Рожденные в пламени (ЛП) - Кайм Ник - Страница 46

– Я сказал «ну хорошо». Кое-что должно остаться. Если уничтожу все, значит, я расстался с надеждой и не считаю, что в моих братьях осталась верность и честь. Я не пойду на это.

Т’келл заметно расслабился от слов примарха.

– Ты не отправишься в систему Исстван, Т’келл. Теперь твое место здесь: на Ноктюрне и Прометее.

– Но, примарх…

– Не противься мне во второй раз, – предупредил Вулкан. – Я не настолько терпим.

Саламандр склонил голову, демонстрируя раскаяние.

– Ты станешь Отцом Кузни и хранителем артефактов.

– Отцом Кузни? – спросил Т’келл, нахмурившись. – Разве я не ваш магистр кузни, повелитель?

– Конечно. Легионер может выполнять несколько обязанностей, Т’келл. А теперь я возлагаю на тебя и эту, как прежде доверил хранилище.

– Какую обязанность, примарх? Назовите, и она будет выполнена.

– Быть стражем. Поклянись, что будешь защищать эти артефакты, а если со мной что-то случится, сделать все, чтобы спрятать подальше от тех, кто будет искать их ради злых целей.

Т’келл живо отдал честь.

– Клянусь, лорд Вулкан.

– Хорошо. Оставь на свой выбор семь, но только семь. По одному на каждое наше царство на Ноктюрне.

– Здесь их тысячи, примарх. Как я смогу…

– Верно, так и есть, – перебил его Вулкан, прикрепив молот к поясу и потянувшись за перчаткой. Плащ из чешуи дракона Кесаря уже был повязан вокруг широких плеч. – Семь, Отец Кузни, это приказ твоего примарха.

Он направился к выходу, полностью сосредоточившись на расплате с Гором.

– Я отправляюсь на соединение с флотом Ферруса, – сказал он Т’келлу. – Выполни поручение до моего возвращения.

Вулкан вышел, отправившись в космопорт и оставив Т’келла одного.

Отец Кузни рассматривал содержимое хранилища, пытаясь осмыслить стоящую перед ним невыполнимую задачу.

– Семь…

БЕССМЕРТНЫЙ ДОЛГ

Я согрешил, и посему я должен искупить.

Я жив, когда я мёртвым должен быть, и посему я должен стать Бессмертным.

– Клятва Бессмертных

Стоя на коленях, я смотрю на палубу корабля. В ответ мне глядят искаженные лица моих братьев, застывшие в своих последних, мучительных мгновениях.

Меня зовут Арем Галлик, и я – Бессмертный, но в этот день я должен был умереть.

Это было мое право. Моя судьба, по которой я шел один задолго до полей нашего величайшего позора. Задолго до Исствана.

Холод колет кожу на загривке моей шеи, между чёрным адамантиевым горжетом и убористо стриженным скальпом угольно-чёрных волос. Поначалу я думал, что дело в атмосферной рециркуляции звездолёта, добавлявшей воздуху морозности, пока не понял, что это было лезвие топора, готовое к вынесению приговора. К счастью, кромка его осталась отключенной, иначе я, несомненно, был бы уже мёртв. Но зачем, в таком случае, наделять его актиничной остротой, когда простой замах и удар справятся с этой работой так же хорошо?

Логика. Эффективность. Сдержанность.

Скованные вместе, эти слова составляли наше кредо. Узы железа, в которые я всегда верил. Где был этот сплав в нашем отце, когда тот нуждался в нем больше всего? И опять, как это часто бывало в те дни траура и скорби, мои мысли обратились к меланхолии.

– Арем, – произнес из окружающих меня теней острый, как обнаженное лезвие у моей плоти, голос. – Расскажи нам.

Он использовал мое личное имя, данное мне вождем клана Гаарсак, и это раздражало мои уши. У него не было права использовать это имя.

– Я – легионер Галлик, из капитула примий, – ответил я с минимальным уважением. В то время всё это виделось мне бесполезной театральщиной.

– Что же, Галлик, – во второй раз произнес голос. В его тембре обнаружилось раздражение. – У нас есть вопросы. И ты на них ответишь.

Лезвие топора опустилось по нарастающей, разрезав мою кожу и выпустив каплю крови. Я видел туман от своего дыхания в холодном стоячем воздухе; чувствовал гудение импульсных двигателей «Стойкого», резонирующих с нижних палуб; слышал ежеминутную регулировку позы своего дознавателя в низком, хищном рычании его брони.

Я был спокоен, готов к окончанию своего долга. Своего бессмертного долга. Я слегка склонил голову в вежливой просьбе.

Мой дознаватель счел это знаком продолжать, коим оно и было. В каком-то смысле.

– Расскажи нам о «Ретиарии».

Имя этого судна разожгло огонь в моих венах, изгнав холод ангарной палубы, когда моему разуму напомнили о жарких залах, багровых и чёрных. Пот, кровь, смерть... всё это сшиблось в миг обжигающего воспоминания. Оно нисколько не согрело замерзшую плоть глядящих на меня боевых братьев, чьи широко раскрытые, мёртвые глаза неподвижно застыли в их отрубленных головах.

На мгновение я задумался, был ли выбранный способ казни символическим, насмешливым или просто отвратительно небрежным.

– Расскажи нам, что ты помнишь.

Я вспомнил огонь в верхних слоях атмосферы Исствана, и царящий в небесах ад. Но всё это было аморфным, всего-навсего впечатлением. Эмоциональным откликом.

Я оценил вероятность кары в случае, если признаюсь в этом. Предполагалось, что эмоции являются анафемой для Железного Десятого. Иногда мне казалось, что это относится и к самой жизни. Вместо этого меня поразило первое воспоминание. Оно было похоже на бронированный кулак, но звенело громом бортового залпа боевой баржи...

– Кровь Медузы!

Мордан редко предавался столь явным проявлениям эмоций, но наш путь к «Ретиарию» оказался неожиданно опасным.

Мои братья, запряженные в двойные челны штурмового тарана, разделяли его чувства, хоть и негласно.

Катус обоими кулаками сжал свой прорывной щит и прижал его к груди, как тотем. Бионический глаз в его правой глазнице вспыхнул из-за вызванной нервозностью автокалибровки.

Сомбрак стиснул зубы. Он был моим братом по щиту и делал так перед каждой битвой. Звук получался громким и диссонирующим, потому что его челюсть была кибернетической. Большинство из нас были заделаны на скорую руку, наши разбитые тела перестроили так, чтобы мы смогли в последний раз отправиться на войну.

Это был мой восьмой «последний раз». Судьба может быть настолько жестокой.

Азоф был последним братом, которого я хорошо знал, хотя всего в трюме находилось десять душ, закованных в медузийский чёрный. Скорость истощения наших рядов была прискорбной, и вскоре я уже не видел необходимости запоминать имена.

Из всех моих братьев, известных и неизвестных мне, Азоф был наиболее склонен к риторике. Когда нас сделали Бессмертными, наш отец лишил нас званий и титулов. Наше новое, перекованное призвание было символом позора для всех в нашем легионе, и мы потеряли свои старые личности.

Думаю, что Азоф был «фратером феррум» – железным отцом – до того, как впал в немилость. Там, где ему сняли серворуку, в его броне по-прежнему находились отверстия. Кем бы он ни был прежде, теперь он стал нашим сержантом.

Он воззвал к нам, ревя вопреки суматохе внутри трюма:

– Смертники! Наш строй ни разу не был сломлен. Будьте стойки. – Я услышал сервоскрежет его перчатки, когда он сжал рукоять своего громового молота. – Будьте решительны. Наше бесчестье требует от нас этого. Смерть ждет. Мы не страшимся её! Ибо что такое смерть?..

– Для тех, кто уже мёртв! – проревел я в унисон со своими братьями.

Старый Азоф умел обращаться со словами. Думаю, его мне будет не хватать больше всего.

Зазвучали предупреждающие клаксоны, совпав по времени с приливом багрового света, затопившего потолок над нами. Мы были близки, но не было никаких гарантий, что мы достигнем «Ретиария» невредимыми.

В пустоту выпустили более тридцати штурмовых таранов, все они управлялись медузийскими Бессмертными. Я сомневался, что даже половина из них сделает это беспрепятственно.