Символы распада - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 8

– Покинули или нет? – повысил голос Президент.

– Пока у нас не будет полной гарантии, мы должны предусмотреть все меры, – твердо сказал директор.

– Почему не вызвали руководителя пограничной службы? – спросил Президент, обращаясь к своему помощнику по вопросам обороны.

– Он не входит в список лиц, имеющих доступ к этой информации, – пояснил тот, – мы согласовывали список с ФСБ.

– А министр иностранных дел? – вспомнил Президент. – Он тоже не входит?

– Он еще не вернулся из Страсбурга, – напомнил премьер.

– Такой шум в газетах поднимется, – поморщился Президент.

– О случившемся в Центре не знает никто, – твердо возразил директор ФСБ. – Мы принимаем особые меры к абсолютному пресечению всех возможных слухов. Центр полностью блокирован и объявлен на особом карантине. Все связи с внешним миром идут только через нашу службу.

– Это правильно, – согласился Президент, – а то опять журналисты будут всякие гадости писать. И получится такой скандал на весь мир...

– Это их главная задача, – поддакнул ему премьер. – Обеспечить полную секретность.

– Сколько вам нужно времени, чтобы разобраться в случившемся? – спросил Президент.

– Две недели, – чуть подумав, ответил директор ФСБ.

– Вы с ума сошли, – вмешался вдруг премьер, лучше многих представлявший себе опасность ситуации. – Две недели бомба будет неизвестно где, может, в руках у террористов. Это очень много.

– Неделя, – кивнул Президент, – и через неделю вы мне доложите, что там все в порядке. Если они не могли пропасть, значит, их нужно найти. А если пропали, – он нахмурился, – тогда найдите преступников, которые их похитили. – Он помолчал и вдруг спросил: – В Москве их могут применить?

Оказывается, он видел проблему не хуже остальных. Просто привычно умел держать себя в руках. В кабинете наступила тишина, все боялись даже пошевелиться в своих креслах. Директор ФСБ тяжело вздохнул. Нужно было говорить правду.

– Если их сумели вынести из Центра, если сумели привезти в Москву, то они могут быть применены где угодно, – честно ответил он.

– Значит, их могли переправить и в Москву, – подвел неутешительный итог Президент.

Он сказал это тише обычного, словно приглашая других осознать размеры катастрофы, грозившей всем в случае применения подобного оружия в Москве.

– Что будем делать, если заряды все-таки вывезли из Центра? – спросил Президент.

– Мы пока не рассматриваем эту возможность. Наши эксперты считают, что заряды все еще на месте.

– А если их уже там нет?

– Нужно вводить чрезвычайное положение не только в Москве. – Директор говорил словно смертник перед казнью. – Нужно вводить такое положение на всей территории страны. Придется на официальном уровне признать существование у нашей страны подобного оружия.

– Это невозможно, – возразил помощник Президента по международным вопросам.

– Найдите министра иностранных дел, пусть срочно возвращается, – приказал Президент, обращаясь к премьеру. – Неделя это много, – добавил он в заключение, – три дня. Через три дня вы должны доложить мне, что там случилось. Или найти исчезнувшее оружие. Вы меня поняли?

– Да. – Директор понял, что это намек на его отставку в случае любого отрицательного исхода.

– И пока о случившемся должны знать только мы, – строго объявил Президент, оглядывая присутствующих. «Только этого нам не хватало, – подумал он, – только этого не хватало».

Санкт-Петербург. 5 августа

Он докурил сигарету до конца, как обычно докуривают бывшие заключенные, стараясь выжать из нее максимум возможного, бросил окурок и тщательно втер его в мокрый асфальт. Было довольно прохладно, но он неподвижно стоял в своей темной рубашке, не обращая внимания на моросивший дождь. Когда подъехал автомобиль, он сразу сел на заднее сиденье.

– Здорово, Сухой, – кивнул сидевший сзади Сириец. Водитель молча развернул машину. Рядом с ним сидел еще и телохранитель, даже не повернувший головы. «БМВ» последнего выпуска. Пока Сухарев не может себе позволить такой машины, какая есть у Сирийца. Тот известный в Северной Пальмире вор в законе, человек, которого уважают даже в Смольном.

Сириец сумел сделать себе имя в те годы, когда шпана пыталась делить участки владений и стреляла друг в друга на каждом углу. Ованесов Михаил Аршакович, имевший пять судимостей и еще больше недоказанных дел, названный Сирийцем по месту своего рождения, был опытным и умелым человеком. Его родители приехали из Сирии, вот почему у него такая странная кличка и немного африканская внешность – курчавая голова и полные, чуть припухшие губы.

Он правильно рассудил, что на заре кооперативного движения не стоит ввязываться в мелкие стычки. Его больше интересовали акционерные общества, лесоматериалы, бумажная промышленность. Казалось, он вкладывает деньги в самые нерентабельные дела. Все открывали кооперативы, рестораны, бары, держали девочек и занимались рэкетом, а он объезжал районы, уговаривал директоров создавать совместное производство, подписывал тысячу бумаг и готовил другую тысячу. Директора оказывались на удивление понятливыми и сговорчивыми. Правда, один из них внезапно заартачился, но, когда у него неожиданно сгорела дача, он согласился на все условия и подписал все нужные документы. В городе шепотом рассказывали, что Сириец построил потом директору новую дачу, еще лучше прежней.

Едва началась обвальная инфляция, Сириец начал скупать по дешевке коммунальные квартиры в центре города, выселяя жильцов из разваливающихся домов. Этот бизнес оказался самым удачным. Квартиры ремонтировались, отстраивались, модернизировались. К середине девяностых в Санкт-Петербурге, как и по всей России, появились не просто богатые, а очень богатые люди, они с удовольствием покупали за баснословные деньги престижные квартиры в лучших местах Санкт-Петербурга, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что нигде в мире не было подобных цен.

Сириец сделался не просто миллионером. Он стал по-своему символом перемен. Удачливым, изворотливым, умным дельцом, сумевшим поставить свои дела должным образом. Появляющиеся конкуренты довольно быстро сворачивали свои дела. Кроме всех других заслуг, у Ованесова были прекрасные отношения с правоохранительными органами, и он всегда имел гораздо больше информации, чем все его конкуренты, вместе взятые. Это очень помогало выжить в той невероятно сложной ситуации, складывающейся по всей стране к концу века.

Сухарев, или Сухой, знал сидевшего в машине давно. Они вместе отбывали срок в колонии в последнюю «ходку» Сирийца. Тот вышел в восемьдесят шестом и с тех пор уже не попадал за решетку. Теперь ему было около пятидесяти, он сильно располнел, черты лица расплылись. В его поведении появились уверенность и вальяжность очень богатого человека.

– У меня к тебе дело, Сухой, – негромко сказал Сириец.

– Ты же знаешь, я для тебя готов кому угодно глотку перегрызть, – проникновенно сказал Сухарев. – Если бы не ты, я бы сейчас на нарах чалился. Что нужно сделать?

– Сначала поедем в ресторан. Немного посидим, поговорим, – улыбнулся Сириец. – В «Изумрудный храм», – приказал он водителю.

Этот ресторан находился за городом. Его негласным владельцем и хозяином уже давно стал сам Сириец. Разорившийся хозяин согласился передать ему свое детище, перед тем как уехал из города. Сириец не любил заниматься ресторанным бизнесом, считая это ниже своего достоинства. Рестораном владела его родная сестра, вызванная из Минска.

Сухарев понял, что разговор предстоит важный. Во-первых, Сириец не стал говорить в присутствии посторонних, даже своего водителя и телохранителя. Во-вторых, в «Храм» он ездил только по очень важным делам, зная, что там его подслушать не могут. Всю дорогу он молчал, глядя в окно. И только когда машина уже подъезжала к ресторану, лениво спросил:

– Один живешь или с Надей?

– С Надей, – улыбнулся Сухарев. – Хотим вот ребеночка завести. Пора уже мне. Сорок лет, почитай, скоро исполнится. Нужно остепеняться.