Измена - Джонс Джулия - Страница 28

— Гляди-ка, Боджер, Кроп наконец-то нагнал нас. Это ведь он едет?

— Да, Грифт, его и в потемках ни с кем не спутаешь. Хотелось бы мне знать, зачем он утром задержался на месте происшествия.

— Давай выпытаем у него, Боджер. — Оба солдата отъехали в сторону и подождали, пока слуга Баралиса не поравнялся с ними.

— Ну и синячище у тебя на лбу, Кроп! — заметил Боджер.

— А уж болит-то как, — своим тихим, нежным голосом отозвался гигант.

— Это из-за него ты не поехал со всеми? Сил не было?

— Нет, — покачал головой Кроп, — мне надо было откопать кое-что.

— Клад небось, Кроп? — подмигнул Боджеру Грифт.

— Нет, Грифт, — ответил Кроп, нечувствительный к ехидству. — Я потерял мою коробочку в снегу. Вывалилась из кармана, и все тут. Уж я искал ее, искал. — Кроп с улыбкой похлопал себя по груди. — Ну, теперь-то она на месте.

— Ты меня просто изумляешь, Кроп, — сказал Грифт. — Никогда еще не слышал, чтобы ты вымолвил столько слов зараз. Не простая это, должно быть, коробочка, коли она извергла из тебя этакий фонтан красноречия.

Улыбка исчезла с лица Кропа.

— А вот это не твое дело, Грифт. Отстаньте от меня, вот что. — Кроп натянул поводья, придержав лошадь, а Боджер с Грифтом проехали вперед.

— Насколько я знаю Кропа, Боджер, он хранит в этой коробочке обрезки своих ногтей.

— Точно, Грифт, или волоски, которые из носа выдергивает.

— Для этого понадобилась бы коробочка побольше, Боджер.

Боджер согласно покивал.

— А все-таки Кроп не побоялся ехать через перевал один, лишь бы спасти эту коробочку.

— Перевал оказался не так страшен, как я думал, Боджер. Мы преодолели его в один миг.

— Да, Грифт. Если погода продержится, через два дня будем в Брене.

— Тут-то все и начнется, Боджер.

— Что начнется, Грифт?

— Так ведь в Брене еще не знают, что Кайлок теперь король. И поверь мне, Боджер, тамошние жители сильно переполошатся, когда узнают об этом. Выдать девицу за принца — одно дело, а за короля — совсем другое.

— Так ведь тем больше им чести, Грифт.

— Брен не из тех городов, что любят пускать пыль в глаза. Им главное — сохранять перевес в любом союзе. Попомни мои слова, Боджер: мы с ними еще хлебнем лиха.

Солнце скрылось за грядой облаков. А там уже и ночь на подходе — день долго не протянет.

В саду было холодно, и снег хрустел под ногами, как сухие опавшие листья. Дыхание двух мужчин густело в воздухе белым паром. Когда они сближались время от времени, выдохнутые ими облачка сливались воедино.

Джека поражала выносливость Роваса. Тот был лет на двадцать старше его, однако носился, как олень, и дрался, как бык. Джек понимал, что и в подметки ему не годится. Они бились на длинных жердях — в таком бою главное не быстрота, а сила. Джек начинал сознавать, что очень мало смыслит в боевых искусствах. До сих пор единственным его оружием был нож, которым резали свиней, и, хотя Джек ухитрился убить им человека, этому помогла скорее ярость, нежели умение.

Жерди сходились с тупым стуком, и Ровас раз за разом отбрасывал Джека назад. Джек сделал выпад, но его противник был быстрее и отразил удар.

— Зря старался, парень, — ухмыльнулся Ровас. Он молниеносно отскочил назад, перехватил жердь, как копье, и ткнул Джека в плечо. Застигнутый врасплох Джек повалился, ударившись головой о присыпанные снегом камни.

— Ты же сказал, что жердь надо держать обеими руками, — сказал он, поднимаясь и отряхивая камзол.

— Да ну? Это только доказывает, что ты не должен соблюдать ничьих правил, кроме своих собственных. — Вид у Роваса был весьма грозный — вдобавок лицо его побагровело, и пот лил с него ручьями.

— Значит, доверять нельзя никому?

— Кроме себя самого.

Джек отдал Ровасу свою палицу, и оба пошли обратно к дому. День для Джека был изнурительный. Ровас разбудил его на рассвете, и почти все светлое время они провели в саду сражаясь. Бородатый контрабандист оказался хорошим учителем и владел громадным запасом оружия — от обшитых кожей дубинок, особо любимых в Халькусе, до тонких и субтильных на вид, но, как Джек убедился, смертоносных исроанских мечей. И в этом собрании не было ни единого вида оружия, с которым Ровас не умел бы обращаться или не мог бы дать касательно него ценный совет. Ровас остановился у маленькой пристройки.

— Ты не поможешь мне начинить почки? Женщины у меня терпеть не могут возиться с внутренностями.

Джек постарался не выказывать своей растерянности.

Ровас со смехом открыл дверь и зажег фонарь. Запах свежей убоины ударил Джеку в ноздри. Потроха поблескивали при свете. Печень, оплывшая кровью, лежала на подносах, а почки ждали своей очереди в корзинах, наполняя воздух острым ароматом.

— Красота, правда? — сказал Ровас.

Джеку стало казаться, что у Роваса не все дома. Как можно находить такое зрелище красивым? Он кивнул в ответ — крайне сдержанно, как ему хотелось надеяться. Ровас широко улыбнулся, показав крупные, как булыжники, зубы.

— Это золотое дно, парень. В окрестностях Хелча есть люди, которые ни единой колбаски за зиму не видали. Они отвалят хорошие деньги за пару фунтов свеженькой требухи.

Ах вот оно что! Ровас в своем уме, он просто жаден.

— Откуда это все взялось? — спросил Джек.

Ровас поманил его к себе и произнес леденящим кровь шепотом:

— От моей доброй подружки по имени Люси.

Люси? Джек вздрогнул. Так звали его мать. Совсем простое имя — сотни женщин в каждом городе Обитаемых Земель отзывались на его легкий, мелодичный звук. Странно, что за все время странствий Джек услышал его впервые. Оно вызвало в нем тоску по прошлому, когда он лежал, прислонясь головой к материнской груди, и в мире не было тайн, а были только обещания.

Она работала не покладая рук. Джек как сейчас помнил серый пепел на ее лице и чуял его запах, помнил ожоги на ее руках. На ней были все кухонные печи: утром она выгребала из них золу, вечером присыпала пеплом угли. Кухонная челядь не знала пощады, весь день только и слышалось: «Веселее работай мехами, Люси. Люси, тащи дрова. Очисти колосники от золы, Люси, да смотри, чтобы блестели».

Но настоящее имя матери было не Люси. Джек не мог назвать миг, в который он это понял, — до него это дошло постепенно.

С тех пор как он себя помнил, он день-деньской торчал на кухне. Он старался вести себя «тихо, как мышка, и примерно, как курочка на яйцах», — ведь за всякую его проделку наказывали мать. Он забирался под огромные столы на козлах, находя там то огрызок яблока, то морковную кожуру, и наблюдал за всем, что происходит вокруг. Кухня была настоящей страной чудес: здесь витали вкусные запахи, гремела медная посуда и звучали разговоры, а от вида лакомых блюд текли слюнки.

Джек проводил долгие часы в мечтах. Нож мясника преображался в секиру Борка, передник мастера Фраллита — в знамя вальдисских рыцарей, а табурет у огня, на котором сидела мать, — в трон.

Когда мать уставала — а это случалось все чаще и чаще в год перед тем, как она слегла, — Джек помогал ей. Однажды, когда они оба отчищали колосники, главный повар за спиной у них крикнул: «Люси, почисти плиту, когда там управишься». Мать даже не оглянулась. Повар позвал погромче: «Люси, ты слышишь или нет?» Джек потряс мать за руку, и только тогда она отозвалась.

С того дня он стал пристально наблюдать за ней. Случаи, когда она не сразу откликалась на свое имя, были нередки. Позже, перед самой кончиной, когда Джек подрос, а она совсем ослабела, он отважился спросить ее прямо: «Мама, а как тебя зовут по-настоящему?» Он выбрал время с жестокой предусмотрительностью, зная, что она слишком больна, чтобы притворяться. Теперь он этого стыдился.

Мать вздохнула и сказала: «Не стану тебе лгать, Джек, при рождении меня назвали не Люси, это имя мне дали позже». Джек стал выпытывать у нее настоящее имя — сперва просьбами, потом криком. Но даже в болезни ее воля осталась твердой и уста не разомкнулись. Она не солгала ему, но и правды не сказала.