Песнь крысолова - Фрейм Соня - Страница 51

Любой талант, даже самый странный, нужно оттачивать, – это было ее кредо. Шимицу стала учить меня гипнозу – от психотропогенного до цыганского. Медицина и набор дешевых трюков. Ничем она не гнушалась.

– Надо заострить это странное обаяние до такой степени, чтобы оно уподобилось лезвию ножа. Тогда им можно будет резать.

Первым экспериментом стал ребенок случайной пары в Галерее Лафайет. Нужно было увести девочку и где-нибудь оставить. Я поймала взгляд наивных, любопытных глаз и притворилась, что я – секрет, который живет под ее кожей. Что понимаю все о ней и ее мире. Сложно облечь это состояние контакта в слова. Это просто настрой одного мгновения. И вот девочка уже топает ко мне на шатких, пухлых ножках, пока ее родители заняты изучением селективной парфюмерии.

Она ко мне – я от нее.

Никто не уводил эту малышку, она сама пошла. А уже у дверей я просто беру ее за руку. Она молчит и идет рядом.

Так я довела ее до метро «Фридрихсштрассе» и оставила у кофейни. Мадам Шимицу запретила звонить в полицию.

– Ты не должна о ней дальше заботиться. Мне важно, чтобы ты могла не только легко увести ребенка, но и также легко его бросить.

Я знаю, что ее успешно вернули. Продавщица, заметившая девочку, тут же заявила куда надо. Вероятно, родители до сих пор не могут объяснить, почему их ребенок оказался так далеко от них.

– Вокруг тебя магнитное поле, – угасающе шептал голос Шимицу. – Но ты можешь включать и выключать его. Оно активируется, когда ты того хочешь. Оно в твоей голове. Нащупывай этот переключатель. Фиксируй состояние, в котором они к тебе идут. Научившись его контролировать, ты сможешь толпы за собой вести. Толпы розовощеких, красивых детей.

То, что мы, попрошайки, делали по наитию, заговаривая зубы, имело свои названия. Усыпление волевого центра. Резонанс сознания. Фазы торможения. Речевые приемы, косвенное внушение, невербальное воздействие. Шимицу работала над моей речью, пластикой, взглядом. Учила пользоваться тем, что у меня есть, не спонтанно, а избирательно. Точечно. Мы вместе изучали эти темные структуры разума.

Со временем я стала делать это безотчетно, пробираясь в подкорку сознания и ползя по нему, как паук. Спустя два года я перестала замечать переход между нормальным состоянием и внедрением . Мне кажется, я уже всегда на этой грани.

Все это недоброе ученичество отпечаталось в моей памяти эхом бесконечно длящихся слов. Я впустила Шимицу в себя, и она заняла внутри меня пространство, которое не получается освободить.

Но иногда, когда она замолкает в моей голове, мне начинает казаться, что ни одно внедрение не бывает односторонним. Я тоже внутри нее.

В эти моменты я ощущаю ее страх – быть уничтоженной тем, что она создала.

Клиника похожа на изъеденный ржавчиной куб, ее стены в непонятных рыжих подтеках. Сквозь ветки голых деревьев здание выглядит непритворно жутко. Сверху на нас падают хлопья чего-то странного. Это не снег. Перетираю их пальцами, и они становятся серыми. С неба падает пепел? Объяснения явлению нет.

Следующую странность обнаруживаем на деревьях вокруг клиники. На некоторых висят красные ленты, отчетливо бросающиеся в глаза на фоне голых веток.

Вслед за порывом ветра раздается странный звон.

– Что за…

Мы подходим к одному из деревьев, и оказывается, что к лентам привязаны колокольчики. Они издают одинокий перезвон – самый неестественный звук в этом месте.

– А, вспомнил, – хлопает ладонью по лбу Джокер. – Это флешмоб тут был. Какие-то сопереживающие подростки пролезли на территорию клиники в самом начале и развесили, докуда дошли, колокольчики. Типа, символ возвращения. Чтобы пропавшие нашли дорогу назад. Подростков быстро поймали и вытурили, но дребедень эту не сняли. Прикольно, – и он дернул за ленту.

– Не видела ничего более нелепого, – ворчу я. – Вот уж помощь в поиске, развесить ленточки с колокольчиками.

– Ну, это типа как во время стихийных бедствий постить в интернете картинки «Помолимся», – хихикает он.

На самом деле колокольчики в этом месте производят жуткое впечатление. Я невольно прикасаюсь к ленте, и снова раздается призрачный звон. Ночью можно было бы в штаны наложить.

Наконец мы втроем замираем перед главным входом. Мокрая одежда отвердела от холода. Зверь смотрит на здание, как на живое существо. В его слепом взгляде брезжит странный свет.

Я приближаюсь к двери, но на ней висит замок с цепями и обтрепанная полицейская наклейка. После недолгих раздумий мы разбиваем одно из окон кухни, так как только на них нет решеток.

Клиника ужасов выглядит внутри соответствующим образом. Все покрылось толстым слоем пыли, а по потолку пошла ветвистая плесень. Здание отсырело, и, судя по запаху, где-то прохудилась канализация. Но настораживало даже не это.

Стены были обшарпаны настолько, что проглядывала кирпичная кладка. Здесь не было ремонта годами. Кафельные плиты отколоты, а половицы проваливаются под ногами.

Картина не меняется и в одиночных палатах на первом этаже. Железные койки с продавленными матрасами. В стене штыри, от которых волочатся цепи с кандалами.

– Н-да… – цедит Джей Пи. – Стремные условия для содержания детей. Даже подкидышей.

Стены палаты покрыты чем-то странным. Темные следы ладоней. И запах неважный.

– Мне кажется или это сделано экскрементами?

Под кроватью обнаруживается три переполненных горшка с засохшими фекалиями. Я зажимаю рот ладонью и отступаю. В голове зарождается новое понимание.

Так держали Родику.

С чего бы давать им перину и плюшевых мишек? Подменыши – даже не люди. Но даже так условия содержания казались чудовищными.

Мы следуем из палаты в палату. На каждой двери наклейка с номером, у детей, живущих здесь, не было имен. Пульс в висках стучит слишком громко. Я не понимаю почему, но меня охватывает тихая ярость. Глупое, парадоксальное состояние, от которого начинается удушье. Я опираюсь ладонью о стену, тяжело дыша и глядя на носки своих сапог.

Состояние слепого бешенства раскалывается в переносице, и на мгновение я перестаю видеть что-либо вокруг.

Здесь ничего нет. Пусто. Мне нужно взять себя в руки и двигаться дальше.

По плану главный врач сидел на третьем этаже. Вокруг нас пустые палаты с распахнутыми железными дверьми. В каких-то стоят инвалидные коляски и капельницы. Во всех – кандалы. И везде чертовы следы ладоней, как в дешевом фильме ужасов. Место напоминает ожившее кинематографическое клише.

Если полиция действительно обыскивала здание, они не могли закрыть глаза на условия содержания. Это означает, что пресса полнится очередной брехней. Никого не допускали сюда. Клинику защищают не только «туннельные» и «МИО-фарма», но и законники.

У паутины зла нет конца.

Вокруг стоит дробящийся звон капель: крыша прохудилась. На третьем этаже нет палат, только лаборатории и операционные. Джей Пи заметно оживился. Он водит туда-сюда курносым носом, напоминая один большой локатор.

Кабинет Крупке находится в самом конце коридора. В его святилище царит странный хаос. Сначала кажется, будто здесь прошел снег. Монитор компьютера валяется экраном в пол. Кабинет заполнен обрывками бумаг из шредера.

Мы в молчании созерцаем эту картину, затем, не сговариваясь, начинаем обыск шкафов. Зверь рассеянно бродит по кабинету, вытягивая шею и вынюхивая что-то в воздухе.

Но результаты удручающие. Никакой документации не сохранилось. Кто-то вывез или уничтожил все: полки и картотеки пустовали. Улик не оставлено. Выдвигаю по очереди ящики стола, но в них – один канцелярский хлам. Только в последнем, в самом дальнем углу, вдруг нащупываю что-то. Это блокнот, где вручную записаны странные номера, как на дверях палат, а напротив – имена. Одни вычеркнуты, рядом с другими приписаны римские цифры.