Песнь крысолова - Фрейм Соня - Страница 37

Челюсть мелко дрожит. Да он весь… Ему холодно.

Когда его хватка слабеет, я все же втыкаю в плечо шокер, еще будучи не до конца уверенной в своей силе над ним. Он взвывает и отскакивает от меня, как собака. Конечно, ему неприятно. Но он мог бы мне шею свернуть, а вместо этого бежит. Я надвигаюсь на него, и он отскакивает еще дальше, испуганно скуля.

Оно боится электричества.

Оно его знает.

Каждое движение моей руки с шокером ощущается им так, словно это врожденный инстинкт. Не видя меня, он знает, что я могу причинить ему боль, а главное, понимает как. Так ведет себя тот, кого этим шокером воспитывали.

Любопытно.

– Зверь не сделал ничего плохого, – рычит он. – Зверь не хочет.

Зверь? Он говорит о себе в третьем лице?

Я почти очарована.

Медленно опускаюсь на корточки и прячу шокер в карман. Накрапывает мелкий дождь, и здесь, на пустыре, мы наконец-то знакомимся по-настоящему.

– Значит, ты – Зверь.

– Я – Зверь, – покорно отвечает он, таращась красными глазищами сквозь меня.

– Очень приятно. Я больше не буду так. Не бойся.

Он застывает. Делает неуверенный шаг вперед, припадая к земле. Затем шаг назад. Кто же так его воспитал? Кто научил бояться?

– Иди сюда, – подзываю я. – Я не сделаю больно, если ты не сделаешь больно мне.

Наконец почти ползком он приближается вплотную. Мы замираем друг против друга. Он тянется шеей, но сдерживает себя. Еще помнит боль.

– Что ты за мной ходишь, Зверь? Что тебе нужно от Санды? – спрашиваю я.

– Так… надо.

– Кто тебя послал?

Молчание. Может, вопрос слишком сложный для него.

– Кто сказал Зверю прийти сюда?

– Зверь сам пришел, – охотно отозвался он, при этом опустив голову.

Поза вины, поза ничтожества. Хорошо с ним поработали. Научили подчиняться, отзываться на эту кличку… Научили не быть человеком. Но это человек.

– И тогда… раньше… Зверь тоже сам пришел? – вкрадчиво спрашиваю я.

Если он не ответит, можно было бы снова воткнуть в него разряд. Но я понимаю, что это ненужная жестокость. Он все скажет сам. Надо быть ласковее.

Вытягиваю руку и провожу по мокрым, слипшимся волосам и щеке. Зверь млеет. Ему хочется большего. Похоже, ласки он вообще не знал.

– Кто сказал Зверю найти Санду? – тихо шепчу я, наклоняясь к его уху.

– Ма. Ма.

– Ма? Мама?

Кивок. Он прижимает мою ладонь к плечу наклоном шеи и тянется носом к запястью. Плавно обвиваю его и чувствую, как эта громада дрожит в моих руках.

– Что еще сказала Ма?

– Убить Санду.

Глажу его по голове. Хороший мальчик. Но Ма он не послушал.

– Что же не убьешь? – заглядываю в его лицо с любопытством.

Смотреть на слепого всегда странно. Спрашиваешь себя, ощущает он это или нет.

– Потому что Санда не виновата.

Сложный ответ. Но одно мне ясно: я его не боюсь больше, а он пойдет за мной на край света. Кажется, кино про автостоп не закончилось. Иногда собственные плоские шуточки кажутся мне дико смешными.

– Тогда иди за Сандой, раз она не виновата. Я больше не сделаю тебе больно. Но ты должен меня слушаться.

* * *

Я привела Зверя с собой. Реакцию Вертекса и Джей Пи я не смогу забыть, даже если мне сотрут память. После получаса визгов, обвинений и разбирательств удалось их успокоить.

Правда, по их глазам я вижу, что не до конца. Вертекс сморит на меня как на предателя, и мне стыдно, жгуче стыдно, но иначе никак.

– Он наша защита, – еле слышно говорю я, сжимая ладонями его лицо. – Я говорила с ним. Он не сделает никому плохо. Потому что я его контролирую.

– Он твоя защита, – отбивает Вертекс и раздраженно скидывает с себя мои руки. – Это тебя он не тронет. По крайней мере, ты так думаешь.

– Мы уйдем с рассветом, – прерываю я. – Его нужно одеть, чтобы не бросался в глаза. Я заберу его с собой, и мы больше не будем подставлять тебя. И за разбитое окно я заплачу. Но сейчас жизненно важно спрятаться и дождаться утра. Мне нужно время, чтобы его допросить. Его же не просто так послали за мной.

– Ага, на тебя натравили эту собачку, а она в тебя, по ходу, влюбилась, – ехидно продолжил он, стреляя глазами в Зверя, который сидел на кухонном полу и слышал нас. – Только вдруг он тебя сожрет? Увлечется запахом настолько, что решит сделать его частью себя? Говорят, каннибализм – форма познания другого.

– Вот ты больной, – радостно раздается голос Джей Пи, который, как всегда, подслушивал. – Даже я до такого не додумался.

– Меня никто не сожрет, – сквозь зубы отвечаю я, уже уставая от наших склок. – Бери свой шокер. Он боится электричества. И, пожалуйста, дай мне время только до утра.

Он хмуро забирает шокер и уходит в свою комнату.

– Я спать! – слышится из-за закрытой двери.

Остаемся мы с Джокером, который, похоже, не знает, куда себя деть.

– Иди погуляй, – на автомате бросаю я.

– Куда я пойду? Три часа ночи на дворе, – недоуменно спрашивает он.

Мы смотрим на закрытую дверь спальни Вертекса. Тот красноречиво дал понять, что не собирается забирать Джей Пи с собой.

– Тогда оставайся на кухне.

Подхожу к Зверю и беру его за руку. Она холодная и мокрая. Он все еще не обсох.

– Идем, – мягко говорю я. – Тебе нужно полотенце, иначе простудишься.

Он берет меня за ладонь, но не двигается. Тяну его за собой – идет. Джей Пи провожает нас до ванной любопытствующим взглядом, но обходится без своих тупых шуточек. Мне бы сейчас тоже не помешало побыть в одиночестве, но это уже стало роскошью.

Включаю свет и закрываю дверь. Зверь неловко стоит на пушистом розовом ковре в виде сердца. Везде, где есть Вертекс, складывается какой-то фарс.

– Садись.

Он покорно опускается на край ванной.

– Понимаешь меня?

Кивок.

– Почему не всегда отвечаешь?

Беру одно из чистых полотенец и смачиваю в теплой воде. Зверь смотрит в ту сторону, где нахожусь я. Его голова точно передвигается вслед за мной, он чувствует каждое движение. Но взгляд остается бессмысленным и пустым.

– Ну же… Не молчи. Говори со мной.

Касаюсь его лица полотенцем, смывая ошметки грязи. От Зверя исходит странная атмосфера покорности и мертвецкой тишины. В таком молчании я очищаю его, и меня поражает его беспомощность. Он явно не может сам о себе позаботиться, но знает, что нужно поднять руку, наклониться…

– Похоже, ты привык, что тебя моют другие.

– Зверь не виноват.

– Эй. А ну, посмотри на меня. Хотя глупо звучит, давай я на тебя лучше посмотрю, – склоняюсь на уровень его лица, вглядываясь в красноватые глаза.

Вблизи понимаю, что это лишь отсвет близко расположенных сосудов, а на самом деле они почти прозрачные, подернутые водянистой голубизной. Глаза совершают самопроизвольные мелкие движения, отсутствует фокус. Большинство альбиносов страдают патологией зрительного нерва. Этот порок придает его облику беззащитность, которую сложно распознать сразу.

– Ты ни в чем не виноват.

– Зверь не может об этом судить.

– Но Зверь уже судит, – подхватываю его манеру речи я. – Он судит о мире, о людях, о Санде. И даже о Ма. Почему ты называешь себя Зверь?

– Ма дала имя, – следует тихий ответ.

Удивительно наблюдать, как рассеялась его агрессия. Сейчас передо мной сидит большой, беспомощный ребенок. Я с трудом сопоставляла это с тем, что напало на меня в клубе.

– Это не твое имя. Это кличка, которая тебя унижает, – чуть ли не по слогам вдавливаю в него эти слова я. – Прекрати говорить о себе как о Звере.

– Мне нравится быть Зверем, – слышится еще более странный ответ, но я замечаю перемену.

Он возвращается к первому лицу. Пусть так. Пусть будет Зверем, но он сам себя так назвал сейчас, а не Ма.

Кстати, о Ма.

– Кто она? Твоя воспитательница? Мать?

– Ма… была почти всегда, – следует уклончивый ответ.

Такое измерение времени комично, но это его память. Значит, Ма в его воспоминаниях неотделима от его осознания себя.