Другой глобус (СИ) - "kammerherr" - Страница 4

— Но ведь Он создал церковь свою… — робко попыталась возразить она.

— Не для того, чтобы она «выводила на путь» через костры! «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему», сказано в Писании. Но потом, видно, передумал и сотворил только по образу. Подобия же предоставил нам добиваться самим…

— Я помню ваши лекции, магистр, — улыбнулась монахиня.

— Но это — нам! — не отреагировав на ее замечание, продолжал магистр. Святая церковь и ее служители тем и отличаются от нас, что уже имеют и образ, и подобие… Должны иметь, — поправился он. А Он никого не обрекал на костер, пусть даже в переносном смысле. Самых страшных грешников прощал и обращал. Словом обращал, словом! Вот в чем должно быть их подобие! Вот в чем смысл церкви! И вот в чем причина того, что сегодня она превратилась в то, во что превратилась!

— Ему легко было обращать, — попыталась возразить она. — Он был…

— Самозванцем! — ядовито перебил он. Обычным самозванцем. Никому не известным, пришедшим неизвестно откуда, с толпой бродяг. Назвал сам себя царем иудейским и стал читать проповеди — учить жить. Но ведь Ему поверили, за Ним пошли. Потому что умел убеждать!

Когда отгрохотало эхо его голоса, монахиня услышала, как об одно из окон капеллы бьется муха. После паузы магистр заговорил уже более спокойно.

— Задача церкви — спасать заблудших. Спасать, а не сжигать их самих и их творения. Выходит, они делают ровно противоположное…

Он замолчал, как будто припоминая что-то, и через секунду продолжил.

— Знаешь, в 1263 году, в Барселоне известный иудейский философ Нахманидес был вызван на диспут неким высокопоставленным церковным чиновником, который потребовал, чтобы Нахманидес ответил на обвинения против иудаизма. Против иудея был выставлен доминиканский монах Пабло Кристиани, сам бывший иудей, обратившийся в христианство. Судьей этого диспута решил стать сам король, Яков Арагонский. Спорили четыре дня, и в конце диспута король не только присудил победу Нахманидесу, но и выдал ему денежный приз, заявив, что никогда не видел, чтобы кто-то защищал явно неправое дело с таким искусством и благородством. Но главное — король перед началом диспута, понимая, что Нахманидес будет стеснен в приведении своих доказательств, предоставил ему полную свободу слова.

— Какой благородный король, — сказала монахиня с подчеркнутой иронией.

— Ну да — усмехнулся магистр. Но книги Нахманидеса он все-таки, приговорил к сожжению. Чтобы не злить церковь.

Оба замолчали. Эхо шагов учителя только подчеркивало стоящую в капелле тишину. Но через мгновение ее нарушил звук колокола, зовущий монахинь к утрене.

— Тайная вечеря перешла в тайную утреню — улыбнулся он. — Что ж, пора расходиться.

Подошел к оставленному на скамье кодексу, кивнув на него, спросил:

— Об этом кто — нибудь еще знает?

— Боюсь, что да — опустив глаза, ответила она.

Магистр вопросительно поднял брови.

— Когда я писала, то каждый раз, отлучаясь из своей комнаты, прятала пергамент в тайник, где его никто не мог бы найти, даже если бы искал. Но один раз по рассеянности я оставила его на столе. Когда вернулась, поняла, что кто-то заходил в комнату и видел рукопись, и даже листал ее. И кажется, даже рассказал о ней аббатисе.

— Почему ты так думаешь?

— Как — то странно она на меня смотрит после этого. Или, может, мне только так кажется…

— Плохо. А если прямо спросит, что скажешь?

— Скажу, что играла в слова, составляла головоломки. Грех невелик.

— Да, — подтвердил магистр, — гораздо меньше, чем ложь… Что ж, — добавил он, имея в виду уже явно кого — то другого, — сами виноваты… В любом случае, книги нет — и доказательств нет. А книги — он взял со скамьи кодекс и спрятал его под жакетом — действительно больше нет.

— Спасибо, учитель.

— Учитель у нас один — улыбнулся он. — А мы все — ученики. Прощай! — Повернулся и пошел к выходу.

— Еще одна просьба, магистр! — крикнула монахиня ему в спину. Он обернулся.

— Да?

— К вам скоро может прийти человек и спросить про книгу…

— Что за человек? Тот кто видел ее у тебя?

— Нет… Мужчина. Вы узнаете… Отличите его от других. Если он попросит отдать ему книгу — отдайте. Это добрый человек.

Он продолжал смотреть на нее, прищурившись, будто решая в уме какую — то сложную задачу. Потом, видимо, решив ее, коротко сказал:

— Хорошо!

И ушел.

Глава 3

Художниками становятся те, кто больше ни на что не годится!

Выслушав свой приговор, Клосс подумал о том, что большинство художников — и он сам в их числе — люди малообразованные, порой не имеющие понятия об элементарных вещах, о которых знает даже школьник. Знания им заменяет интуиция, с помощью которой они находят точные, логически завершенные образы. Примерно, как гениальный сыщик Шерлок Холмс, не знавший, что Земля круглая.

Судья Эртке, ведший уголовное дело Клосса по обвинению в оскорблении германской армии, судя по вопросам которые он задавал Клоссу и свидетелям, и выражению лица, с которым он слушал их ответы, образование получал тоже не в Гейдельбергском университете. Зато, финальная фраза вынесенного им приговора: «Передать издательские полномочия министру обороны Германии», свидетельствовала о замечательной интуиции, потому что была идеальным логическим завершением того, что происходило все последние годы за окнами этого здания. И 300 марок штрафа были, по мнению Клосса, вполне умеренной ценой за билет на спектакль в этом театре абсурда.

Дело было возбуждено по заявлению «возмущенного зрителя» — полковника Отто Майнкопфа, посетившего выставку рисунков и картин Герхарда Клосса под названием «Nobiscum Deus!», проходившую на набережной Лютцовуфер, 13 около месяца назад, в августе 1932-го года.

Полковника можно было понять — ему трудно было смотреть на изображения солдата в форме германской армии с головой свиньи, женщины без рук и ног, с железным крестом на заднице, распятого Христа в сапогах и противогазе и другие экспонаты в том же духе, как просто на художественные произведения. И уж совсем невыносимо — на того, кто имел свой взгляд на армию, противоположный его собственному.

Про себя Клосс искренне удивлялся, что ему платят деньги за его работы, ведь ему, собственно, ничего не надо было придумывать, художественные произведения создавала сама жизнь в Веймарской республике — только успевай переносить все это на бумагу. Вот и протокол судебного заседания, копию которого передал ему адвокат, тоже выглядел абсолютно совершенным художественным произведением.

Судья: Попрошу для начала обе стороны представиться. Истец?

Майнкопф: Отто фон Майнкопф, полковник Германской армии. Потомок Люксембургской императорской династии, Лимбургского дома…

Судья: Достаточно. Спасибо. Ответчик?

Клосс: Герхард Клосс. Художник.

Судья (к Клоссу): Я попросил бы вас рассказать нам, какими мыслями руководствовались вы, создавая и публикуя эти рисунки.

Клосс: Господин председатель, прошу не рассматривать это как неуважение к суду, но я не могу говорить об этих рисунках. Мой язык — язык художника, свои мысли я выражаю карандашом. Все свои мысли я исчерпывающе полно выразил в этих рисунках.

Судья (к Майнкопфу): Истец, изложите, пожалуйста, вашу позицию.

Майнкопф: Я считаю, что вся экспозиция выставки представляет собой гнусную травлю офицеров и рядового состава сухопутных войск. Почти каждый рисунок Герхарда Клосса содержит такую гнусную и отвратительную клевету, какой я в жизни своей не видывал.

— А почему по — латыни? — Воспользовавшись тем, что судья на время отстал от его подзащитного, шепотом спросил его адвокат, указывая на лежавшую перед ним афишу и имея в виду название выставки.

— «С нами Бог!» — девиз германской армии… — не понял Клосс.

— Да, но почему по — латыни?

— А — а… Чтобы было не так откровенно…