Комсомолец 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 32

Пашка поднял бокал.

— Давайте поднимем первый бокал за нас, — сказал он. — За то, чтобы мы не только в следующем году, но и всегда были такими же весёлыми и дружными…

— А ещё молодыми и красивыми, — поддакнула Фролович.

Горделиво приподняла подбородок, словно демонстрировала свой присыпанный веснушками профиль всем, кто сидел за столом.

Павел поддержал её слова улыбкой.

— И всегда при этом оставались настоящими комсомольцами! — добавила Света Пимочкина.

Громче всех нахваливал утку Слава Аверин. Жевал мясо с таким показным удовольствием, что ни у кого язык не повернулся сказать, что курица на новогоднем столе смотрелась бы лучше. Я в душе не согласился со словами старосты: пробовал я птицу и вкуснее. Но вида не показывал — молча кивал, нюхая и пробуя утиное мясо. Всем своим видом старался донести мысль: «Именно так я и задумывал. Всё получилось согласно рецепту. Ну а кому утка не нравится — тот не разбирается в хорошей кухне». К похвалам Аверина присоединилась Света Пимочкина. Пашка Могильный и Надя Боброва молча терзали в тарелках утиные плечи. Фролович заявила: «Ничего так. Есть можно». После Олиных слов я… выдохнул: решил, что в новой жизни я как повар состоялся.

«Похищение» оказался музыкальным фильмом — по задумке напоминавшим «Старые песни о главном». На экране то и дело мелькали лица советских звёзд (и мелких звёздочек) кино и эстрады, среди которых я мало кого узнавал. Но появлялись и знакомые мне личности — те же Зыкина, Магомаев и Пьеха. Под популярные сейчас песни и не редкие тосты мы проводили старый год. С уткой расправились быстро, что меня порадовало: будто я удачно замёл следы преступления. За первой бутылкой шампанского выстрелила пробкой вторая — в этот раз она в Пашкиных руках брызнула пеной. Роль тамады взял на себя Могильный — мы с Авериным не мешали ему зарабатывать «гирьки». А где-то посреди первой серии Пимочкина вспомнила о гитаре.

— Саша мог бы нам сыграть, — сказала она.

«… Две копейки, две копейки — был бы счастлив человек…» — пел в это время на экране телевизора Андрей Миронов, помахивая зажатой в руке кожаной перчаткой.

— Эээ… как-то мы не подумали об этом, — ответил Аверин.

Вот только его слова прозвучали неискренне.

Почувствовал это и Могильный — поддержал приятеля.

— Я не захотел тащить инструмент по холоду, — сказал он. — Да и хватит нам сегодня музыки. Досмотрим фильм — включим проигрыватель. Вот он стоит. Нет, жаль, что у Надиных родителей нет магнитофона. Но пластинок, смотрю, целая гора. Да и ты, как я знаю, кое-что прихватила. Так что скучать не будем. А Сашок… да, жалко, конечно, что он не сыграет: песни Высоцкого в его исполнении неплохо звучат.

Паша взглянул на меня.

— Нет, если бы ты, Сашок, попросил — я бы, конечно, прихватил инструмент. Но…

Он развёл руками.

— Да ладно, — сказал я. — Знаете же, что я не люблю устраивать концерты. Так что я только рад, что испанка осталась в общаге. Давайте лучше телевизор послушаем.

Могильный отсалютовал мне бокалом.

— Я знал, что ты не обидишься.

Он постучал ножом по краю тарелки — привлёк внимание Ольги Фролович и Нади Бобровой, смотревших выступление Андрея Миронова.

— Предлагаю тост! — сказал Паша. — Давайте выпьем за дружбу и понимание!

Тему экзаменов подняли за столом за четверть часа до наступления Нового года. Когда на экране телевизора незнакомые мне (но наверняка известные большинству прочих советских телезрителей) артисты пели с бокалами в руках — завершалась первая серия «Похищения». Мысли о приближавшемся тысяча девятьсот семидесятом подтолкнули студентов к размышлениям о будущем. О самом ближайшем будущем — пятого января нам предстояло сдавать экзамен по физике, самый «страшный» из тех, что ожидали первокурсников горного факультета во время зимней сессии. Но беседы об экзамене прервала тревожная мелодия, резко отличавшаяся от звучавшей в «Похищении» музыки.

«Внимание, говорит Москва, — раздался в динамике телевизора голос диктора. — Работают все радиостанции Советского Союза, центральное телевидение. Новогоднее поздравление Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета министров СССР советскому народу. Дорогие товарищи, друзья, завершается год тысяча девятьсот шестьдесят девятый. С хорошим, добрым чувством советский народ провожает его. Это был год вдохновенного труда и творческих свершений. Наша Родина уверенно идёт вперёд по пути строительства коммунизма, освещенного идеями великого Ленина. Советский народ успешно выполнил основные задания четвёртого года пятилетки…»

Мы вслушивались в слова диктора. Внимательно, словно тот мог нам сообщить нечто важное. Лица сидевших за столом студентов казались мне не по-новогоднему серьёзными. Я же слегка недоумевал от того, что на экране не появилось с детства знакомое лицо Леонида Ильича Брежнева. Почему-то смутно помнил, что генсек поздравлял жителей Советского Союза с Новым годом. Или это делал не Брежнев, а Горбачёв? Детские воспоминания могли меня и обмануть. Вот выступления Горбачёва я помнил отчётливо. И Ельцина («Дорогие россияне…») — тоже. При Брежневе я был ещё маленьким (в прошлой жизни). Но и тогда вместе с родителями встречал Новый год рядом с телевизором (смотрел «Карнавальную ночь», «Иронию судьбы»).

«…Наш новогодний тост, — завершал своё выступление диктор, — за великий советский народ, за Коммунистическую партию, за нашу любимую социалистическую Родину! С Новым годом, с новым счастьем, дорогие товарищи!» Под бой курантов мы встали со своих мест. Подняли бокалы, подсчитывали вслух: «один», «два»… На лицах студентов засверкали улыбки. Сейчас я вновь отчётливо понял, что передо мной вчерашние дети. Увидел в глазах девчонок и парней восторженный блеск — как у тех детишек, что спешат по утрам к ёлке за подарками. Тоже не сдержал улыбку — печальную: почувствовал себя вдруг древним существом, едва ли не сверстником динозавров. «Двенадцатый» «удар» кремлёвских курантов прозвучал под звон бокалов.

— С Новым годом!! — сказал я. — Ура!

— Урааа!!! — хором ответили на мой призыв мужские и женские голоса.

Я улыбался — наблюдал за тем, как раскрасневшиеся от спиртного девчонки расцеловывали парней в щёки (к моей щеке прикоснулись лишь губы комсорга). Ощутил на плече похлопывание Могильного, отсалютовал Аверину. Пригубил шампанское — поставил наполовину полный бокал на скатерть. Напомнил себе о том, что в нынешнем теле выпивоха из меня никудышный. И что если не желаю в первый же час нового года сползти под стол и там захрапеть — не должен налегать на спиртное. Придвинул к себе бутылку минеральной воды. Взглядом нашёл стоявшую в углу комнаты большую кадку с финиковой пальмой: именно с этим растением я собирался сегодня делиться содержимым своего бокала.

В руках студентов заискрились бенгальские огни.

«С Новым годом, Димочка, — мысленно поздравил я сам себя. — С вновь наступившим тысяча девятьсот семидесятым годом!»

Вторую серию фильма я досматривал в гордом одиночестве, подкладывая себе в тарелку фаршированные куриные яйца (печень трески мне понравилась больше, чем утиное мясо) и попивая из стакана солоноватую минеральную воду. Место в центре стола к тому времени уже пустовало: утиные кости лежали на тарелках, а блюдо с потемневшими кусками яблок уступило место хрустальной вазе с мандаринами. Мои сегодняшние «собутыльники» перебрались ближе к ёлке — танцевали под звучавшие из телевизионных динамиков песни. Девчонки иногда подпевали киношным артистам.

Света Пимочкина не раз пыталась вытащить из-за стола и меня. Но я упорно игнорировал «быстрые» танцы. И по-братски делил с Авериным право танцевать с комсоргом «медляки». Причём, согласен был уступить это право Славке навечно. Вот только Пимочкину моё согласие не интересовало. Светлана покорно соглашалась на «приглашения» старосты. Но каждый второй медленный танец ловко ускользала от Аверина и бежала ко мне — Славке приходилось довольствоваться другими партнёршами (танцевал он не только со Светой и Надей Бобровой — дважды «отбирал» Ольгу у Могильного).