прийти в голову?.. Это все нервы, понимаешь, нервы! Владек умер, и все как обезумели... Но поверь, никто ничего не узнает... — Он повернулся к Катажине. — Ведь вы тоже никому ничего не скажете, верно? Ванда, послушай меня... да послушай же! Ну, прости, прости! Я забыл все, что ты тут говорила. Честное слово!

Девушка не отвечала и не отнимала рук от лица, а только мотала головой.

— Успокойтесь! — Катажина легонько коснулась ее плеча. — Вам лучше пойти лечь и отключиться от всего этого... недоразумения.

Она обняла покорную Ванду и медленно повела ее к выходу...

— Черт меня побери, — сказал Вильчкевич, ударив себя кулаком в лоб. — Какой же я идиот! Как я мог ничего не замечать?! Конечно... ну конечно же! Бедняжка... А я-то, я... Боже, какое счастье, что вы вовремя подоспели! А то я еще такого мог натворить! — Он подобрал с пола арбалет, зарядил его и выстрелил наугад по мишеням. Выстрел привел его в чувство.

— Я ухожу, — подал голос капитан. — А вы постарайтесь теперь держаться некоторое время подальше от пани Ванды...

В холле Вечорек нагнал обеих девушек.

— Вильчкевич вас долго мучил? — спросил он вполголоса.

— Я не знаю, — страх в глазах Ванды успел уже смениться печалью. — Мне казалось, что это длилось часами... Боже мой, как же я боялась, — вырвалось у нее. — Я думала, он сошел с ума! А потом я испугалась еще больше, решила, что вы пришли арестовать меня... или его... и что сейчас все сбегутся... и тогда...