Вовка-центровой 3 - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 2

Конечно, кровать вещь не просто необходимая, она ещё ведь и символ, что ли. Чего? Уюта? Достатка? Нет, мелко. Это символ дома. Символ того, что в доме живут люди, которые планируют будущее…

Вот, о планах на будущее. Кровать Вовка непременно хотел Наташе Аполлоновой на Восьмое Марта подарить. Успели они с дядей Пашей. Пришлось половину команды с собой брать, на трудовой подвиг сагитировав. Это сейчас шкафы, да и спинки кроватей из бумаги и картона делают. Этот шкаф – трансформер был сделан из дерева и весил за двести кило. Почти два метра высотой и два с половиной шириной, да и в глубину метр без пяти всего сантиметров. И доски не пятимиллиметровые – всё же кровать. Скачут, бывает, на ней. Наездницы. Хотели собрать, потом разобрать и собирать уже в квартире, но то ли на беду, то ли на счастье, Якушин проследил, где это тренер Молодёжки всё время пропадает в подтрибунных помещениях, и выследил, таки. Застукал с поличным. В тот момент, как уже совсем было решили начать разбирать. Шкаф и сам по себе не простой, конечно, не модерн, да сейчас никто и не поймёт. Как Вовка к минимализму главного плотника «Динамо» не склонял, тот упёрся. Или красота или пошёл отсюда. Пришлось согласиться на красоту. Узнал Фомин кучу новых терминов. Вот даже не слышал до этого, а если случайно и слышал, то значения некоторых слов просто не знал. Абака, например. Это такая доска, что по верху шкафа идёт и составляет верхнюю часть капители колонны. А акант – или украшения капителей. Или совсем уж изыск – акротерион. Шишка такая по центру шкафа.

Стоят они с дядей Пашей и вздыхают. Естественно, не на гвозди собирали, а на шурупы, но если разобрать, а потом собрать, то конструкция гораздо более шаткая получится. Опять же на шпунты стенки собраны. Ещё раз вздохнули.

– Фомин, это что такое!? – возник Михаил Иосифович за спиной.

– Шкаф это, тащ майор, – за Фомина ответил плотник.

– Да я вижу, что не скамейка, которую я заказал неделю назад для раздевалки. Или скамейка? – «Динамо» это же милицейская организация, какая там статья об использовании государственного имущества для… Нет, без кодекса не разобраться.

– Ось ваша скамейка. В углу. А цей шкаф Вовка в нерабочее время из купленных им досок делал. – Вовка про доски и не думал, а дядя Паша раз и подсунул Хитрому Михею квитанцию. Вот блин. Всё забывает, в каком времени очутился. Хорошо, что есть такие дяди Паши. Нет, Якушин бы не сдал. Но «Динамо» большое. Слухи бы просочились. А так бамс и есть бумажка. Нужно будет потом отблагодарить плотника с университетским образованием. Не юридическим ли?

– А ну, Фомин, рассказывай. Я же был у вас в комнате в общежитии, там такой монстр просто не влезет. Да и дверь двухметровую нужно, чтобы его затащить. – Якушин подошёл к шкафу, похлопал по боковым стенкам, проверяя на прочность.

– А это что, – ухватился за ременную петлю.

– Дёрни, деточка, за верёвочку – дверь и откроется, – подбодрил главного тренера дядя Паша.

Хитрый Михей, он человек решительный. Дёрнул.

Так спланировано, и собрано, что почти не нужно усилий для превращения книжной полки в кровать. Пришлось слесаря стадионовского подключать и даже с Московского завода малолитражных автомобилей (МЗМА), товарища одного, для вытачивания четырёх шестерёнок.

– Мать вашу, етить колотить! – Якушин отскочил, когда от лёгкого рывка стенка шкафа начала опускаться и прямо на глазах превратилась в кровать. – Да ты, Фомин, охренел в качель. Это што?

– Михаил Иосифович, вы же знаете, что у генерала Аполлонова всю мебель МВД из квартиры вывез. Там его дочерям даже спать негде. Вот я решил на Восьмое Марта старшей подарить. Всё сделано своими руками. – Теперь уже радостно квитанцию в нос сунул и охренел, краем глаза цифру, заплаченную Краморенко Павлом Савельичем, увидев. И ведь молчал. Чудны дела твои господи.

– Жених, блин. И как вы это собираетесь переть чрез половину Москвы? – Якушин снова потянул за верёвочку, теперь вверх. Хлоп и снова книжный шкаф стоит, – Вещь! Ты Фомин, где идеи-то берёшь, то форма, то шкаф. Стоп. Обещал, что-то про бутсы или путаю? – махом про шкаф забыл.

Дядя Паша не дал.

– Разберётся с бутсами хлопец. Ты, Мишутко, лучше народ бы собрал, помог парню до дома невесты мебель довезти и поднять там, в подъезде, до квартиры. На каком этаже зазноба живёт? – уже к красному, как флаг революции, Вовке обернулся.

– На третьем. Не будем тогда разбирать? – Обрадовался Вовка.

– Сколько же он весит? – Якушин попробовал приподнять шкаф за одну сторону, – Основательно, растудыт твою налево. За две сотни, наверное.

Организовал главный тренер и машину и половину команды в качестве грузчиков привлёк.

Мама Тоня разорилась, каждому из великих спортсменов рюмочку поднося. Фомина же усадила на стул в кабинете у генерала и потребовала квитанции. Нет, потом по вихрам прошлась и обнимашки изобразила, но после квитанций.

– Вова, это очень дорого! Откуда у тебя такие деньги?

– Ну, мне же за изобретения выплатили деньги, – нужно будет снять с книжки и отдать дяде Паше.

– Ох, и забыла. Представляю, сейчас Наташа придёт, обрадуется. Прямо царский подарок. Стой, а где ты такую штуку подглядел?

– Так в поезде же полки складываются.

– В поезде? Ой, вон и Наташа пришла!

Событие третье

Наташа обрадовалась? Наташа пришла смурная. Наташа села на стул в прихожей и на все вопросы, что случилось от матери и Фомина, только сопли на кулак наматывала. На самом деле – сидела и носом шмыгала.

– Да что случилось, доченька, кто тебя обидел? – мама Тоня, как курица наседка, бегала вокруг обиженки. Нет, не та ассоциация. Наседки они эдакие толстенькие. Антонина Павловна была не тощей, конечно, но не толстой уж всяко разно. Крепенькая такая высокая женщина.

– Секретарь комсомола. Сволочь эдакая, не утвердил меня на праздничный концерт к 9 Мая. – И всхлипывания усилились.

Вовка подвис. Он сам бы и за коврижки не пошёл выступать ни на какой концерт. Одного хватило. Каждый раз вспоминал с содроганием. Так и сказал. Дурак.

– Наташ, ты же сама мандражировала на том концерте. Тряслась. Может и хорошо?

– А-а-а! – И в слёзы уже настоящие.

– Так. Стоп! – мама Тоня взяла операцию в свои руки, – Ну-ка говори толком, какой концерт, почему не утвердили? Наташа! – голову великовозрастной плаксе подняла.

– Хнык, хнык. Девятого мая в школе будет концерт. Я хотела с нашей песней выступить, а секретарь сказал, что это песня не патриотическая. И все патриотические песни уже заняты. Хнык. Хнык. – И горе настоящее в зелёных глазах, и носик милый красный.

– Володя? – мама Тоня повернулась к виновнику слёз дочери.

– Я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем приветик.

– Что? – обе глаза выпучили.

Блин, Носов ещё «Незнайку» не написал, что ли?

– Володя, нужна патриотическая песня про войну!

– Хнык, Хнык.

– Я…

– Володя!

– Хнык, Хнык.

– Я постараюсь.

– Володя!

– Антонина Павловна, хорошо, будет песня про войну. Только…

– Володя!

– Хнык, Хнык.

– Уже ушёл писать. Наташ, ты хоть зайди в свою комнату, я тебе подарок приготовил. Да, я пойду… песню писать.

– Ни куда ты не пойдёшь, я пирог со сливовым вареньем готовлю… Ой, чувствуете? Горит! – Тугудым, тугудым.

– Пойдём, подарок покажу, – Фомин стал поднимать девочку со стула в прихожей.

– Правда песню напишешь? – и поцеловала солёными от слёз губами.

Эх, так не хотел воровать песни.

– Три…

– Три песни?

– Три поцелуя за песню…

– Тогда шесть.

– Нет. Только три.

– Пойдём, сначала подарок покажешь.

Зашли в комнату. Конструкцию из стульев и досок вынесли в кабинет к генералу, а тут громоздился, сияя белым деревом, шкаф.