Две столицы (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 28

Путь лежал опять в Кремль. Только не к императору, а к митрополиту Платону в Успенский собор. Митрополит Московский и Коломенский Платон не главный по тарелочкам. Главный всё же Амвросий (Подобедов)

архиепископ Санкт-Петербургский и Новгородский. Но тот остался в Петербурге. А за отсутствием гербовой. Тем более что через пару недель можно и с ним переговорить.

Солдатик, что стоял на карауле у Спасских ворот Брехта признал, недавно ведь выезжал сей великан с голубой Андреевской лентой через плечо на гиганте тоже лошадиного царства мохноногом. Повезло и Брехт пропустили.

Повезло и ещё через пару минут, на крыльце Успенского собора стоял, сверкая парадными ризами в лучах заходящего солнца, Митрополит Платон в окружении не менее парадно одетых монахов. На ловца зверь выбежал. Пётр Христианович подошёл к крыльцу и перекрестился на кресты собора трижды. Только слева направо, рука сделала этот жест привычно, а, следовательно, хозяин тушки точно не православный.

— Ваше Высокопреосвященство, — подошёл Брехт поближе. Митрополит не был тучен в отличие от окружения. Не дрищ, но такой нормального телосложения. Борода седая в кольца завита. Привычно, сейчас все на плойки завитые, от париков мода осталась. Может быть на весь высший свет один генерал Витгенштейн без кучеряшек.

— Сын мой! — митрополит человека подарившего императрице диадему самой царицы Елены запомнил и обрадовался чему-то. А это он решил должно быть, что сейчас Брехт достанет из кармана частицу Тернового Венца и всучит ему. Хотя?! Мысль интересная. Почему бы собор Парижской Богоматери не навестить, когда они будут в Париже, заваливать его мостовые конскими яблоками русских шайров.

Митрополит генерала трижды перекрестил и руку с двумя хреново обработанными камнями в жуковицах протянул. Ну, нет. Ладно, ещё у дам прекрасных ручки целовать, да и то Брехта передёргивало, когда представлял, сколько по ним микробов своеобразных местных ползает. Потому только обозначил это действо Пётр Христианович.

— Ваше Высокопреосвященство, у меня к вам разговор есть.

— Пойдём же в храм сын мой, почему не поговорить? — и смотрит выжидающе, типа, а шип-то где? Будет?

Прошли. Степенно эдак. Вышагивая и посохом по камню пола стуча. Чего люди суетятся. Больше, чем бог отпустил тебе, не сделаешь. Торопись медленно. Брехт в такт не попадал. Холерик, что с такого взять, кроме анализов. Чуть на рясу не наступил. Как-то эта хрень по-другому называется. Ага, вспомнил. Слово классное, интересно это народное творчество или случайное совпадение. Фелонь. Откуда пошло выражение: «Ты не филонь», то есть, не лодырничай. Хотя, вот такая чинно-важная походка неспешная наводила на мысли, что есть связь между словами. Прошли в незаметный коридор за царскими вратами, поднялись на второй этаж и там снова в коридор под непрямым углом. Дверь полукруглая проскрипела при открывании. Эх, точно филонят, жалко маслица лампадного на петли плеснуть. А интересно, что за масло сейчас используют в лампадах. Ох, как интересно. Это же золотая жила.

Стоять. Бояться. Читал же, что обычное оливковое. И его с югов за серьёзные деньги привозят в Россию. Россия большая страна. Много нужно масла. А ещё видел давным-давно ролик в интернете Брехт, что поп один пренебрёг сим маслом и попробовал обычное подсолнечное рафинированное, а для запаха в масло веточки туи бросает. И горит не хуже настоящего лампадного и запах лучше и не коптит, как лампадное. Всё, нужно срочно заняться разведением подсолнуха и производством лампадного масла. На самом деле озолотиться можно.

— Слушаю тебя сын мой, — вывел из созерцания бриллиантового дыма Петра Христиановича бас митрополита Платона.

Высокопреосвященство уселся на что-то лежанку напоминающее, широкая лавка, застланная куском парчи.

— Ваше Высокопреосвященство, можно мне для краткости вас «Владыко» называть? — Брехт перекрестился на целую стену икон.

— Спешишь? Непоседа? Ну, что ж, называй, — хохотнул утробным басом собеседник.

— Владыко, у меня в тридцати верстах от Москвы есть деревенька Студенцы.

— Вестимо. Вся Москва уже про твою деревеньку знает. Вся Москва туда стремится попасть.

Вона как?! Хотя, понятно всё. Чахотка та ещё болезнь, ей всё равно богатый ты или бедный, но богатые пытаются с ней бороться. А тут Брехт взялся принцессу Елену вылечить. У богатых людей есть больные жёны или дети. На самом деле, может всё не очень хорошо кончиться. Вытопчут там все поля ходоки. Подумать над этим стоит.

— Я не про чахотку сейчас, Владыко. Есть ещё одна болезнь, которая не менее страшная на Руси, да и во всём мире, только про неё никто не знает.

— А ты, сын мой, знаешь? — и рентгенами глазами буравит. Серые глаза, под мохнатыми бровями. Умные.

— Книги читал. В соседнем селе Нежино есть церковь небольшая. Настоятелем там отец Ираклий. Он недавно с моей помощью прочитал моим крестьянам проповедь про рога диавола. На самом деле это спорынья, болезнь, что поселяется на зёрнах в колосе. В основном на ржи, но и на других злаковых тоже встречается. Люди, поедая это заражённое зерно, умирают не сразу. Болеют, слабеют. Бабы и животные приплод сбрасывают. Многие с ума сходят. Не хорошая болезнь. Может, видели колоски ржи с такими большими рожками чёрными вместо верхних зёрен?

— Ты сказал сейчас, сын мой, и вспомнил я, точно, видел, и сам тогда подумал, что на рога похожи. — Прикрыл глаза Платон.

— Вам бы пообщаться с отцом Ираклием. Он знает, что за болезни эти рога дьявола несут людям и домашней скотине, и как с этой болезнью бороться. Было бы не плохо, что во всех приходах, что под вашей рукой, священники читали эту проповедь и наставляли крестьян.

— А ты уверен в том, Пётр Христианович. В болезни? Можно твоим латинянским книгам верить? — ещё накосматил брови пальцами Владыко.

— Уверен.

— Я призову отца Ираклия. Всё у тебя, сын мой?

— Даже и не начинал ещё. Есть очень интересный вопрос Ваше Высокопреосвященство.

— Задавай, сын мой.

— А нет, вопрос не в этом смысле. В смысле не плохо бы его порешать. Очень интересный для вас.

— Слушаю.

— Я понимаю, что десятины сейчас нет, и люди жертвуют храмам, кто, сколько считает нужным, но всё же богатый человек может позволить себе жертвовать больше, не правда ли, Владыко?

— Не величиной дар … — Платон внимательно посмотрел на Брехта, усмехнулся. — Говори, сын мой.

— Среди ваших прихожан есть богатые люди, которые просто живут в праздности и сытости, а то и просто в праздности. Ну, принесут крестьяне оброк, с голоду не умирают и ладно. Про таких не будем говорить. Поговорим про тех, у кого деньги есть. Надо как-то сказать им, что почивать на лаврах грех. Человек трудиться обязан. Можно ведь на эти деньги фабрику открыть по производству ткани или мыло варить, или масло льняное или горчишное давить. Разводить больших лошадей для продажи армии, вон как мой шайр. Кирпичный заводик сделать. Лесопилку поставить. Много чего можно придумать. Нужно как-то людей богатых на эту мысль натолкнуть. Если пойдёт у одного, то и сосед захочет и это станет хорошим пример для ещё десяти человек. Люди станут богаче, захотят у себя в богатом селе большой красивый храм построить кирпичный. Больше будут жертвовать на церковь. И сами монахи в монастырях могут заняться этим же. Я могу дать рекомендации, как делать свечи не из воска, а из стеарина. Ну, если вас это заинтересует. Кроме этого могу рассказать, как сделать так, чтобы пчелы жили прямо в самодельных колодах в монастырях, не нужно ходить по лесу и разорять ульи, всё будет под боком. А с увеличением количества пчёл увеличится урожай яблок, вишни, ягод всяких. Кроме всего прочего в этих ульях можно добывать так называемое маточное молочко, которое помогает лечить чахотку. Но главное не монастыри, главное разбудить интерес в помещиках зарабатывать деньги.

— Грех стяжательства.

— Грех — это лень и праздность. А господь велел нам в поте лица хлеб добывать.

— Насельник Данилова монастыря иеромонах Михей подойдёт к тебе завтра князь. Не очень понял, зачем тебе это, но про свечи и маточное это молоко я услышал. Что же касается лени и праздности прав ты тоже. Я поговорю с епископами и архиереями. Не простое это дело Русь на дыбы ставить, тут Петром Великим быть надо. Но с малыми нашими силами и умишком попробуем. Я согласен с тобой, что многие просто оскотинились. Едят, пьют да серут, Прости господи, — Платон перекрестился троекратно, — Всё у тебя сын мой?