Подьячий Разбойного приказа (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 5

Между боярами тоже свои тонкости обращения, кого по имени-отчеству, кого по имени-фамилии, кого как, но в них я уже не силен — я за год обитания в этом мире боярина вблизи видел только два раза и уж точно не обращался к нему. Так что вся эта хитропутаница мне и ни к чему. Ей-богу, проще в японских тянах, кунах, санах, сама и сенсеях разобраться…

Есть еще «Викешенька»… Так мамы к детям обращаются (а вот отцы — уже нет), и… это… девушки к возлюбленным… Но, сами понимаете, ко мне так не обращаются… Я… это… занят по службе сильно, мне не до глупостей.

Стол здесь — одновременно и название чего-то вроде отдела, и просто стол как таковой, предмет мебели. Разделен наш Приказ по участкам, потому что на всю Русь он — один. Нет каких-нибудь там псковских или воронежских разбойных приказов, там, на местах, в каждом городе — губные старосты. Смешное слово, конечно, только оно не от губ образовано, а от слова «губить». Не зря их в народе еще «погибельными» кличут… Эти старосты — типа РОВД, а мы, значит — типа центрального министерства. Ну а так как координация и согласование действий все равно нужно — на каждую часть Руси у нас отдельный стол. Северный, Сибирский, Новгородский, Псковский, Смоленский, Запорожский, Казанский, Астраханский… Ну и, как бы самый важный — Московский. Все грабежи, разбои, убийства и прочие безобразия, что на Москве творятся — на нашем столе лежат. В переносном смысле и в самом буквальном, стопками бумаг.

У вышеупомянутого стола косятся в мою сторону купец Данилов-Чомгин с матерью. И глядя на них — становится понятно, что первым «купец» упомянут только в силу традиции, потому что годков ему — от силы пятнадцать. А значит — не он с матерью, а мама с сыном.

В нашем мире взрослыми рано становились, потому что надо было успеть пораньше семью организовать и начать детей рожать. Медицина никакая, дай бог если десять родишь — трое выживут, а если начнешь рожать позднее — то последних детей и сама мама не выносит, не выдержит. Здесь же, благодаря Словам — здоровья у людей побольше, сами они покрепче, так что и рожать как из пулемета не требуется. Трое детей — уже достаточно. Ну, раз много рожать не надо — значит, можно и попозже начать, а тогда и взрослеть слишком рано смысла нет. В Москве совершеннолетие с семнадцати лет считается.

У крестьян, у которых со Словами немного похуже, конечно, все иначе…

Мама купца Чомгина, женщина, как и все здешние — в самом соку. Лет ей тридцать пять от силы, выглядит моложе — я вообще поначалу удивлялся, что здешние люди на лицо моложе, чем их ровесники в нашем мире — лицо румяное, щеки круглые, брови черные, явно подкрашенные, глаза голубые, размера среднего, на левой щеке две маленькие родинки, других особых примет не имеет… тьфу. На голове невысокий кокошник гребнем, а может и не кокошник — я и в нашем мире названий всех этих женских штучек, всяких балконетов, тонга, страплессов и кливеджей, не знал, а уж в этом-то… Ниже лица я смотреть не стал. Потому что там от дыхания вздымались такие… богатства… что я начинал забывать, что здесь вообще делаю. Сарафан лазоревый — все, что заметил.

Сын Антон Данилов одет был в тон маме — лазоревый же кафтан, расшитый узорами, шапка с меховой оторочкой… стоп! А чего не колпак?! Аккуратная такая полукруглая шапочка, без этого дурацкого остроконечного верха. Почему я таких не видел раньше? И почему у меня такой до сих пор нет?!

— Младший подьячий Викентий Тимофеев, буду искать татей, что на вас покусились.

Мама с сомнением покосилась на меня, чуть поджала пухлые, алые, чувств… короче, просто губы поджала, но ничего не сказала. Сына-корзина и вовсе сидел тюлень-тюленем. Понятно: раз именно он тут «купец», значит, Чомгин-старший благополучно помре, причем давно уже, и молодая вдова воспитывала сына не кнутом и пряником, а одними пряниками.

Я обмакнул гусиное перо в чернильницу, медную, с двуглавым орлом и надписью «Разбойный приказ» полукругом — были у меня мысли и насчет прогрессорства в этой области, но пока только мысли — и застрочил: «Сегодня, четвертого июня 7174 года, совершено ограбление купца Антона сына купца Данилова, прозванием Чомга, и его матери, Юлии дочери Ивановов, вдовы означенного купца…».

«…юбка нижняя, тонкого льна, белая, с вышивкой по краю красной нитью, особого узора… юбка нижняя, тонкого льна, белая… рубаха нижняя, тонкого китайского шелка, белая…».

Лицо у ограбленного купца горело так, что, кажется, даже красноватый отблеск на бумаги отбрасывало. Подозреваю, у меня самого сейчас лицо по цвету ничем не отличается. Ибо злобные тати ограбили несчастную вдову с сыном буквально догола. И сейчас я тщательно записываю, что именно у них отняли.

Сама вдова Юлия смотрела на меня спокойно и хладнокровно. Оно и понятно — нежная ромашка тянуть на себе торговлю астраханской кожей просто не сможет. Подозреваю, после ограбления она, прикрываясь одной ладошкой, преспокойно дошла до дома по улицам голышом — помните, я говорил, что здесь к наготе не в пример спокойнее относятся? — да еще и сына пинками погоняла. Странно, что грабители вообще смогли ее на испуг взять.

Два типа — описание каждого уже есть в жалобе — угрожая ножами, сняли с мамы с сыном всю одежду, когда означенная мама с сыном шли вечером по улице. Странно, что польстились на белье — обычно грабители так не зверствуют и белье все же оставляют — хотя «китайского шелка»… Надо пробежаться по тем, кто замечен в скупке краденого, да и просто поспрашивать у людей…

Закончив составление жалобы, я подписал ее сам, получил подписи от вдовы Юлии и ее сына, занес уже было печать… Потом посмотрел на бумагу, на кривоватые строчки и пару мелких клякс — у меня не было в школе чистописания, что вы хотите! — приложил палец и произнес Чистое слово. Кляксы исчезли, строчки выровнялись, буквы тоже слегка подравнялись. Ну вот — другое дело, теперь можно и печать.

Чистое слово — чуть ли не первое, чему учат подьячих. Потому что компьютеров с принтерами тут нет, автопроверки правописания нет… Ксероксов тоже нет. Мне сейчас всё это во втором экземпляре переписывать…

Вдова, еще раз задумчиво покосилась на меня, то ли сомневаясь в моих уверениях, что мы приложим все силы, то ли еще почему, встала и, разжав ладонь, оставила на столе щепоть крохотных серебряных копеек. Я коротко поклонился ей в ответ, смахнул монетки в свою руку.

А что вы хотите? Стажер-подьячий зарплату не получает вовсе и живет только вот с таких подачек. Впрочем, все это знают и всех все устраивает. Хочешь, чтобы твоего обидчика сыскали — плати. Как заплатишь — так и искать будут. За какое-нибудь пульное дело никто и не возьмется, если ясно, что много не заплатят (пульное — это не от пуль, а от пулы, монетка такая мелкая, одна сотая часть от копейки, на нее и не купишь почти ничего), а за другое дело, побогаче, чуть ли не до драки доходит.

Я покосился вправо, где Игнат, такой же стажер, как и я, записывал за купцом Леонтием Михайловым. У купца погорели склады, и тот обещал золотой дождь — в хорошем смысле этого слова — если поджигатели найдутся. Игнат кивал и твердо обещал. Я посмотрел на деревянную птицу, вырезанную для украшения на стене за его спиной, и хихикнул. Этот птах мне всегда глухаря напоминал…

Живот печально уркнул, намекая, что из-за вредины-Аглашки я так и не купил пирожков в торговых рядах. Ладно, сейчас, если больше никто не придет, все равно в Китай-город идти, по людям, там и схвачу…

На стол передо мной легли два аппетитно пахнущих пирожка с золотистой корочкой.

— С чем? — проглотил я слюну.

— С крапивой, — ответила Анастасия.

Тоже из нас, из младших подьячих, моя ровесница. В здешней Руси, с учетом наличия волшебства и Слов, женщины чем-то второсортным не считались, и дела купеческие вели и на службу поступали, а те, кто смог, к примеру, Огненное или Железное Слово выучить — тех и в войско взять не гнушались. Правда, некоторое снисходительное отношение все равно присутствовало, но, скорее, как у наших кадровиков «Все равно замуж выскочишь, потом забеременеешь, потом с детьми на больничном сидеть будешь — никакого толка от тебя».