Звезда заводской многотиражки 3 (СИ) - Фишер Саша - Страница 26

— Перестань, ты-то в чем виноват? — Даша натянуто усмехнулась. Кажется, она тоже расслабилась только мы тихонько пробрались в мою комнату и захлопнули дверь. — Но лучше в следующий раз давай в кино сходим... — помолчала, потом искоса посмотрела на меня. — Игорь очень любит в ресторане ужинать. И у него всегда так много денег, что я просто... Просто... Слушай, я понимаю, что твой брат — главный инженер теперь. Но разве у главного инженера настолько большая зарплата, что он может позволить себе ужинать в ресторане каждый день?

— Мы не особенно близки, — ответил я. — Когда я уезжал, денег у него было не так уж и много.

— Слушай, а ты не думаешь, что у нас на заводе что-то... как-то... мухлюют? — спросила Даша.

— Что ты имеешь в виду? — оживился я. Очень хотелось отвлечься на какую-нибудь другую тему и перестать перебирать внутри своей головы эти вот фактики. Колечко с изумрудом, Ольга Львовна, выпускной тысяча девятьсот пятьдесят восьмого...

— Понимаешь, я уже довольно давно работаю в газете, — Даша прошлась по моей комнате, заложив руки за спину. — Много разговариваю с начальниками цехов и прочими важными шишками... И чем дальше, тем больше мне начинает казаться, что мне выдают какую-то заготовленную информацию. А на самом деле важные вещи оказываются где-то в тени. Не в официальных документах. Я словно описываю только какую-то показуху. В которой у нас выполняется и перевыполняется план, мы передовой завод, боремся... Стремимся... И все такое... И чем дальше, тем больше мне хочется узнать, что же на самом деле происходит. Чтобы узнать, что скрывается за ширмой, которую передо мной, а значит и всеми остальными, так старательно выстроили...

Она продолжала говорить, а я смотрел на нее, слушал ее мелодичный голос, любовался азартно блестящими глазами и... узнавал себя. Вот же оно. То же самое — искать правду. Ухватить кончик ниточки и тянуть за него, тянуть, размотать весь этот вонючий клубок, вытащить на свет неприглядную правду, показать ее всем-всем-всем. Обличить, уличить, поймать на горячем. Добиться справедливого возмездия.

Чтобы... Чтобы что?

Очень двойственные чувства я сейчас испытывал, честно говоря. С одной стороны, мне было радостно, что я вижу в ее глазах отражение своих собственных мыслей и чувств. Что мы смотрим на мир одними глазами, дышим одним воздухом.

С другой... А с другой стороны, я уже прошел этот путь от самого начала и до самого конца. От момента опьянения настоящей свободной слова, когда на маховик гласности хлынул мутный поток внезапно разрешенной информации. Когда публика, стряхнув с ушей тонны макарон карамельной пропаганды «мы идеальное общество, впереди планеты всей, у нас все прекрасно — у них все плохо», радостно подставила уши под лапшу другого толка. Ту самую правду. И даже не знаю, как вышло, что словом «правда» стало называться только все самое плохое. Неприглядное. Грязное. Горькая правда, соленые факты, тошнотворные подробности.

И какой же на самом деле путь правильный?

Если говорить и писать только про хорошее, не тревожа народ живописанием несчастий, катастроф, преступлений и несчастий, то публика пресыщается сладким сиропом и перестает воспринимать прессу за достоверный источник информации.

А если начинаешь вытягивать на свет неприглядности и мусор, то публика начинает алчно требовать еще, больше, масштабнее! Еще больше дряни, репортажей из жизни мудаков и подонков, дайте нам еще этой правды!

И крайним все равно окажешься ты. В первом случае как продажный инструмент властей, не имеющий собственной воли и собственного мнения, действующий только по указке и в интересах одной группы лиц. А во втором — смакующим человеческую боль подонком, сующим свой нос туда, куда не просят, и все ради разведения шумихи и трэша.

Наверное, в каком-то идеальном мире существует равновесие. Когда правда не имеет вкуса. Когда она просто факты. Без оценок и трактовок. Но мы живем не в нем, увы.

— Как ты считаешь, Вань, мы можем что-то с этим сделать? — спросила Даша, немного помолчав.

— Ты такая красивая... — сказал я, не придумав ничего лучше. Даша обиженно надула губы. — Нет-нет, подожди. Я внимательно слушал, правда. И тоже об этом думал. Просто я не знаю, что тебе ответить. Как только пытаюсь сказать какие-то слова, то они становятся или беспомощным лепетом или демагогической чушью. Поэтому я делаю только то, что могу прямо сейчас. Любуюсь тобой.

Я подошел к ней, обнял ее за талию, притянул к себе, поцеловал. На какое-то время в комнате повисло нежное молчание. Потом она отстранилась и заглянула мне в глаза.

— А почему ты не можешь прямо сказать, что думаешь? — спросила она.

— Так я и сказал, что думаю, — грустно усмехнулся я. — Что у меня нет ответа, можем ли мы что-то сделать. Ну, то есть, мы можем, конечно. Мы же журналисты. Мы умеем искать и находить информацию и узнавать правду. Вот только...

«Действительно ли нам это надо?» — мысленно закончил я.

Я положил буквально всю свою жизнь на алтарь этой самой правды. И к чему пришел в результате? Сломанные ребра и челюсть, парочка судов, «вы уволены», и мой изломанный труп на бетонном полу заброшенного завода.

Может сейчас мне нужно переубедить Дашу? Объяснить ей, что вся эта «правда» на самом деле никому не нужна. Что если она будет слишком навязчивой и настойчивой, то добьется только того, что сломает себе судьбу. В лучшем случае, ее выкинут из газеты с волчьим билетом, а в худшем — ее тело оттает по весне где-нибудь в лесополосе. С проломленным черепом и вердиктом «несчастный случай».

Или все как раз наоборот, и мироздание мне намекает, что вот, мол, Жан Михалыч, смотри! Это твой шанс все исправить! Давай, включайся! Развороши это осиное гнездо до того, как будет слишком поздно! Сделай так, чтобы этот шинный завод не превратился в твоем времени в бетонные развалины, оскалившиеся на весь свет битыми окнами и ржавыми арматуринами! Это она пока наивная идеалистка, но ты-то прожженный шерстяной волчара. Давай же, смотри, какой вызов! Исправь эту ошибку истории, и будет тебе...

Что будет?

Счастье всем даром, и пусть никто не уйдет обиженным?

Даша открыла рот, чтобы что-то спросить, но не успела. Ночную тишину нарушил истошный женский вопль. Кричали здесь, в моей квартире.

Глава четырнадцатая. Путь к сердцу мужчины

Мы, не сговариваясь, бросились к двери и выскочили в темный коридор. Из других дверей начали высовываться заспанные лица соседей.

— Да что же это такое? Никакого покоя нету, а мне вставать в половину шестого!

— Кто кричал?

— Надо милицию вызвать!

— Что случилось? Пожар? Грабители?

— Граждане, давайте балаган не будем устраивать, может просто сон кому-то приснился плохой...

— Во сне так не орут, не надо ля-ля!

Крик не повторялся. Бла-бла-бла в коридоре тоже начало стихать. Сначала захлопнулась одна дверь, потом вторая. И только одна из дверей коммуналки как была закрытой с самого начала, так и осталась. Дверь в комнату Дарьи Ивановны.

— Да ладно, может и правда во сне кто-то кричал, — с сомнением проговорила Даша. Я даже шагнул, было, назад, к своей двери, но в последний момент передумал и решительно толкнул дверь Дарьи Ивановны. Комната оказалась не заперта, дверь распахнулась.

— Дарья Ивановна? — спросил я в темноту. — С вами все в порядке?

Раздался не то стон, не то всхлип. Я пошарил по стене рядом с дверным косяком. Потом чертыхнулся и поднял руку повыше. Да блин, где этот чертов выключатель?!

«Посмотри в шкафу», — подсказал внутренний голос с интонациями Задорнова.

— Даш, — прошептал я. — Там на столе рядом с плиткой свечка в чашке. И спички.

Чиркнула спичка. Дрожащее пламя свечи осветило комнату Дарьи Ивановны. Ковер, кровать, комод, тумба, книжная полка... Кресло под вязаной накидушкой.

— Дарья Ивановна?

Хозяйка сидела на корточках, вжавшись в угол между стеной и комодом. Одета в глухую фланелевую ночную рубашку, волосы всклокочены. Глаза открыты. И следят за моими перемещениями с диким совершенно выражением.