Муж-озеро (СИ) - Андрианова Ирина Александровна "iandri" - Страница 8

И вот сейчас этот степенный, рассудительный Ярик слово в слово повторил все их вчерашние шутки! Только повторил совершенно всерьез. Это было невероятно. Серега растерянно хлопал глазами, не зная, что сказать, и оглядывался то на Игорька, то на ремонтника Данилу. Конечно, надо было сразу соглашаться. Но все-таки…

- Ну это… неожиданно, конечно. – Он откашлялся. - Идея-то, вобщем, неплохая. Но… А ты, Ионыч, не устал разве по лесам-то шляться? Неужели в баню не хочется, в магазин? - спросил он для вида.

- Я? Да я наоборот. Как подумаю, что надо в цивилизацию возвращаться, так такая тоска берет, что чуть один назад в горы не сбежал. – Ион просиял. - А тут такой повод нашелся. Можно сказать, мне с вами повезло. Если, конечно, местечко в шатре найдется.

Серега, Игорек, а следом и вся группа с готовностью закивали.

- Да-да, найдется, о чем разговор!

- Ну и отлично. Доведу, значит, вас до Каменного, и покажу спуск на Обманчивый. Дальше уже разберетесь, там все ясно. А сам назад пойду.

- Билетов на поезд у него все равно еще нет, дома прошляпил купить, - Ярик покровительственно хлопнул Иона по спине. – Ни к чему не привязан, вольная птица! А штурман он правда отличный. Всю дорогу нас вел без проблем.

Похвала была явно излишней, потому что Серега с Игорьком и так едва верили своей удаче. Но пришлось поверить. Вперед выступила Марианна – она была в их группе завхозом.

- Ребят, насчет его еды. Подарок подарком, а ведь он живой, его кормить нужно. – Она лукаво подмигнула Иону. – Вобщем, мы ему выгружаем полкило перловки, полкило пшенички и бо-ольшой мешок сухарей. Все равно нам их девать некуда, лишние остались.

Девушки в обеих группах захихикали, парни сдержанно заулыбались.

- Но вы это, не думайте, что нам не жалко с ним расставаться, - перебила другая девушка, симпатичная толстушка Женя. – Он у нас сущий ангел. Без него мужики давно бы все передрались.

- Ага, еле сдерживались, - поддакнул Ярик.

- А теперь не передерутся? – усмехнулся Серега.

- Три дня до выхода осталось, не успеют. – Марианна улыбнулась, став еще красивее. - Но вы там берегите нашего Ионушку. Мы вам его не насовсем отдаем, а напрокат.

- А почем день проката будет?

- У нас денег-то хватит?

Все снова засмеялись. Ион тем временем прощался с товарищами: с парнями – рукопожатием и похлопыванием, с девушками – объятием и поцелуем в щечку. Танюша судорожно вздохнула. Кажется, в продолжение всего разговора она не дышала, боясь спугнуть нежданное счастье. Неужели это чудо с карими глазами, с чуть сросшимися на переносице бровями, с выбившейся из-под шапки черной кудрей и со всегдашней лучезарной улыбкой взаправду пойдет с ними по маршруту? Он не исчезнет за поворотом лыжни, не растворится навсегда в прошлом, а будет рядом еще целых три дня? Это же сказка! Ион, Иончик, Ионушка! Спасибо, милый лес, спасибо тебе! – повторяла она. Танюша, хоть и неосознанно, верила, что все это – благодарный подарок леса, который она так любит, который оберегает и убирает от мусора. Нигде в другом месте такого случиться не могло. В городах действуют неколебимые рациональные законы, по которым никаких чудес никаким танюшам не положено. Чудеса возможны только здесь. …Целых три дня, боже! Это же так много. Здесь, в покрытых еловой шерстью северных горах, это целая вечность. Как минимум, целая жизнь. Можно даже не думать, что будет потом. Танюша и не думала. Она краем уха слушала, как девчонки хвалят Иона, как наперебой виснут на нем, ничуть не стесняясь, словно он был не молодой красивый мужчина, а их лучшая подружка. Ион в ответ краснел и отшучивался. Еще вчера Танюше было бы больно смотреть на это. Но сегодня она торжествовала: ведь и красавица Марианна, и просто симпатичные Женя с Катей скоро исчезнут из поля его зрения – хотя бы на время. А может, и надолго, до следующего похода: не похоже, чтобы у него были близкие отношения с кем-то из них. Иначе бы он не стал так легко менять их на лишние три дня в горах.

Танюша ни за что не осмелилась бы признаться себе, что надеется сама привлечь его внимание. Эта надежда, будь она явной, выглядела бы наглостью и почти кощунством, и Танюша бы сгорела от стыда. Во-первых, потому, что в ее группе были и другие женщины – пусть не такие яркие, как Марианна, но в сравнении с Танюшей – почти красавицы. А во-вторых – и это было самым главным – Танюша знала, что не имела права быть любимой и счастливой. Она поняла это давно, много лет назад. Тогда, после краткого расцвета в ранней юности (в ту пору на нее вдруг ненадолго стали обращать внимание мужчины, и это дало повод к обманчивым надеждам) вдруг все разом оборвалось, будто ухнуло в пропасть. С тех пор на нее словно опустилась колдовская пелена: как женщина, она стала невидимой для мужской части человечества. Можно было бы счесть это кокетливой жалобой, жаждущей того, чтобы ее опровергли, но Танюша никому не жаловалась – в том числе и по этой причине. Просто она знала, что обречена быть невидимкой, и этого было довольно. Почему, кто выбрал для нее на столь незавидную участь, было тайной. Пожалуй, она предпочла бы, чтобы это и впрямь был кто-то высший, а не слепая судьба, потому что в первом случае можно было бы утешиться, что следуешь высшему промыслу, а не просто бессмысленно влачишь никому не нужную жизнь. Ей было тридцать семь лет, и за все годы, истекшие с того самого недолгого расцвета, никто, ни одна живая душа, заключенная в столь желанное ею тело мужского пола, не захотело увидеть в ней желанное женское тело. Нет-нет, ее многие ценили и с ней дружили, о ее существовании многие помнили и то и дело приглашали ее в новые походы, но никто и никогда больше не оказывал ей того внимания, простого и банального, которого так жаждет женщина и которое и делает ее женщиной. То, что Танюша – тоже женщина, знала лишь она сама, да и то потому, что таила в душе сладкие воспоминания о недолгих юношеских успехах. Все прочие видели в ней просто Танюшу – точку в пространстве с определенным набором функций и личностных качеств, местами полезных, местами забавных, но всегда привычных, как знакомая стоянка в лесу. И – ничего больше. Танюша знала это и лишь горько гадала, чем же накликала себе такую судьбу. Мужчин вокруг было еще достаточно, ровесников Танюши еще не начала выкашивать преждевременная смертность, которая обычно приходит после сорока. Да и сама она не имела физических уродств, и гордо могла называть себя просто «обыкновенной» (впрочем, это как раз тот тип женщин, сквозь которых мужской взгляд проходит, как нож сквозь масло, не задерживаясь; быть уродиной где-то даже выгодней). Наконец, долго мучаясь догадками, Танюша решила, что попросту наказана за гордыню: она слишком переоценила спрос на себя в ранней юности, и за этот-то грех Бог наградил ее вечным одиночеством. Право, было отчего загордиться: шутка ли, в период с семнадцати и до девятнадцати лет с ней пожелали познакомиться в общей сложности не менее пяти лиц мужского пола! И хотя в большинстве случаев дело ограничивалось дежурным флиртом, которым опытный самец встречает любую молоденькую женскую особь, юная и неопытная Танюша успела преисполниться чувством собственной значимости. Она самодовольно подсчитывала оказанные ей знаки внимания, грелась в лучах обманчивого северного солнышка и ждала, когда же перед ней распахнуться ворота настоящей любовной сказки, где она будет главной героиней.

Но ничего не случилось. Солнце закатилось, немногочисленные мужчины исчезли, как вечерние тени, и Танюша осталась одна посреди жизни, как кем-то оброненная и забытая вещь. Единственный человек, хоть как-то оправдывавший ее существование, была ее пожилая мать; не раз потом Танюша в душе кляла ее за то, что та породила одиночество, хотя потом и всячески ругала себя за эти греховные мысли (впрочем, не слишком искренне). И вроде бы она была не единственной одинокой женщиной на свете, но у нее не получалось успокоиться и жить, как другие старые девы – спокойно и достойно, благодарная принимая каждую маленькую радость, что давала им судьба. Увы, она была одержима своим несчастьем, одержима недоступным ей мужским вниманием (ценность которого, вероятно, переоценивала – так она думала, и тоже неискренне), а потому вкупе ко всему чувствовала унижение и стыд – как за то, что оказалась никому не нужной, так и за то, что страдает из-за этого. Пытаясь приподняться над унижением, она придумывала всевозможные теории, сводившиеся к тому, что на свете просто слишком много женщин, а мужчин – чудесных, волшебных существ – слишком мало, и поэтому самым блеклым женщинам (а она, увы, была именно такой, и все больше блекла с каждым днем) по определению не должно доставаться ничего. Но рассуждения не спасали от тоски, потому что они были не холодно-разумными, а жалкими и слезливыми. Она была не самой глупой и понимала, что страдает, в первую очередь, от невероятно раздутых ожиданий, которые непомерны даже для харизматичной красавицы, а уж тем более для серой мыши. Прекрасная Марианна ждет от жизни гораздо меньше, чем она, и потому получает гораздо больше, справедливо рассуждала Танюша. Однако и мудреный психоанализ, и самобичевание не исцеляли мятущуюся душу, которая следующим шагом вопрошала, почему же именно ей, на не другим на роду положено томиться зноем неосуществимых желаний. В наказание за что Бог создал ее столь ненасытной? Почему вместо того, чтобы привыкнуть к многолетнему голоду (а может, научиться подхватывать и грызть какую-нибудь совсем уж завалящую кость), она упорно продолжала мечтать об изысканных яствах? Почему, старея и дурнея, она по-прежнему ждала сказочного принца, а не оглядывалась вокруг в поисках самцов попроще? (Впрочем, она оглядывалась, но это тоже было бесполезно). «Господи, зачем ты сделал меня такой жадной и глупой?» - политкорректно вопрошала она. И этот вопрос, хоть и содержал лицемерное покаяние, сам по себе был поставлен правильно.