Престидижитатор Сталина (СИ) - Номен Квинтус - Страница 11

Лирическое отступление

Это такое место, где герой как бы лирически размышляет, раскрывая читателю свою сущность и намерения. Как, например, Лев Толстой через знаменитые размышления Андрея Болконского сравнивает его с дубом…

Мужиков я не просто так забрал: примерно в трех верстах от Павловки была невысокая «гора», из которой когда-то выкопали камни для постройки фундамента «барского дома». Хорошие камни, мужики сказали, что «жерновые» — но мне было достаточно того, что они в воде не размокали. Выдал «новичкам» кайла, пару ломиков — и отправил «камень ломать». Это оказалось просто, так как мужики «сдавались в аренду» вместе с конями и телегами. И те, и другие довольно хреновыми оказались, но натаскать камня на фундаменты будущих изб смогут. Аким же с Авдеем смогли. Новички, лишь увидев, в каких избах у меня живут мужики и бабы, слегка удивились, а когда Авдей сказал, что без каменного фундамента и дощатого пола «барин избы ставить не велит», прониклись уважением — если не ко мне, то к моим распоряжениям. По крайней мере в середине мая они шесть каменных фундаментов выложили…

Мои планы на год грядущий — в смысле на грядущий год сельскохозяйственный — были довольно грандиозными. Понятно, что второй раз загнать подсолнечное масло по рублю за литр вряд ли получится, но копеек по двадцать — дело вполне реальное. Если мне нужно десять тысяч рублей, то масла потребуется продать пятьдесят тонн. Не очень-то и много, но в моих условиях — очень даже дофига. В хороший год семечек с гектара получается по паре тонн, в плохой — ну, пусть будет вдвое меньше. Тонна с гектара, а из тонны семечек получается полтонны масла. То есть засеять нужно сто гектаров…

Мужиков, которые будут эти поля засевать и косить, нужно кормить — следовательно им потребуется… они в основном еще и семейные, значит им потребуется хотя бы картошки по тонне на «душу». Двадцать пять тонн — но с картошкой проще, в пересчете на гектар прошлый год дал мне около сорока тонн, а в этом мне картошки как раз гектар засадить и хватит. Подъемно, но одной картошкой сыт не будешь. То есть будешь, если другой жратвы нет — однако меню лучше поразнообразнее иметь, так что сюда же и морковку, и капусту. Кстати, узнал я, что такое «серые щи» и «серая капуста» — и нам такой хоккей точно не нужен, так что капусту будем растить строго белокочанную. И брюкву. И репу тоже, и тыкву в ассортименте. Ну и пшеницу с рожью, куда же без них-то? Значит засевать всяким нужно уже гектаров двести, а то и больше. Если одна лошадка может (плугом, не сохой) за день вспахать полгектара, а на посевную уходит десять дней, то в поле нужно послать минимум сорок лошадей. А это — сорок мужиков и баб, в смысле сорок мужиков и сорок присущих им баб, не считая тех, кто пахарей будет кормить и поить. Про сорок плугов я вообще молчу…

Потому что деньги любят тишину. Вот я их так тихохонько и тратил. На одном тульском заводике я заказал полсотни лемехов, по три рубля за штуку. На другом — столько же отвалов, по рублю. Но даже если эти конкуренты друг с другом информацией бы поделились, то сделанный ими совместно плуг никто бы, будучи в здравом рассудке, покупать и тем более юзать не стал. Потому что землю пахать этим плугом невозможно в принципе. Ну, пока к нему предплужник не привинтить, которые для меня делались в совсем другой мастерской. Ну а то, что с винтами было очень грустно, меня не остановило, я все эти железки друг с другом просто склепал. Да, хреново и да, ненадежно — но уж десять-то дней они хоть как-то продержатся, а там хоть трава не расти. То есть трава-то расти, а плуги я или сам починю, или новые куплю…

Недостающих же мужиков с бабами я просто взял в аренду, причем по-настоящему в аренду. Жила неподалеку помещица Сорокина, имеющая почему-то именно сорок дворов. И баба была очень хозяйственная, у нее только «под хлебами» было чуть больше четырехсот десятин. Но случился у нее прошлой осенью «отрицательный прирост» поголовья тягловой скотины: конюшня большая сгорела и почти все лошадки… проявили негативную тенденцию выживания. Ну я с ней и договорился: сколько ее мужиков у меня десять дней отработают, столько уже моих лошадей десять дней ее поля пахать будут.

Наталия Филипповна Сорокина мне нравилась больше всех из тех помещиков, с кем я успел познакомиться. Она жила одна, овдовев в процессе Бородинской битвы, а две ее выживших дочери давно вышли замуж и уехали. Но скучать ей было некогда: за хозяйством следила. И особенно мне нравилось то, что за крестьянами она тоже «ухаживала»: у нее мужики и бабы барщину отрабатывали по шесть дней в неделю. У прочих всех — по три дня, а у нее — по шесть, и поэтому лишь в ее поместье крестьяне выглядели сытыми и ухоженными. Потому что у прочих помещиков крестьяне три дня в неделю работали на свой прокорм — а в Тульской губернии простой мужик прокормить себя с семьей возможности не имел. Сорокина же четко выполняла закон, по которому в число обязанностей включался и прокорм своих крестьян в тяжелую годину, а так как сейчас любая година была тяжелой…

Мужикам для дополнительного прокорма оставались лишь огороды, хотя и за тем, что, как и когда они там сажают, Сорокина следила. А все злаки выращивались исключительно на «барских» полях, обрабатываемых «по науке» — ну, как нынешняя наука рекомендовала, и урожаи у нее постоянно выходили почти вдвое большие, чем у соседей. В том числе и потому, что лошадки у нее были отборные, мужики с их помощью пахали куда как лучше — но вот то, что все лошадки у нее обитали в одной большой конюшне, в конце концов и вышло ей боком: в деревне «мужицких» лошадей осталось после пожара лишь две штуки. Понятно, что в ее амбарах зерна еще на год прокорма всей деревни хранилось, но если можно такой хорошей тетке помочь (с большой выгодой и для себя), то почему бы и не сделать доброе дело?

В общем, первого мая у меня пахота закончилась вместе с посевной, «мои» мужики под руководством Акима, Авдея и Матрёны с Алёной (которых я еще в прошлом году лично обучил) пошли сажать картошку, а бабы приступили к постройке жилья.

Когда фундаменты уже стоят, с такой работенкой и бабы справятся. Потому что бревна ворочать не надо… то есть иногда надо, но на ворочанье бревен каждый день две пары мужиков освобождались от «полевых работ». А все остальное… печки — они к зиме нужны, а переставлять опалубку, засыпать в нее землю и потом долбить ее колотушками, да что там — даже известь жечь дело для сытой бабы нетрудное. А у меня все бабы (как и мужики, и дети конечно) были исключительно сытыми. Без особых разносолов — но уж картохи от пуза или тыквенной каши каждому доставалось. А в качестве «источника белка» в обязательном порядке суп гороховый. С копченостями: в последнюю поездку в Тулу я купил двух свиней (они по рублю сейчас стоили), и их по очереди забили. Ну а чтобы мясо быстро не испортилось — прокоптили как следует. То есть это я знал «как следует»: жизнь в одном помещении с реконструктором многому интересному учит.

Короче говоря, «избы» я велел строить землебитные, и бабы с этим справлялись достаточно неплохо. А дети — времена нычне не те, чтобы детки простаивали — они лепили из глины черепицу. И к середине лета Павловка превратилась в очень неплохую такую деревеньку, я бы даже сказал, почти швейцарского вида.

Но это всё крестьяне без меня делали, а я тем временем потихоньку ваял вторую маслодавку и развлекался с Матрёниной матерью. Оказалось, что Авдотья в процессе скрашивания серых будней отставного поручика обучилась французскому, причем теперь уже довольно прилично на языке бывшего противника лопотала. Потому что ее языку обучал настоящий француз, служивший в то далекое время «воспитателем» у сыновей соседа. Потихоньку вражеский язык и я освоил — а заодно узнал, почему Александр Григорьевич почти не просыхает: пить он начал с горя, после того как все три сына его погибли в войну…

Осень меня порадовала. И хорошим урожаем, и полученной выручкой. Как я и предполагал, цену на масло пришлось снизить, но всего лишь втрое — так что у меня в кармане зазвенело уже чуть больше двенадцати тысяч. Это уже после того, как я за новое поместье заплатил, получив — кроме двухсот тридцати семи крестьянских «душ» — и тысячу сто десятин пахотной земли. А в придачу почти столько же лугов, чуть больше «лесных угодий» и — отдельно заплатив (причем в казну) всего лишь полторы тысячи (причем ассигнациями) — девятьсот десятин «пустоши». Пустошью сейчас и здесь называлась территория, изрезанная оврагами и покрытая болотами и «черным лесом» — то есть всякой ольхой, черемухой и дикими яблонями. Ну и березами конечно, я из-за берез эту «пустошь» и прикупил.