Чёрный пепел золотой травы (СИ) - "doniguan" - Страница 18

Он спустился на пару ступенек и остановился, скрестив руки на груди и наклонив голову набок, а я, не двигаясь с места, терпеливо дожидался, пока он меня рассмотрит. Закончив с этим, он вопросительно вскинул подбородок:

— И что ты за фрукт? — Он повёл носом и поморщился. — И из какой дыры вылез? Воняешь хуже, чем дохлая лошадь.

Я оторопел. Злобы или явного желания оскорбить в его словах не звучало, только чистая констатация факта — от меня сейчас действительно далеко не цветами пахло. И, пожалуй, было бы даже, наоборот, странно, не заметь он этого. Хотя, конечно, необязательно говорить об этом вот так, в лоб.

Не дождавшись ответа, он взглянул мне за спину. Я повернулся назад, в ту сторону, где находился ведущий вниз люк, и в глаза мне сразу бросилась протянувшаяся оттуда ко мне цепочка влажных следов, уже понемногу подсыхающих. Картина, объясняющая всё проще и красноречивее любых слов.

Повернувшись обратно, я нарочито беспечно пожал плечами, но всю театральность жеста испортила хлюпнувшая в неподходящий момент где-то в складках одежды жижа. Последовала секундная пауза, после которой парень сначала прыснул, а потом и вовсе захохотал в голос, сложившись пополам. Прошло не меньше минуты, прежде чем он успокоился и выпрямился, утирая навернувшиеся от смеха слёзы.

— Вот так шутка, приятель, — проговорил он. Напускную суровость как рукой сняло. — Ты в той жизни, должно быть, был тем ещё весельчаком, а?

— Я…

— Ладно, пойдём — покажу, где освежиться. А то от тебя ведь и правда несёт за версту, тут уж без обид.

Он резко крутанулся на пятках и зашагал обратно, туда, откуда появился. Мне ничего не оставалось, кроме как проследовать за ним.

Мы пришли в раздевалку для станционных рабочих — шахматный орнамент выложенного плиткой пола, ряды шкафчиков, скамейки и расположившаяся в углу душевая, отгороженная занавеской. Всё ещё посмеивающийся себе под нос парень достал из одного из шкафчиков комплект чистой одежды — оказавшейся тёмно-синей рабочей спецовкой — и бросил её мне, после чего без лишних слов удалился.

Приглашать меня дважды нужды не было — больше всего на свете сейчас мне хотелось избавиться от запаха, казалось, навсегда въевшегося в кожу. Я мигом содрал с себя загрубевшие тряпки, в которые превратилась моя прежняя одежда, и сложил их бесформенной кучей на краешек одной из скамеек. Если представится возможность, позже надо будет их сжечь.

После всех тех приключений, которые я пережил, душ казался настоящим чудом и наивысшим достижением цивилизации. Перед тем, как взяться за мочалку, я несколько минут простоял неподвижно, подставив под струи воды лицо и наслаждаясь тем, как напор смывает с тела всю ту грязь, что скопилась за… За чёрт его знает, сколько времени. Это было такое чувство, словно я мылся впервые в жизни. В каком-то смысле, так оно и было

Покончив с мытьём, я натянул чистый наряд, на удивление пришедшийся в пору, и вышел наружу. Новый знакомый, уже переодевшийся в такую же форму, какую выдал и мне, ждал, прислонившись к стене напротив двери, небрежно очиняя ногти ножом и опять напевая вполголоса ту же мелодию, которую я слышал от него поначалу. На его шее я заметил тонкий опоясывающий шрам, как от ожога, а на голове у него теперь красовалась широкополая шляпа, скрывающая добрую половину лица. Её вид сразу пробудил во мне воспоминания о том, что я уже встречал его. Точнее, не совсем его.

— Ты же был… Там, на той мельнице! — Вырвалось у меня. Он замолчал и дёрнулся так, как будто споткнулся, хотя и стоял на месте. Затем помедлил, словно раздумывая, нужно ли вообще что-то отвечать, после чего поднял голову и взглянул на меня из-под шляпы. Я только сейчас сообразил, что зажмуренный левый глаз был вовсе не прищуром — он попросту отсутствовал, на его месте зияла пустая глазница.

— На мельнице-то я был… Да вот с тобой, видать, разминулся.

— Да нет, я про статуэтку! Там были статуэтки, и одна из них твоя точная копия. — По выражению его лица я увидел, что он понял, о чём речь. У нас одновременно промелькнула одинаковая мысль: выход тогда мне каким-то образом открыла фигурка, которую я вырезал. Но таких фигурок там были десятки, если не сотни. Раньше я особо не задумывался, откуда они взялись, теперь же получалось, что каждой из них отметил своё посещение другой такой же мертвец, как я. Что, если это была своеобразная плата за то, чтобы попасть в этот мир, этакая монетка для Харона? Но тогда чем именно расплачивались мы, и кто был Хароном?

Одноглазый, и впрямь догадавшись о моих мыслях, произнёс:

— Я выстругал ту статуэтку, когда застрял внутри и не мог выбраться. Только тогда дверь открылась.

— То же самое, — отозвался я. — И как давно с тобой это было?

— Четыреста тридцать восемь лет назад, — ответил он, ни на секунду не задумавшись.

— Четыреста… Погоди, ты так точно помнишь?

Он озорно сверкнул единственным целым глазом:

— Да нет, просто угадал.

— Угадал?..

— Ну да. Назвал случайную цифру, а она оказалась правильной. Угадал. С тобой что, такого никогда не было?

Я промолчал, не понимая, серьёзно он говорит или подшучивает; он же, как ни в чём не бывало, добавил:

— Меня, кстати, называют Игроком.

И, не дожидаясь, когда я представлюсь в ответ, он резво устремился к другой двери, в противоположном конце холла. За ней уместилось помещение, определить изначальное предназначение которого я бы не взялся, однако сейчас его переделали во что-то наподобие гостиной — пара диванов, весьма неплохо, между прочим, сохранившихся, столик, заваленный корявыми рисунками, бумагами и мешочками подозрительного вида, сваленная прямо на полу гора книг и много другого хлама, назначение которого не очень-то укладывалось у меня в голове. Всё это напоминало уже виденное в катакомбах логово одичавшего, но более чистое и приведённое в порядок, пусть и хрупкий. Комнатка, и без того крошечная, из-за всего этого добра казалась ещё теснее, но вместе с тем и уютнее.

Игрок плюхнулся на один из диванов и, устраиваясь поудобнее, указал на второй:

— Не люблю, знаешь ли, разговаривать на ходу. Когда ногам хорошо, и котелок лучше варит.

Я сел напротив. Он тем временем, порывшись в нагромождении предметов на столе, достал оттуда курительную трубку с вороньей головой вместо чаши. Из-под другой кучи он извлёк пыльный чёрный мешочек, от которого до меня даже с расстояния донёсся терпкий душистый запах табака. Он тщательно, щепотка за щепоткой, набил трубку, потом так же неторопливо её раскурил и, с наслаждением выпустив носом сизое облако, откинулся на спинку.

Я смотрел на трубку, не в силах оторвать взгляда, словно завороженный: в глубине маленьких круглых прорезей-глаз переливались гипнотизирующие красные искорки, а из угрожающе изогнутого полураскрытого клюва тянулись тонкие струйки дыма, окутывая курильщика вместе с трубкой неким подобием тумана. Из состояния забвения меня вывел голос Игрока:

— Насчёт времени: его тут удобней считать не днями и годами, а людьми. День и ночь у нас не сменяются, а по ощущениям судить трудновато, тем более здесь, под землёй.

— Совсем как с пространством, — пробормотал я.

— Вот-вот. А с людьми удобнее. Люди это накопившийся опыт, как и время, в общем-то. Я успел повстречать пару сотен, но я, сколько себя помню, сижу тут отшельником, так что смело можешь удваивать. Примерно, конечно.

— А у меня… — Я заворочал мозгами, подсчитывая всех, с кем столкнулся за всё время. Это оказалось сложнее, чем я рассчитывал. — Десяток?

— Ого! Новичок ещё, зелёный. — Игрок сделал ещё одну затяжку, вороньи глаза налились кроваво-красным и заблестели с новой силой. Выдохнув, он перегнулся через подлокотник, достал откуда-то из-за дивана яблоко и, небрежно протерев его рукавом, бросил мне. — На, подкрепись.

Я поймал угощение, повертел его в руках.

— Я думал, нам не нужно есть.

— Не нужно, — подтвердил он. — Но можно. Вкус мы ведь чувствуем, так зачем от удовольствия отказываться? Тем более, у мёртвых не так уж его и много, удовольствия-то.