Эмигрант. Испанская война - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 45

Ничего, справимся. Лишь бы быстрее попасть в Гибралтар.

Глава двадцатая. Дорога к новому дому

Мерный перестук колёс убаюкивал не хуже, чем материнская колыбель. Мы уже практически приехали. Но как же нелегко дался нам этот путь…

…Я всегда пренебрежительно относился к санитарам. Нет, они помогали эвакуировать раненых, а некоторые, особо героические личности, вытаскивали ребят прямо из-под огня. При этом зачастую погибая вместе с теми, кого пытались выручить. Но таких на фронте были единицы, – тех, кого солдаты искренне уважали.

Основная же масса в бою не участвовала и подвигами не блистала. Потому и заслуживала у фронтовиков снисходительное, если не сказать презрительное отношение. Однако в поезде, я по-иному взглянул на обязанности санитаров.

Я, как молодой и сильный мужчина, участвовал в тех операциях, когда раненых необходимо было держать силком. И хотя мне довелось повидать до того уже много фронтовых ужасов, операционная мне запомнится надолго. Ночью мне снятся крики тех, кого резали живьём на хирургическом столе…

В поезде стоял ужасный запах гноя, крови и мочи. Один этот «аромат» способен был сбить с ног. И в течении нашей поездки я много раз пожалел, что выбрал для себя с Дунишей именно этот путь, хотя он и был самым безопасным и быстрым.

Но на долю моей молодой жены выпали не менее, а порой и более жесткие испытания. К примеру, многие раненые не могли сами вставать, и им приходилось подавать «утки», что входило в обязанность санитарок. Конечно, это естественно, но от того не менее отталкивающе. Более того, многие санитарки не стеснялись ложиться под «больных»; моей жене также поступали различные «предложения».

Когда она прибежала ко мне вся в слезах и срывающимся голосом рассказала о пристающих, я чуть не наделал ошибок. Взять себя под контроль удалось лишь тогда, когда обидчик уже валялся на полу в крови (от моих ударов и раскрывшихся ран), а меня обступили «выздоравливающие». Но их пыл охладил тот факт, что я сам оказался фронтовиком и защищал право мужа.

Далее последовало разбирательство с начальством, в ходе которого мы получили первое и последнее предупреждение.

Но теперь всё это было уже практически в прошлом. В трёхдневной поездке (состав регулярно делал остановки) были и свои положительные моменты. К примеру, вид крови и смерти оказался отличным афродезиаком. И когда мы с Дунишей оказывались вдвоём в нашей крохотной каморке, наши нервы восстанавливались простым и очень жизнеутверждающим способом. Порой мы даже не успевали снять одежды: столь жадно накидывались друг на друга; невольные стоны и даже крики стали темой замечаний (и обсуждений) со стороны дежурного персонала. После чего Дуниша ещё полдня ходила пунцовой от смущения, а мужчины норовили похлопать меня по плечу.

Но наконец-то наш длительный путь закончился. Взяв с собой нехитрые пожитки, мы со всех ног устремились к дому матери. Точнее, спешил я, а жена старалась поспевать. Но и её захватило моё радостное волнение.

Когда же я ступил на порог материнского дома, меня вдруг кольнул невольный страх. А вдруг что-то случилось? А вдруг дома никого нет? Ведь всё последнее время я не получал писем…

С дробящим барабанную дробь сердцем я постучал в её дверь. Ответа не последовало. Тогда постучал ещё. Потом ещё.

Когда мне вновь не открыли, я стал барабанить к соседям. Тоже молчание. Встревоженная жена стояла рядом.

Но вдруг от материнской двери послышался тихий скрип. Дверь наконец-то открылась… В сильно постаревшей женщине я не сразу-то и признал маму. Когда же наконец понял, что это она, из моих глаз неудержимо потекли слёзы. Я бросился к ней, сжал в объятиях и тихо вымолвил:

– Мама, это я… Прости мама… Прости…

…………………………………………………………………………………………..

И не смотря ни на что, это был счастливый день.

Матушка не сразу меня признала, но когда поняла, что её сын вернулся, она будто разом сбросила лет 20. Мы долго держали друг друга в объятиях и просто плакали. Только когда матушка наконец-то пришла в себя, она увидела Дунишу. Моя молодая жена очень сильно стеснялась этой семейной сцены, ещё более она стеснялась общаться. Но и мама была удивлена присутствием молодой девушки. Когда же я официально представил жену… на лицо графини стоило посмотреть: удивление, изумление, оценивание вперемешку с ревностью, но, наконец, и радость калейдоскопом меняли друг друга. Радости было больше всего и это обнадёживало.

Вначале мы засыпали друг друга сбивчивыми вопросами, затем мама, спохватившись, бросилась за продуктами. Мы с Дунишей увязались следом.

Купив на местном рынке всё необходимое, матушка занялась готовкой, пригласив на помощь сноху. А я лёг спать.

И за очень долгое время, я спал без кошмаров, не просыпаясь от малейших шорохов и стуков. Не видел во сне ни лиц павших друзей, ни поверженных мною противников.

Проснулся я от сумасшедших запахов, витающих в доме. Как же сладко просыпаться не от гула канонады или бомбёжки, не от утренний побудки или клича начальства… Нет. Просто запах вкусной, домашней еды, на которую проголодавшийся молодой организм сразу среагировал. И в теле нет ощущения какой-то скованности, тяжести, а лишь радость и волнение.

И вот он, торжественный ужин. Мои женщины запекли целых четырёх цыплят особенным рецептом моей мамы: птицу перед печью снаружи и изнутри обмазали смесью сметаны и мелко порезанного чеснока, предварительно крепко посолив и поперчив. А после внутрь добавили варёную гречку, смешанную с обжаренными луком, морковью и грибами. Сказочная вкуснотища!

К этому блюду добавьте салат из свежих овощей и мягкого сыра, заправленный постным маслом и щедро посыпанный душицей, да взвар из фруктов. На десерт же пирог с ягодами и местным джемом… В общем обе мои любимые женщины с нескрываемым восхищением и любовью наблюдали за тем, как браво я расправляюсь со снедью.

За столом мы практически не поднимали тему войны, не считая рассказа о нашем с Дунишей знакомстве. При этом девушка гордо и счастливо описывала подробности схватки, которых я уже и не помнил. А матушка с нежной гордостью смотрела на меня и говорила: «да, он у меня такой». Потом поймала настороженный взгляд замолчавшей Дуниши и тут же поправилась: «у нас, у нас, родная ты моя!».

В основном же Дуниша рассказывала о своей семье и Бискайи, мама – также о семье, о России и немного о моём отце. Я только удовлетворённо слушал их женское щебетание…

Вечером мы вышли на веранду и мирно общаясь, провели там время до глубокой ночи. Закатный Гибралтар был наполнен запахом моря, а воздух был очень тёплый: не жаркий, не чуть прохладный, а именно тёплый, мягко обволакивающий.

…Я неохотно вспоминал подробности боевого пути. Правда, уже не врал, так ведь и шрамы то не скроишь! Мельком помянул о фактической гибели группы «дроздов». Ни раздавленного капитана, ни мясорубки на Пингаррон, ни пулемётной «вилки» в которую меня брали баски, ничего этого в моём рассказе не было. Но и того, что было, хватило, чтобы маме стало плохо. Только последние мои слова будто окрылили её:

– Мы возвращаемся домой…

…В Гибралтаре не было строгого учёта военных. По крайней мере, как только я приоделся в цивильное, с расспросами уже никто не приставал. Пассажирских кораблей во Францию не было, однако выросший в порту Марселя, я знал что и где искать, и какие вопросы задавать. Небольшое судно, капитан которого, очевидно, не гнушался контрабандой, через два дня отплывало во Францию. И что важно, путь держало в Тулон. Ведь говоря маме о доме, я, к сожалению, говорил не о России, но уж тем более и не о Марселе.

За эти два дня мы рассчитались за жильё и завершили любые возможные дела в городе. Их было не так и много. Больше времени я провёл, гуляя с женой по Гибралтару, посетил вместе с ней в один день театр, в другой кино. Нам очень понравился местный парк, а ещё больше укромный пляж километрах в трёх от порта. Там мы с Дунишей от души накупались, наслаждаясь свежестью моря и отсутствием зевак.