Тайная война Разведупра - Болтунов Михаил Ефимович - Страница 15

Жена Мамсурова Паулина рассказывала позже, что Хаджи «вернулся с войны каким-то замороженным: больше молчал, ходил мрачный, наверное, вспоминал своих ребят, заснеженные поля, густые леса, в которых прятались финские снайперы — “кукушки”.

Ни о чем не рассказывал, желая оградить нас от взрыва своих чувств. Единственное, что я знала, он люто ненавидел Мехлиса…»

В начале апреля сообщили: с 14 по 17-е в ЦК пройдет совещание начальствующего состава Красной армии «по сбору опыта боевых действий против Финляндии». Полковник Мамсуров — среди выступающих.

Наступил день совещания. Хаджи ехал в Кремль. Что он будет сегодня говорить на совещании? Те события еще свежи в памяти, словно были вчера. Дикий мороз в полсотню градусов, суконные шаровары и кителя бойцов его бригады, которые сшила специально для них Ленинградская швейная фабрика. Форма более удобная, чем длиннополые шинели, но на морозе в такой одежке не то что отдохнуть — остановиться порою невозможно — замерзнешь. А ведь действуя в отрыве от основных сил, в финском тылу, приходилось и спать в снегу. Лучшее, на что можно было рассчитывать, — шалаш из еловых веток.

Лишнего ничего не возьмешь. А возьмешь — проклянешь. Каждый грамм в дальнем рейде, как тонна. Диверсионные группы его особой лыжной бригады находились всегда в движении. Порой без еды и питья, в кармане пяток кусочков сахара. Проголодаешься — пососешь сахарок и вперед.

Это была третья война Хаджи Мамсурова. Вроде и не новичок, но никогда прежде не посещали его такие страшные желания: порою хотелось махнуть на все рукой, упасть на снег и уснуть. Он никому не признавался в этом, разве что самому себе. Но что было, то было. Как говорят, слов из песни не выбросишь, даже если песня больше похожа на стон.

Вспоминались погибшие ребята. Какие ребята! Володя Мягков, лыжник-рекордсмен, веселый, общительный, смелый. Как только Хаджи начинал подбирать бойцов в рейд, он тут как тут: «Товарищ полковник, разрешите мне пойти со своим взводом».

А студент-эстонец Круузе! Когда в небольшом доме их окружили финны, началась перестрелка, Круузе был ранен. Он приказал уходить бойцам группы, сам остался прикрывать отход. Попросил поджечь дом вместе с ним, чтобы не попасть живым в лапы врага. Группа отошла. Разумеется, ни у кого не поднялась рука сжечь товарища.

Круузе долго отстреливался, задерживая финнов, а когда закончились патроны, сам поджег дом.

Не хуже ребят воевали девушки. Их в бригаде было немного — связистки, финки-переводчицы, карелки. Переодеваясь в одежду местных жителей, они собирали нужную развединформацию, а когда становилось особенно тяжело, прятали под своими шубейками револьверы, гранаты — и в бой.

Вот о таких, как Володя Мягков, Круузе, Маня Богданова, и надо говорить. Но не только о них.

… Было еще рано, половина десятого, когда Хаджи сдал шинель в гардероб и вышел в фойе зала. Однако тут уже собралось немало командиров. Он увидел корпусного комиссара Хрулева, начальника снабжения Красной армии. Тот, наклонившись, что-то говорил комкору Чуйкову, командующему 9-й армией на финском фронте.

Мимо него прошел, куда-то торопясь, комдив Кирпонос, командир 70-й стрелковой дивизии. Он приветливо махнул Хаджи: мол, прости, тороплюсь.

Большинство собравшихся Мамсуров знал лично, с некоторыми служил раньше или познакомился в эту финскую войну, с иными воевал еще в Испании.

Испания… Прошло-то всего ничего — два с небольшим года, а кажется, как это было давно! Вот Григорий Иванович Кулик, обритый наголо, как колено, вышагивает важно. Понятно, он уже за-мнаркома обороны, командарм 2-го ранга.

Странно, как такое могло случиться. Купер (псевдоним Кулика в Испании), сам по себе храбрый командир, но малограмотный, неумный, с солдафонскими замашками, стал заместителем наркома, а прекрасный тактик, глубокий интеллигентный человек, талантливый военачальник Владимир Ефимович Горев по возвращению из Испании арестован и расстрелян.

Хаджи не раз задавал себе этот вопрос. Там, в Испании, он был слишком занят, если не сказать больше, увлечен борьбой, и как-то не задумывался о таких низменных, на его взгляд, вещах, как зависть, злоба, интриги. А ведь Владимиру Ефимовичу завидовали. Да еще как! Героическая оборона Мадрида прославила Горева и его помощников.

Наверное, сыграл свою роль и острый горевский язычок. Он не раз поддевал Мерецкова, смеялся над неотесанностью Кулика, а Павлова попросту называл «генерал Бодега», как, кстати, прозвали его многие испанцы, намекая на приверженность Дмитрия Григорьевича к вину. Так что врагов у Горева было немало.

А вон и «генерал Бодега», легок на помине. Павлов, теперь уже начальник автобронетанковых войск Красной армии, прохаживался вместе с Мерецковым, командующим Ленинградским военным округом и 7-й армией.

Все собрались в зале, где должно было начаться совещание. Мамсуров тоже прошел в зал, на ходу приветствуя знакомых командиров.

На совещании присутствовал Сталин, все руководство Красной армии. Выступающих было много. Сталин слушал, задавал вопросы, спорил, не соглашался.

Во время выступления комкора Василия Чуйкова, командующего 9-й армии, он неодобрительно отнесся к мнению о бережном, экономном отношении к боеприпасам.

«Если мало боеприпасов расходовали, то много людей расходовали. Тут надо выбирать одно: либо людей надо пожалеть, но тогда не жалеть снарядов, патронов, либо жалеть патроны и снаряды, тогда людей будете расходовать. Что лучше?»

Чуйков, пытаясь выкрутиться, сказал, что «лучше стрелять метко и попадать в цель». Сталин взорвался:

— Неверно. Старо. Если бы наша артиллерия стреляла только по целям, до сих пор бы воевали. Артиллерия выиграла, что она в один день 230 тысяч снарядов положила. Ругаем их за это, а я ругал, в свою очередь, почему не 400 тысяч, а 230?

И вот тут во время дискуссии произошел важный эпизод, связанный непосредственно с Мамсуровым. В своей книге «В походах и боях» генерал Павел Батов его описывает так: «…Вспомнил совещание руководящих военных работников, созванное ЦК партии в сороковом году после окончания военных действий на Карельском перешейке.

Докладывал В.И. Чуйков. И.В. Сталин, прохаживаясь, курил трубку, остановился, спросил, прервав докладчика: “Скажите, вам никто не мешал командовать?” В зале стало тихо. Вопрос был повторен».

Этот вопрос Сталин задал неспроста. До него дошли слухи, что начальник Политуправления Красной армии армейский комиссар 1-го ранга Лев Мехлис совал свой нос повсюду. Его вмешательство в руководство войсками приносило губительные, а порой и катастрофические последе гвия. Но Мехлиса боялись. За ним прочно закрепилась репутация «серого кардинала». Этот жестокий, вспыльчивый комиссар был одним из организаторов репрессий среди командного состава Красной армии.

Во время Советско-финской войны Лев Мехлис являлся членом Военного совета 9-й армии, но, по сути, командовал войсками армии.

Он лично посылает Сталину доклад «О причинах поражения и потерях в 44-й стрелковой дивизии». «…Дивизия по предварительным данным оставила противнику: 76-мм пушек — 20, гаубиц 122-мм — 16, 76-мм пушек — 17, 45-мм пушек — 25.

Материальная часть танкбата оставлена противнику. Т-26 оставлено — 15; Т-38 — 22, всего пулеметов — 37. Оставлено станковых пулеметов — 130, ручных пулеметов — 150, 82-мм пулеметов — 6, автомашин до 150…

Прибывший личный состав на 40 процентов не имеет винтовок…»

Цифры действительно впечатляют. Но что же случилось с 44-й дивизией?

Дивизия была в срочном порядке переброшена из Тернополя, как скажет позже Мерецков, «из украинских степей, без предварительного обучения бойцов в условиях лесисто-болотисто-холмистой местности и глубоких снегов. Она оказалась в совершенно непривычной для себя обстановке и понесла тяжелые потери, а комдив погиб». Кирилл Афанасьевич лукавил, комдив Виноградов вместе с начштаба дивизии Волковым и начальником политотдела Пахо-менко были расстреляны.

Как сообщал начальнику Генштаба Лев Мехлис, «суд… состоялся под открытым небом в присутствии личного состава дивизии. Суд тянулся пятьдесят минут. Приговор к расстрелу был приведен в исполнение немедленно, публично взводом красноармейцев».