Отныне и вовек - Джонс Джеймс - Страница 57

– А я и не думаю.

– Если я соглашусь, значит, все, что я делал до сих пор, нужно перечеркнуть и забыть.

– Бывает, лучше все перечеркнуть и начать с нуля, чем цепляться за старое.

– Но если у человека ничего больше не осталось и впереди тоже ничего не светит. У тебя-то есть твоя кухня.

– Ладно. – Старк бросил окурок и встал. – Ты мне этим глаза не коли. Я знаю, мне повезло. Но я успел хлебнуть дай бог и, чтобы кухню получить, работал как лошадь.

– Я тебя ни в чем не виню. И честно, Старк, я бы очень хотел с тобой работать. Очень.

– Ладно, я пошел. Сегодня еще увидимся. Скоро сядут ужинать, мне надо проверить, все ли готово.

И он отошел от мойки все с тем же невозмутимым лицом. Лицо добросовестного полицейского, лицо добросовестного сержанта, сознательно надетая маска ревностного служаки, из которой начисто вытравлено живое человеческое любопытство, и лишь в глазах светится слабый интерес. То, что было у Старка под этой маркой, больше не притягивало Пруита. Такие много теряют, подумал он, но, наверно, как и все, приобретают тоже много, причем того, что другим недоступно. По крайней мере, таким хоть удается заниматься любимым делом.

Тут он выбросил все это из головы и снова согнулся над мойкой, потому что ужин был на подходе.

На Гавайях, как и всюду, где рядом море, темнело быстро. Весь закат – считанные минуты. Только что солнце светило вовсю, был день, и вдруг через минуту оно скрылось и наступила ночь. А в западных штатах если выйти на берег, ясно видишь, как повисшее в небе золотое круглое печенье мгновенно проваливается в глубокую глотку моря. «Золотое печенье „Риц“, – вспомнилось ему. А на Голубом хребте в Виргинии и в отрогах Аппалачей в Северной Каролине отливающие бронзой прозрачные горные сумерки длятся часами. Что ж, Пруит, ты хоть мир повидал, сказал он себе, чувствуя, как глаза у него сами собой моргают, привыкая к угасающему свету. Что ж, хоть это ты успел.

В освещенной электричеством столовой солдаты ели жареные бобы с сосисками, потом не спеша, за разговорами и шутками, пили кофе. В гарнизоне вечер – самое приятное время для солдата, потому что это время – личное, ты его тратишь, как тебе вздумается. Можешь промотать сразу, одним махом, а хочешь – рассчитывай каждую минуту, прикидывай, как ребенок в кондитерском магазине: столько-то на вафли, столько-то на шоколадку, две ириски, четыре карамельки, одна длинная мятная, и еще даже останется два цента!

Эндерсон и Пятница Кларк, выходя из столовой, заглянули к Пруиту в кухню: как насчет того, чтобы попозже собраться с гитарами и посидеть втроем? Энди сегодня дежурил, на широком плетеном поясе у него болталась сзади длинная черная кобура, от которой шел через плечо тоненький ремешок, спереди продетый под заправленный в брюки галстук. Горн, с которым дежурный горнист не имеет права расстаться ни на минуту, висел за спиной.

– Я до девяти сижу в караулке, – сказал Энди. – Капрал в кино идет, я должен его заменять. Потом сыграю «туши огни» и до самого отбоя свободен. Мы думаем, в девять и соберемся.

– Годится, – сказал Пруит. Сейчас ему больше всего хотелось поскорее разделаться с работой. – Как раз успею засадить партию в бильярд. Мы с Анджело уже договорились.

– Могу пока занять тебе очередь, – предложил Пятница. – Ты только скажи. В караулку мне все равно соваться нельзя. Меня сегодня дежурный офицер оттуда прогнал.

– Если хочешь, мы с Анджело возьмем тебя третьим.

– Нет, я лучше буду смотреть. Мне против вас не потянуть.

– Ладно. Тогда займи нам очередь. А сейчас иди, хорошо? Мне надо еще все домыть.

– Чего ты встал? – раздраженно одернул Пятницу Энди. – Не видишь, что ли, человеку некогда. Вечно ты к нему липнешь!

– Отстань от меня, – сказал Пятница, когда они с Энди вышли из кухни. – Очень ты развоображался. Если бы не дежурил, небось поехал бы с Блумом в город. А гитара бы твоя так и лежала под замком! – Запереть гитару было в глазах Пятницы самым страшным преступлением.

После ужина рота начала разбредаться. Те немногие, у кого были деньги, дожидались такси в город; безденежные – а их было большинство – вышли за ворота на шоссе ловить попутки или собирались в кино или в спортзал, где чемпионы из 35-го играли в баскетбол с командой форта Шафтер. Из темноты галереи до Пруита доносились голоса, обсуждавшие, как провести вечер, и, прислушиваясь к обрывкам разговоров, он работал еще энергичнее.

Когда он уже домывал раковины, к нему снова подошел Старк.

– Я еду в город, – сказал он. – Хочешь со мной?

– Денег нет. Я на нуле.

– Я тебя не про это спрашиваю. Деньги у меня есть. Я их всегда придерживаю до конца месяца, чтоб уж гульнуть так гульнуть. В конце месяца лучше, в город мало кто выбирается. Это тебе не день получки – тогда ни в один бар не протолкнешься, а про бордели и говорить нечего.

– Деньги твои, дело хозяйское. Если угощаешь, чего я буду трепыхаться. Когда поедем? – Мысленно Пруит уже видел белые тела в выпуклых зовущих изгибах, яркие платья в разноцветных бликах от лампочек музыкальных автоматов в полутемных комнатах. В нем снова пробудился давно подавляемый мужской голод, и в голосе от этого появилась хрипотца.

– Лучше всего после отбоя, – сказал Старк. – Вдвоем веселее, – добавил он. – А ты, похоже, давненько по девочкам тоскуешь. – И он криво улыбнулся.

– В самую точку, старик, – кивнул Пруит. И все было оказано, больше ни тот, ни другой к этой теме не возвращались.

– В город приедем около двенадцати, – сказал Старк. – Сначала заскочим в бар, надо раскочегариться. Потом часок пошатаемся, а в два уже будем у девочек и – на всю ночь. Может, между делом еще разок по рюмашке пропустим. Я обычно всегда так.

– На всю ночь? – Пруит представил себе те три часа, с двух до пяти, которые составляли «всю ночь» в публичных домах Гонолулу. – Это же пятнадцать зеленых!

– Конечно. Но оно того стоит. Ради одной такой ночки целый месяц жмешься, не жалко и больше отдать.

– Молчу, старик. Уговорил. Мы с ребятами собирались до отбоя побренчать на гитарах, так я и это успею.

– Конечно. До отбоя мы никуда не поедем, – сказал Старк. – Может, я тоже выберусь с вами посидеть, – неожиданно добавил он, и это прозвучало как вопрос.

– Приходи. Сам-то на гитаре играешь?

– Да кое-как. Больше люблю слушать. Ладно, значит, договорились, – резко, почти сердито бросил он, явно желая закончить разговор, и пошел прочь, чтобы, не дай бог, Пруит не вздумал его благодарить.

Пруит улыбнулся ему вслед и снова принялся драить раковины. Под ложечкой у него тревожно замирало, как бывает на чертовом колесе, когда оно возносит тебя в небо, сердце билось учащенно, и от всего этого, оттого что Маджио ждет его в комнате отдыха играть на бильярде, настроение у Пруита было отличное – замечательное, распрекрасное настроение.

Они играли «пирамиду» – солидная игра, без дураков, заказываешь шар, лузу и бьешь, это вам не «американка», которую любят дилетанты, потому что играть не умеют, – и Пруит, готовый сейчас на радостях расцеловать весь мир, был в ударе. Играли они почти на равных: чемпион Атлантик-авеню против парнишки-бродяги, который зарабатывал по мелочам, обыгрывая местных знаменитостей в захолустных городках. И все же Пруит играл чуть лучше. Перевес был очень невелик, но был.

Пятница стоял, облокотившись о подоконник между закутком бильярдной и комнатой отдыха, он наблюдал за игрой с интересом, но было понятно, что он ждет, когда можно будет наконец взять гитару, а пока лишь убивает время. Вскоре посмотреть бильярдный поединок пришли даже из комнаты отдыха.

Отыграв очередной шар, Маджио боком запрыгивал на соседний с Пятницей подоконник и усаживался там, ка» самодовольная пичуга на жердочке. Жесткую полевую шляпу он лихо сдвинул на затылок, копна кудрей взмокла от напряжения. Не выпуская из рук кий, он радостно комментировал все заслуживающие внимания знатоков удары, на случай если зрители их пропустили.