Корона с шипами - Джонс Джулия - Страница 31

Они подползли к парапету набережной. Только тут Тесса рискнула оглянуться. Было слишком темно, и она не могла разобрать, полез ли кто-нибудь в реку вслед за ними. Но девушке снова показалось, что издалека доносится какой-то шум, возможно, плеск воды.

Кости, падаль, гнилые листья, деревяшки — по мере приближения к парапету отбросов становилось все больше. Тесса уже прошла через все степени отчаяния и отвращения. Теперь ее разбирал смех. Полюбуйтесь-ка — вот она, промокшая до нитки, барахтается в дерьме, задыхаясь от вони, но упорно борясь за свою жалкую жизнь. Да уж, обычно искатели приключений представляют их себе немножко более романтичными.

Парапет набережной тоже имел свой рисунок. Основу его составляли крупные, хорошо обтесанные, хоть и очень старые, валуны. Выше булыжники, галька, осколки камней были уложены кое-как — строители, очевидно, не заботились ни о долговечности, ни тем более о красоте своего создания. А верхние ряды и вовсе уже обсыпались. Желтоватые нити известкового раствора, скрепляющего камни, кружевом опутывали всю стенку — как прожилки на мраморе. Тесса помотала головой, чтобы отогнать наваждение. В этом новом мире узоры не дают ей ни минуты покоя.

Тесса вскарабкалась на парапет, но подняться на ноги не осмелилась. Поеживаясь и лязгая зубами от холода, она повернулась к Райвису:

— И куда теперь?

Взгляд Райвиса скользнул по набережной, по реке, по подступающим к ней домам. Он задумчиво пожевал губами.

— Знаешь что? — с кривой усмешкой наконец сказал он. — Пожалуй, мы зря отклонили приглашение Эмита. В самом деле, должны же мы засвидетельствовать почтение его престарелой матушке.

— Итак, с рассветом мы начинаем наступление на границе. Передайте приказ своим людям. — Изгард Гэризонский обвел взглядом лица полководцев и генералов. Он искал на них признаки малодушия. Помаргивание, непроизвольное подергивание мышц, попытку отвести глаза — все, что свидетельствует о страхе или сомнении. Ничего подобного. Ни у кого. Изгард остался доволен. Мановением руки он распустил собрание и повернулся спиной к покидающим залу военачальникам.

Некоторые свои чувства он не хотел выдавать никому.

Щеки его пылали. Кровь буквально кипела от возбуждения. Как всегда в эти последние дни, когда Изгард был поглощен военными планами, у него тряслись руки и прерывалось дыхание. Он беспокойно кружил по зале военных советов — свинцово-гранитному сердцу крепости Серн. Его окружали набитые картами дубовые шкафы. Массивные столы были завалены манускриптами. Голые каменные стены увешаны оружием. В углу комнаты, прикрытые холстиной, лежали доставленные из Вейзаха батальные полотна. По настоянию Изгарда их сняли со стен замка Вейз и привезли сюда. Король желал видеть изображения войны.

Изгард сдернул холст, прикрывающий первую картину, и повернул ее к свету. Художник живописал великую победу короля Хирэка в битве при Бэлиноке. Полотно было точно алое знамя, темным ужасом войны пахнуло с него. Отрубленные конечности, разверстые раны, сжатые кулаки, разинутые рты, вытаращенные, пустые от страха глаза.

Взгляд Изгарда как магнитом притягивало ярко-красное пятно — смертельная рана Элроя, герцога Роснийского, дымящиеся внутренности врага, вываливающиеся из нее. Свежая горячая кровь фонтаном била из раны, она словно выплескивалась за раму картины, и капли ее попадали прямо на лицо зрителя.

Изгард облизнул пересохшие губы. Никто, кроме гэризонца, не способен так изобразить кровь. Вейзахские мастера знали пятьсот оттенков красного цвета.

Изгард положил картину на место, выпрямился и подошел к ближайшему столу. Он взял один из наполненных вином кувшинов и сделал то, что, оставаясь в одиночестве, не делал почти никогда. Он налил себе стакан вина, красного, как кровь на картинах. Вкус его Изгард затруднился бы определить. Он знал только, что вино не отравлено — двое полководцев пили из этого кувшина. Изгард всегда замечал такие вещи.

Он согрел бокал в руках, перевел дыхание, пытаясь унять возбуждение. Завтра его царствование начнется по-настоящему. Ведь лишь когда его солдат прольет кровь врага и знамя с изображением Венца с шипами взовьется над завоеванной территорией, лишь тогда он будет считать себя истинным властителем Гэризона.

Изгард омочил губы в вине. Но для него душистый напиток был лишен всякого вкуса. Ни разу в жизни он не почувствовал вкус еды или питья. В организме всех, кто рожден был носить Корону с шипами, был какой-нибудь изъян. У Эвлаха Первого недоставало двух пальцев, его сын, Эвлах Второй, немного косолапил, а лицо внука напоминало морду зверя. Но этот монстр одерживал победу за победой, как и подобает королю. Таковы были властители Гэризона. Даже сам Хирэк был от рождения слеп на один глаз. Но одним здоровым глазом он видел лучше, чем обычные смертные видят двумя. Недостаток восполнялся превосходством в какой-то другой области. Это свойство объединяло всех, кому суждено было возложить на себя Венец.

Ни один полноценный человек не смог бы носить Корону с шипами.

Изгард сделал глоток вина. Для него это была просто тепловатая жидкость. Он мог наслаждаться лишь ее запахом, но не вкусом.

Любое блюдо было для Изгарда лишь неким веществом. Мягкое, жидкое, маслянистое, жесткое — вот и все, что ощущал его гладкий язык, похожий на язык ящерицы. Он не получал удовольствия от еды. Принятие пищи было физической потребностью, отправлением организма, как мочеиспускание, стрижка ногтей или смазывание чересчур сухой кожи кремом. Изгард принимал пищу только потому, что без еды человек умирает.

В детстве Изгард и в самом деле чуть не погиб. Он наотрез отказывался от всего, что ему предлагали. Идиоты повара, в надежде сломить сопротивление мальчишки, готовили для него отборную дичь. Между тем для человека, не ощущающего вкуса, хуже мяса ничего не придумаешь. Оно жесткое и волокнистое, его жуешь, жуешь — и никакой отдачи, одно разочарование. Четырехлетний Изгард просто выплевывал его. Это продолжалось восемь дней, и врачи после бесчисленных попыток запихнуть в него хоть кусочек пришли в полное отчаяние. «Да что тебе не нравится, мальчуган? — вопрошали они. — Ты только попробуй, мясо такое сочное, вкусное, объеденье!» — «Я не понимаю, о чем вы говорите», — отвечал Изгард, и в конце концов они заподозрили истину. Было проведено несколько опытов. В ребенка вливали самые отвратительные из имеющихся в природе снадобий — йод, касторку, крепкий уксус — и изучали его реакции.

И, придя к выводу, что маленький Изгард в самом деле не чувствует вкуса пищи, доктора солидно покачали головами, как будто подтвердился давно поставленный ими диагноз, и удалились, перешептываясь между собой о том, что этому дитяти, видно, суждено возложить на себя Корону с шипами.

У Изгарда был необходимый для этого изъян.

И с тех пор, куда бы ни пошел Изгард, почтительный шепот сопутствовал ему в любом уголке Вейзаха: «Вот идет Изгард, сын Эбора. Говорят, он не ощущает вкуса пищи и напитков — только вкус крови». В любом другом городе западного континента такие слова были бы оскорблением. Но в Вейзахе они звучали как хвала.

Изгард проглотил вино. Больше ему не хотелось, он поставил бокал на стол и шагнул к двери. У него еще масса дел. Давешняя стычка с Эдериусом не давала королю покоя. Он грубо обошелся с писцом. А старик много значил для него. Очень много. Кроме Эдериуса, никому в Гэризоне, ни одной живой душе он не мог доверить Венец. И все же при каждой их встрече Изгард терял самообладание и набрасывался на писца с бранью.

Оплошность необходимо загладить. С этой мыслью Изгард распахнул дверь скриптория. Две фигуры у стола застыли на месте при его появлении. Эдериус вольготно откинулся на спинку стула, перо и ножик без дела валялись на лежавшей перед ним странице. Ангелина стояла у него за спиной, положив ручку с аккуратно накрашенными ноготками на плечо старика. Позади парочки на постаменте лежала Корона с шипами, золотой венец, игрой прихотливых теней окрашенный в кроваво-красный цвет.