Измена - Джонс Джулия - Страница 50

Мелли пришлось сесть. Первая ее мысль была об отце. Как ему, должно быть, тяжело: ведь по всем меркам его дочь стала бы сегодня королевой! Она, Мелли, стала бы королевой! Мелли старалась отогнать эту мысль, но груз свершившегося был слишком тяжел. Какой властью она могла бы обладать! Невольное сожаление закрадывалось в душу. Всего несколько месяцев назад она думала, что Кайлок с Мейбором все равно отнимут у нее ту власть, которая ей полагалась бы. Теперь она понимала, что власть никому не дается просто так — ее берут сами. Уйдя из замка, она освободилась от опеки отца и взяла на себя власть над своей судьбой. Если бы она сегодня стала королевой, то была бы ею не только по названию.

Ей вспомнился Кайлок, и сожалений сразу поубавилось. Нет, не хотелось бы ей выйти за него замуж. Его красивое смуглое лицо никогда не выражает ничего, кроме презрения, и губы у него жестокие. Пусть себе женится на Катерине.

— Дорогая моя Мелли, — спрашивал Бэйлор, — что с тобой? Ты так побледнела!

Мелли с трудом собрала мысли, порхающие вокруг трона.

— Да голова немного закружилась. У женщин это бывает.

— Не зря же вас называют слабым полом, — кивнул Бэйлор. Мелли, перебрав свой арсенал улыбок, извлекла из него самую глуповатую.

— Когда же свадьба?

— Думаю, скоро — не пройдет и нескольких месяцев. Но тебе незачем забивать свою хорошенькую головку такими вещами. Смотри же, будь готова, когда я завтра зайду за тобой.

Мелли не хотелось, чтобы он уходил, — ей нужно было спросить его еще кое о чем.

— А нельзя ли мне погулять немного? От свежего воздуха я хорошею.

— Нет уж, милочка, — Бэйлор пригрозил ей пальцем, — не сейчас. Посмотрим, как вы с герцогом поладите, а там и о прогулках поговорим.

Новая улыбочка вышла у Мелли уже не столь удачно.

— Ну ничего — все равно теперь слишком холодно для прогулок.

— Вот-вот. — Во взгляде Бэйлора читалось явственное предостережение. — Я ухожу. Если тебе понадобится платье или какая другая дребедень, попроси часового вызвать Вьену — она принесет тебе все, что нужно. — Дверь за ним закрылась, и Мелли услышала звук задвигаемого засова.

Проклятие, он ее раскусил! Погулять ей захотелось! Надо же быть такой дурой! Он не случайно упомянул о часовом. Теперь он будет следить за ней, как коршун. Злясь на себя, Мелли топнула ногой и стала искать, что бы швырнуть об стену. Схватив с подноса оловянную чашу, она уже собралась запустить ею в зеркало, как вдруг увидела свое отражение. Вылитый отец. Лицо красное, подбородок вздернут, глаза горят — живой Мейбор.

Мелли выронила чашу и повалилась на кровать. Она проделала долгий путь лишь для того, чтобы убедиться, что отец ее никогда не покидал. С тихой улыбкой она свернулась на простынях. Мысли ее метались точно мотыльки. И она не сразу обрела покой.

Таул, войдя в стойло, скинул на пол два полных меха с элем. Потом, ни слова не говоря, подошел к Хвату и размотал повязку у него на шее. Он осмотрел рану, пощупал, нет ли вокруг опухоли, и достал из-за пазухи кожаный мешочек. Помазал рану смесью жира и сушеных трав, завязал снова и занялся рукой Хвата.

— Болит? — спросил он, осторожно приподняв ее.

— Ты что, убить меня хочешь? — негодующе заверещал Хват. — Ясное дело, болит.

— Ничего, выживешь, — засмеялся Таул. — Через пару дней рука заживет.

— Хорошо бы, если так, — она ведь у меня рабочая. — Хвата начинали раздражать заботы Таула: тоже еще лекарь нашелся. — Из-за тебя мне придется работать не покладая рук, когда я поправлюсь. Как ты мог спасти меня, а мою котомку бросить?

— Что в ней было, в твоей котомке?

— Да деньги же. Золото, серебро, драгоценности — целая куча. И все пропало.

— Нет, Хват, — сказал рыцарь мягко. — Не все.

— Как? Тебе удалось что-то спасти?

— Кое-что подороже золота. — Рыцарь присел на солому. Только бы он не хватался за свой мех, молился Хват. Таул раскупорил один из мехов, но пить не стал. — То, что ты делал там, в борделе, дороже всего на свете: ты рисковал всем, чтобы спасти друга. — Таул посмотрел Хвату в глаза. — Главное в жизни — защищать людей, которых ты любишь.

Его слова жгли Хвата огнем. Он не мог больше смотреть рыцарю в лицо. Слишком явной была боль, которую тот испытывал. Она колола глаза, как всякая правда. Хват вдруг почувствовал себя очень маленьким, и его первым побуждением было восстать против незаслуженной похвалы.

— Да ведь это я втравил тебя в эту историю. Если б не я, тебя бы не отравили...

— Это не важно, — потряс головой Таул. — Важно, что ты туда пришел.

— Если один добрый поступок может искупить целую кучу плохих, почему ты тогда не ищешь своего мальчика? — Не успев выпалить это, Хват понял, что зашел слишком далеко: этими словами он поднял из могилы Бевлина. Но рыцарь, к его удивлению, не проявил гнева.

— Он уже не мальчик, Хват. Пять лет прошло — теперь он мужчина.

Воспрянув духом, Хват продолжил:

— Почему бы нам тогда не поискать его? Я бы помог тебе — деньги бы добывал и все такое. Как в былые времена.

— Былые времена не вернешь.

— Но ведь...

— Ты ничего не знаешь, — начал сердиться Таул. — Ничего. Даже легион хороших поступков не в силах искупить того, что я сделал.

Отчаяние в голосе рыцаря заставило Хвата прикусить язык. Не надо было говорить всего этого. Хват невольно спрашивал себя, что же еще пришлось пережить Таулу, — ведь боль, терзавшая его, вытекала явно не из одного источника. Хвату хотелось обнять друга, прижать к себе и утешить. Но Скорый осудил бы подобную слабость, и он сказал только:

— Ты бы помазал этой мазью и свою руку тоже. Такой ожог и загноиться может.

— Ничего, заживет. Ему уже несколько недель.

Хват встал.

— А я настаиваю! Если завтра ночью ты собираешься драться, рана может открыться — корка лопнет, вот и все. — Он опустился на колени рядом с рыцарем, ожидая, что тот оттолкнет его, но Таул привлек его к себе.

— Ну, раз ты хочешь быть моим секундантом, можешь начинать прямо сейчас.

Только укоряющий образ Скорого помешал Хвату выдать свою радость. Он — секундант Таула! Это высочайшая, первейшая и единственная честь, которой он когда-либо удостаивался. Он пенился от гордости, разбинтовывая рану рыцаря. Руки тряслись от волнения, которое поселило в нем его новое звание.

То, что он увидел под бинтами, остудило его восторг. Вблизи ожог выглядел ужасающе. Он весь вздулся, и кое-где виднелось мокрое, лишенное кожи мясо. Хвату пришлось призвать на помощь всю свою недюжинную выдержку, чтобы сохранить невозмутимость. Через всю рану, пересекая кольца, как стрела, пролег старый шрам — только он был уже не старый, а яркий и свежий, как будто его только что нанесли.

XIV

Полная луна светила над городом Бреном. Ветер унес туман с озера на замерзшие северные равнины, и на ясном небе сияли звезды. Но пятитысячная толпа не замечала их. Дымные факелы пылали, образуя яркое кольцо посередине ночи.

Свет окружал яму, озаряя лица зрителей, притягивая к себе все взоры. Люди стояли тихо, наряженные в лучшие свои одежды, с кольцами на пальцах и разукрашенными кинжалами на поясах. Ни один разносчик не выкликал вслух свой товар. Единственным звуком был шепот бьющихся об заклад — и никогда еще Брен так яростно не заключал пари.

Мейбор плотнее запахнулся в мех. Хотя до весны и недалеко, нынче ночью в этом городе царствует зима. Скоро прибудет герцог. Двор в своем раззолоченном шатре нетерпеливо ждет его появления. Баралис тоже тут — стоит один, одетый в черное, и тень скрывает его лицо. Хорошо, что он не занял места, подобающего ему по чину, — теперь Ястреб целиком и полностью достанется Мейбору.

Лорду хорошо видно обоих соперников. Герцогский боец обнажился до пояса, чтобы показать себя во всей красе. Его тело смазано жиром, а вокруг головы повязка с цветами Брена. Отменный образец, плечистый и с буграми мышц под кожей, немного похож на самого Мейбора в молодости. Второй, высокий и золотоволосый, стоит в одиночестве. Под глазами у него темные круги, а рука завязана. У Мейбора не было и тени сомнения, на кого ставить деньги.