Запас прочности - Соболев Леонид Сергеевич - Страница 58

Мичман Клюев, старшина команды, носился по отсеку именно как белка. Он перелезал через корпуса турбин, совал всюду свой полутораметровый стетоскоп, замирал на мгновенье, прислушиваясь к работе подшипников, исчезал в трюме, появлялся; без всякой видимой для Виктора причины вдруг подкручивал что-то или отдавал, и при этом улыбка у парня была все время не от уха до уха, а прямо от плеча до плеча. Виктор завидовал мичману черной завистью.

Почувствовал он свой отсек на пятой неделе похода. Произошло это так.

В соседнем отсеке лопнула трубка в системе забортной воды. Под перископ командир всплыть не мог из соображений скрытности. Ремонт стали делать на глубине. Соседний отсек «надули», то есть дали им избыточное давление — иначе снимать лопнувший патрубок было нельзя. Турбинный отсек поддули тоже: у отсеков была общая масляная система, и если в одном будет «икс» атмосфер, а в другом четверть «икса», так масло сползет к тем, у кого четверть, а на валах станет сухо… А это перегрев. Турбинному было приказано задраиться, и в отсек дали давление.

Бутерброд всегда падает маслом книзу. Когда патрубок в соседнем отсеке был снят, вышла из строя холодильная машина, которая делала турбинный отсек обитаемым. Температура в турбинном подскочила рывком. Виктор закричал по телефону в центральный, но там уже и сами знали. Приказали держаться и ни в коем случае дверей не отдраивать, а холодильную машину, сказали, сейчас наладят… Через десять минут в отсеке уже было трудно дышать, через пятнадцать — очень трудно. В отсеке висел туман, матросы сбрасывали одежду. Виктор разделся тоже. Воздух обжигал плечи и сушил горло.

Мичман пустил аварийный душ, который хлестал прямо на железный настил — на пайолы, и теперь они один за другим залезали на несколько секунд под холодную воду.

Потом в отсеке стало уже как в парной. Поручни, кожухи, маховики клапанов — все нагрелось. Сквозь подошву сандалий Виктор чувствовал раскаленный настил. Мокрые спины матросов постепенно краснели. Все стояли непрерывной очередью к душу. Руководство лейтенанта Макарова сводилось к тому, что он смотрел на термометр не сам, а поставил около него двух матросов, которые менялись через десять минут. Через каждые пять градусов Виктор докладывал в центральный. Центральный приказывал держаться и ни в коем случае не отдраиваться. Предупреждали, что это может привести к общей аварии…

Бутерброд всегда ведет себя одинаково. Душ в это время заглох. Температура росла. Виктор чувствовал, как сердце колотится где-то в шее. Пот тек из-под волос, он был горячим. Виктор заорал в центральный, чтобы дали воду в душ, и выругался прямо в мембрану. Ответил ему сам командир БЧ-5.

— Знаем, — сказал он. — Делают. Командиру отсека находиться у переборки в шестой.

Он знал, наверно, что будет дальше.

А дальше было вот что. Находился у Виктора в отсеке огромный матрос — он банку сгущенки накрывал ладонью, и было незаметно — есть у него что-нибудь под рукой или нет. А сейчас между ним и дверью стоял Виктор.

Виктор крикнул ему, чтобы шел обратно, но турбины ревели, и он едва слышал собственный голос.

— Что же нам подыхать тут… — Виктор понял его слова по движению губ. Язык у матроса еле ворочался, рот был полуоткрыт.

— Обратно! — крикнул Виктор. — Отойди от двери!

Матрос смотрел на Виктора сквозь туман и, видно было, уже плохо соображал от жары. Лицо у него подергивалось, рот открывался.

— Пустите, — сказал матрос. — Я, товарищ лейтенант, упаду сейчас… Меня не поднимете…

— Корнеев! — закричал ему прямо в лицо. — Возьми себя в руки!

Корнеев надвигался. Он не отталкивал Виктора, он просто подвигался к двери и, как слепой, через плечо лейтенанта тянулся к рукоятке дверной кремальеры. Виктор оттолкнул его руку, и от этого резкого движения у него самого все завертелось в глазах. Он понял, что сейчас упадет. Спиной он прислонился к рукоятке кремальеры, и она его обожгла.

Корнеев лез на Виктора животом и что-то бормотал — за грохотом Виктор не слышал.

И вдруг кто-то рванул моряка назад. Виктор поднял голову, поднял ее с трудом. Это был мичман. В руках у мичмана был ломик с аварийного щита.

— Ну-ка давай отсюда! — заорал он на Корнеева. — Приказов не слушаешь! Товарищ лейтенант, возьмите-ка…

Ломик был горячий.

Воду не подавали еще с полчаса. К тому времени температура стабилизировалась и больше не поднималась. Но дальше уже было и некуда. Плитка шоколада, которую мичман оставил на потолочном бимсе, струйкой стекла вниз. Видя, что Корнеев сейчас свалится на горячие пайолы, мичман притащил матрац и положил его под неработающим душем. Корнеев встал на четвереньки, а потом неловко упал на бок. Виктор старался не смотреть на него — сейчас они должны были попадать все.

Когда из душа брызнула вода, Корнеев вздрогнул и приподнялся — наверно, сначала там был почти кипяток. Потом он упал снова. Матросы, качаясь, ползли из углов и трюмов отсека. Напор в душ дали очень сильный, и вода прямо секла.

Запищал «фрегат»:

— Открыть клинкеты вентиляции по снятию давления в лодке.

Только тут Виктор понял, что все останутся живы…

И шли дальше дни похода. Они были будто бы такие же, и все же они были уже совсем другими. Командир БЧ-5 говорил теперь Виктору не «как там в турбинном», а «как там у тебя» — и была в этом громадная разница.

— Ну, как моряки держались? — спросил БЧ-5 у Виктора, когда тот сменился со смены. — Паники не было?

Виктор ответил, что все нормально. Корнеева уже отпоили, он отдышался и лежал в кормовом отсеке в обнимку с очень холодной торпедой. Виктор вдруг понял, что жизнь впервые испытала его. И что он, кажется, выдержал. Ощущение это было замечательное, но о нем никому не хотелось рассказывать. Даже Тане.

— Послушай, — сказал БЧ-5. — У тебя голос изменился. Ты это знаешь?

Виктор не стал спрашивать, что имеет в виду БЧ, хотя ему казалось, что сейчас он услышит что-то такое, чего не забудет всю жизнь. И капитан третьего ранга Поленов стоял рядом и улыбался. С ним все же можно было служить, и не такие уж они были сухари, как Виктору казалось сначала, — просто они не давали ему раньше права на монологи. Это как в фильме: ты покажи, как ты стреляешь, как бросаешь лассо, что у тебя за девушка, а потом уже произноси слова — иначе от твоих слов зрителю станет скучно. Виктор не понимал этого и, появившись на лодке, сразу пытался говорить. А слова его еще ничего не весили.

Теперь ему все больше нравился на лодке народ. Чего, казалось бы, веселиться, когда второй месяц под водой, но вот он шел в кают-компанию, а помощник, который в это время нес вахту в центральном, обязательно хватал его своей ручищей за пуговицу:

— Ты чего, турбина, молчишь, когда мимо идешь? От же человечишка сердитый! А я знаю, почему ты не говоришь, — у тебя лист лавровый во рту. Накурился, а теперь запах давишь? Скажешь, нет?

И помощник хохотал, а Виктор невольно раскрывал рот.

С ними вместе смеялся и командир. Он всегда с ними вместе смеялся и как-то, смеясь же, вдруг шагнул к боцману, взял ручку горизонтальных рулей и дал лодке двенадцать градусов дифферента на нос. То, что при этом стала делать лодка, называется «проваливаться».

— Боевая тревога, — сказал командир, продолжая смеяться.

Виктор метнулся к себе в корму. Бежал куда-то вверх, хвост был задран. По лодке стонали ревуны, грохотали под ногами настилы, мелькали спецовки матросов. Лодка проваливалась. У их командира это называлось «легкой импровизацией».

В конце автономки командир приказал Виктору готовиться к сдаче экзаменов на следующую должность. Виктор думал возразить — до повышения, он знал, было в лучшем случае года три.

— Маршальский жезл должен быть в ранце, а не дома, — сказал командир.

— Но я…

— Разговоры! Сдадите эти экзамены — будете сдавать на командира БЧ-5. И так — всю жизнь. Поняли?

Виктор не стал обещать командиру, что сдаст зачеты через месяц…