Девятые Звездные войны - Гамильтон Эдмонд Мур - Страница 130

— Не совсем...— промямлил Пис.

— Конечно, не ожидал. Пойми теперь мои чувства, когда я узнал правду. Поначалу я был счастлив в 2386 году — война началась, полиция забыла про меня — и решил полюбопытствовать, чем кончил Лежэ. Я пошел в редакцию местной газеты и просмотрел их картотеки. Все они на микрофильмах, которые конечно, даже сказали, что оригиналы газет того времени продолжаются на вес бриллиантов... Короче, я раскопал всю биографию Лежэ.

— И что же?

— Он разбогател, приобрел известность как изобретатель злосчастной машины и умер в 2321 году. Больше он ничего не изобрел — у этой жабы не было ни капли таланта, но за стиратель он получил кресло в Астрианской Военной Академии. АКАДЕМИК Лежэ, можешь себе представить!

— Минутку, минутку...— Пис отчаянно старался приспособиться к новой ситуации.— Ты не можешь винить себя за... Я хочу сказать, что им вовсю пользовались в 83-м году, и ты не мог не знать про него, отправляясь в прошлое... Так что...

— Это ничего не меняет. Конечно, я знал про НЕГО, но не знал, когда они его изобрели. Очутившись в 2290-ом году, я был слишком поглощен собственными переживаниями и не догадался проверить, знают ли о нем в той эпохе. Лежэ, наверное, чуть удар от радости не хватил, но у него хватило хитрости не показывать этого. Часть ответственности лежит и на нем, но сверхпреступник — я!

— Ты изобрел машину, чтобы облегчать страдания людей,— не сдавался Пис.— Само по себе это еще не преступление.

— Разве?— Губы Нормана скривились в слабой улыбке.— И как же ей воспользовались? Тысячи юношей заманили в Легион обещанием очистить совесть, и где они все? Их убили.... Они умерли молодыми, и теперь я не могу даже притворяться, что погибли они во имя Добра. Я был воспитан с верой в то, что Легион олицетворяет все самое лучшее и благородное в нашем обществе. Ребенком я мечтал, как я буду летать по Галактике в золотых сверкающих звездолетах и освобождать угнетенные народы... Я не понимал тогда, что главная задача Легиона — заставлять жителей других миров покупать излишки земных телевизоров и электрических зубочисток!

— Это ужасно,— выдавил из себя Пис, впавший в столь глубокое уныние, что все предыдущие состояния его души можно было считать безоблачными.

— Ну, ты-то не очень ломай себе голову,— продолжал Норман.— Вообрази, так чувствовал себя я, зная, что сам во всем виноват. Я понимал, что можно жить и с чистой совестью, или принять заслуженное наказание, но это не для меня! Как только я узнал, что именно натворил в прошлом, и добавил это к преступлениям настоящего, то понял, что единственный выход — вступить в Легион. Чтобы забыть... Забавно, не правда ли?

— И это ты говоришь мне...— Голова Писа раскалывалась от боли — возвращались воспоминания. Почти все его прошлое лежало сейчас пред ним, и оказалось оно куда более ужасным, чем он ожидал, но зияла в нем еще одна черная зловонная дыра, в которую только предстояло влезть. Норман отказался разговаривать на эту тему, ног пятна ржавчины расползлись от этой дыры по всем закоулкам мозга Писа.

— Это было два дня назад,— продолжал Норман.— Я не хотел вступать в Легион на Аспатрии, потому что на призывном пункте меня обязательно кто-нибудь узнал бы, и купил билет на Землю.

— Оскары тебя не тревожили?

— На этот раз нет. Мне повезло.— Норман прикоснулся к деревянной столешнице.— Наверное, они в это время гонялись за другим бедолагой. Не завидую я ему.

Пис кивнул, но почти не слушал. Два имени внезапно появились в его памяти — Оззи Дрэбл и Хек Мэгилл. Вместе с необычными именами всплыли и два лица, проштампованные унылой печатью рядового-легионера, но были в них и юмор, и чувство собственного достоинства. Эти лица, твердо знал Пис, были очень важны для него на каком-то определенном этапе жизни... и этим этапом могло быть только дезертирство перед лицом врага.

Занавес, скрывающий дезертирство, постепенно раздвигался могучими силами, работающими в мозгу Писа и, трясясь от страха, он понял, что не может отстрочить последнее откровение.

— Слушай, Норман,— сказал он в попытке отвлечься,— разве тебя не волнует, что и на земном призывном пункте фамилию Найтингел узнают? Ведь она слишком хорошо известна в Легионе.

— Я уже позаботился об этом, и поменяю имя. Теперь меня будут звать Лев Толстой.

— Толстой? — недоуменно моргнул Пис.

— Он — мой самый любимый из великих русских писателей, а я сейчас как раз в печальном русском настроении, так что выбор этот кажется мне подходящим.

— Но... как это делается практически?

Норман глянул через плечо — убедиться, что никто не подслушивает.

Люди, желающие стряхнуть с души прошлое, хотят стряхнуть заодно и имя, когда записываются в Легион. Но нельзя просто дать медику фальшивое имя, потому что на призывном пункте человека погружают в гипнотический транс, а в таком состоянии он отзывается только на свое настоящее имя.

— И что же делать?

— Обычно идут к профессиональному псевдонимисту, другими словами, к гипнотизеру, который вдалбливает фальшивое имя в мозг пациента под гипнозом еще более глубоким. Конечно, это противозаконно, но парочка таких специалистов всегда под рукой. Вот и здесь есть один — как раз через квартал, Томлисон, так его зовут, действует под видом парикмахера, но не это занятие приносит ему основной доход. К нему то и дело поступают новые клиенты. К нему отправлюсь и я, обо всем уже договорено.

Норман потер пальцами изморозь на стекле и выглянул в образовавшуюся дырочку.

— Кажется, в форте загораются огни. Пойду-ка я, пожалуй.

— Погоди минутку,— попросил его Пис, отнюдь не желавший оставаться один на один со своими мыслями и до сих пор пребывающий в недоумении по поводу путаницы с именами.— Ты уверен, что с переменой имени у тебя все пройдет гладко?

— Сам подумываешь об этом, а?— Норман окинул Писа оценивающим взглядом.— По-моему, все должно быть в порядке. Томлисон уверяет, что его система совершенна. Он гипнотизирует людей с помощью какой-то машины. Ты пишешь свое будущее имя на бумажке, и смотришь на нее, пока машина вгоняет тебя в транс. Ничего не может быть проще.

— Ты уже написал?

— Нет, я сделал лучше — я ОТПЕЧАТАЛ его крупными буквами, так что уж не ошибусь.

Норман вытащил из кармана толстенный роман в бумажной обложке и постучал по нему пальцем.

— Вот оно!

— Ты уверен, что это стоящая идея?— спросил Пис, мучимый мыслью, стоит ли вмешиваться.— Я хочу сказать, вдруг ты посмотришь не на ту часть обложки. Вроде бы как случайно...

— Что за глупое предположение! Я совсем не собираюсь называться в будущем Уор энд Пис*, что я, рехнулся, что ли?

— Но я же сказал "случайно"!

* Уор энд пис /англ./ — Война и мир

— Вообще-то я предрасположен ко всяким случайностям, друг мой, но не до такой же степени!— Норман решительно встал из-за стола, засунул книгу в карман и протянул Пису руку.— С моей стороны было не совсем честно отягощать душу незнакомца своими бедами ... но спасибо за то, что ты оказался таким благодарным слушателем!

— Ладно, чего уж там...— Пис пожал протянутую руку.— Может быть, и ты когда-нибудь сделаешь то же самое для меня.

— Я сильно сомневаюсь в том, что наши дороги когда-нибудь пересекутся...

Норман вышел из бара, и через несколько секунд его размытый силуэт, двигаясь похоронным шагом, вполне соответствующим тяжести несомого груза, мелькнул мимо окна и пропал из вида.

Пис еще некоторое время тупо смотрел на заиндевевшее окно, и внезапно воображение осветило его сценой из другого мира и другого времени. Он прижал ладони к вискам, и в приступе ошеломляющей боли память вернулась к нему, и он познал полную, невыразимую тяжесть своей вины.

Лейтенант Норман Найтингел вел патруль по высокогорному ас-патрианскому лесу, примерно в сотне километров к северу от Точдаун-сити.

Он продвигался вперед осторожно, сняв с предохранителя лучевое ружье, готовый сжечь все, что неожиданно сдвинется с места. Его готовность стрелять происходила из желания остаться в живых самому, помноженному на знание того что в этом лесу людей ему убивать не придется. Найтингелу совсем не по душе было воевать с аспатрианскими колонистами, борющимися за независимость. Стремление к независимости казалось Найтингелу вполне справедливым.