Мой бывший муж - Лейк Оливия - Страница 26

На самом деле я не плакала. Я вообще ничего не чувствовала. Как вышла из Пресненского суда разведенной женщиной, так и померкло все. Одинаково безликим стало. Это пугало. Именно поэтому я летела в больницу имени Алексеева. Кащенко в простонародье. Мне, кажется, нужна помощь. И мне категорически нельзя сходить с ума.

– Черт… – я хмуро взглянула на спидометр и взяла вправо. Остановилась, стекло опустила и ждать принялась, когда офицер из машины выйдет. Превысила, да. Сильно.

– Куда торопитесь, Екатерина Алексеевна? – гаишник, представившись сержантом Губаревым, заглядывая в салон, крутил в руках мое водительское.

– В Кащенко еду, – правдиво ответила и была поразительно спокойна. Психушка, да, а что такого? – С мужем развелась сегодня и думаю, мне подлечиться нужно.

Офицер почему-то смутился и глаза отвел. Как будто я сбежала из больницы, а не только туда собираюсь. Говорят же, что Человек на половину нормален, если признает, что ему помощь нужна.

– Что, сильно плохой муж был? – спросил, на дорогую машину покосившись.

– Нет, хороший.

– А почему развелись?

– Не любит меня больше, – пожала плечами. Ведь если бы любил, не увлекся той, другой. Не спал бы с ней последние три месяца. А может, не только с ней. Я Вадима хорошо знала: он не умел лгать мне, но когда начинал избегать прямых ответов, значит, они мне не понравятся.

– Вас это… может, сопроводить до больнички?

– Вы не будете наказывать меня? – удивилась я. Обычно я с дочкой ездила, поэтому старалась быть осторожной. Точно, конечно, не знаю, чем грозит такое крупное превышение в черте города, но если ничем, то хорошо.

– С вас достаточно на сегодня. Так что?

– Да нет, не нужно, – после некоторого раздумья ответила. – Сама доеду, думаю.

– Счастливого пути, Екатерина Алексеевна, – офицер отдал мне права. – Не нарушайте больше.

– Так точно, – ответила и очень плавно в поток влилась. Обещания я выполнила: не больше шестидесяти километров, даже по МКАД. Меня обсигналили всю, но до места я добралась целой и невредимой. Верхом на звезде вместе с Найком Борзовым.

– О жизнь ты прекрасна. О жизнь ты прекрасна вполнееее. Бываешь немного опасной, о-е, – я тихо напевала, подходя к пропускному пункту. – Здравствуйте, а можно пройти?

Охранник оторвал глаза от телефона и на меня посмотрел без интереса.

– Направление есть?

– Нет, но мне очень надо.

Он смачно отхлебнул из смешной кружки с осликом Иа и спросил:

– Прямо очень?

– С ума сойти как.

Мужчина понятливо кивнул и по рации вызвал кого-то.

– Палыч, тут это… – и снова на меня глянул. – Пациент, походу.

Через десять минут я сидела в кабинете у заведующего психиатрическим отделением: передо мной поставили металлическую кружку с чаем, приятно теплым, но пар не шел (видимо, нельзя пациентам кипяток доверять), блюдце с лимоном и юбилейное печенье.

– Что у вас случилось, Екатерина Алексеевна? – очень спокойно спросил Даниил Маркович. Мужчина ближе к семидесяти с чутким взглядом и мягкой жестикуляцией.

– Знаете, я очень странно себя чувствую, – мне было сложно выразить словами, что внутри происходит. Точнее, не происходит. – Я пустая какая-то, ничего не чувствую.

– Давно это у вас?

– Уже, – я бросила взгляд на запястье, – почти два часа.

– Хм… – седая бровь чуть дернулась. Кажется, меня определили как пациента по адресу. – Вашему состоянию что-то предшествовало?

Даниил Маркович очень серьезно спросил. Видимо, вопрос действительно критически важный.

– Я с мужем сегодня развелась. Мы сначала цивилизованно вели себя, а потом он схватил меня… Что любит говорил… – и меня прорвало. – Мерзавец, я так люблю его, а он… он… Столько лет вместе. Как он мог? Ну как, а?!

Следующий час я сморкалась в платок и рассказывала психиатру историю нашего знакомства, брака и развода. Даниил Маркович оказался прекрасным слушателем и тонкой души человеком.

– Остаться хотите, Катерина Алексеевна? – ласково спросил он.

– Я бы с удовольствием, но не могу: дома дочка и кот.

Доктор хмыкнул весело и кипяточка мне подлил, настоящего.

– Вы здоровы, Катерина, а остальное пройдет. Пройдет, поверьте, – но на бумажке что-то написал. – На всякий случай.

– Это антидепрессанты?

– Да, если тяжко будет.

Я улыбнулась и глаза вытерла.

– Не нужно. Мне уже лучше. Спасибо, Даниил Маркович. Вы мне очень помогли.

Охранник на выходе проводил меня задумчивым взглядом, а я ну улицу вышла, глубоко ароматы весны вдохнула. В городе действительно зацвела сирень, и пахло так одуряюще сладко. Жизнь продолжалась. И моя жизнь тоже.

– И мое сердечко болит от любви… – тихо мурлыкала я. Болит, очень болит, но я переживу. – Просто слушай, ничего мне не говори. Первое свидание последней весны, я плачу…

Вадим

Я бросил ключи куда-то на стойку, туда же полетели очки, телефон на беззвучный поставил и к бару пошел. Его хорошо оформили, интересно: листовым золотом шкаф отделали, типа ценность и дороговизну бухла символизирует, а тому, кто рискнет покуситься на алкогольные сокровища, грозное послание – KILL. Я лично наполнял этот понтовый бар и со всей ответственностью заявляю, что мне будет, чем упиться. «Hennessy Ellipse» за десять штук баксов прекрасно подойдет, чтобы развод «отпраздновать».

Схватил бутылку, на диван упал, совсем не восторгаясь великолепным видом цветущей Москвы. Мне бутылку открыть нужно, и к чертям собачьим бокалы! И сирень туда же. Мальвина моя обожала запах сирени, всегда домой приносила пышные ветки: не в пафосных магазинах купленные букеты, а свеже-сорванные у бабушки с перехода за двести рублей. Интересно, стоит дома сирень? И пахнет чем: страданием или радостью?

Я большой глоток сделал: язык обожгло прожаренным хлебом и орехами. В горло лава пошла. Не моя Мальвина больше. Все, реально все. Катя теперь не принадлежит мне. Столько лет моей была, а теперь чужая. Всегда такая хорошая девочка: правильная, принципиальная, идеальная даже. Иногда до зубного скрежета, но я такую ее полюбил. Никогда изменить, под себя переделать не пытался. Катя и без этого прекрасна: как дорогое вино, с годами насыщенней и крепче становилась. Да, я не вижу недостатков, потому что моя она. Моя! Была. Да сплыла.

– Попил шампанского… – выдал, осушив бутылку на половину. Оказалось, что от игристого вина голова на утро болит, да и не люблю я газировку ни в каком виде. Лучше терпкое и крепкое, чтобы огнем по горлу, затем теплом по всему телу. Жена у меня даже пахла коньяком! Когда целовал ее сегодня, запах меня с ума сводил. Аромат роскошной женщины, чувственной и сексуальной. Если бы позволила, там бы снова своей сделал: на столе, у стены, на полу, везде! Соскучился по ней, пиздец как. Коснулся кожи пылающей и понял – мое! МОЕ! В душе и сердце Мальвина у меня отзывается. Про тело молчу в принципе. Я пророс в нее эмоционально. И как быть дальше, не знаю. У меня кусок оторвали, по-живому резанули. Хуже было бы, только если дочки лишиться, но это unreal просто! Этого никогда не допущу! Катю я уже потерял, хватит.

Я отбросил пустую бутылку и поднялся. Что-то не оросило даже? Так, блядь, что у меня еще есть выше 40 градусов? «Macallan» пятидесятилетний подойдет, коллекционное издание, между прочим. Откупорил со знанием дела и залпом три больших глотка – чтобы повело, наконец! Внутри горечью дымной прошило, и я поменял место дислокации, в низкое квадратное кресло упал.

А мы ведь не были идеальным. Претензии, упреки, ссоры – все присутствовало в нашей семье. Измен только не было. Катя не пилила, но задолбать своей принципиальностью могла не на шутку.

2015 год, Москва

– Дим, зачем ты с ним дела ведешь?! – взвилась Катя, когда домой пришли. Ника сегодня у моих родителей с ночевкой, поэтому можно орать. Бля, лучше бы дочка дома с няней ждала, ей богу. – Этот Ковальских время тянет и деньги! Ты что, не понимаешь?!