По зову рода (СИ) - Журкович Андрей - Страница 39

На четвёртый день пути, Казимиру удалось затесаться в группу плотников, пристроенных обслугой камнемётов. Его несколько тяготило постоянное следование попятам хмурых воинов, а хотелось просто почесать языком. Плотники были мужиками бесхитростными, но душевными, приняв ведуна к себе в компанию с радостью. Старший из них, ещё в силе, но уже совершенно седой старик по имени Деян, завидев скучающего Казимира на привале, поманил к себе. Усадив подле костра, он протянул ведуну тарелку с кашей, не принимая возражений. Когда тот доел, довольный Деян расправил усы, уложил подбородок на кулак, и серьёзно кивнув, благословил:

— Ну, рассказывай.

Казимир усмехнулся, ведь такое уже бывало и не раз. Прознавшие, что с войском идёт не старый ворчливый Белун, на которого у многих имелся зуб, народ присматривался к «обновке», как его называли некоторые.

— Да, нечего особо рассказывать… — протянул Казимир, привычно смущаясь. — Живу на реке… На островке, что за лесом. Коли воротимся, заходите в гости.

— А правда, что ты у нашего прииска целую дюжину кикимор один залупил? — спросил подсевший к костру Путята, крепкий мужик с круглым лицом. Его руки были похожи на брёвна, обтянутые тугими сплетениями вен. Светлые волосы, как у самого ведуна, торчали соломенными копнами в разные стороны, а голубоватые глаза смотрели с прищуром, поблёскивая азартом.

— Брешут, — Казимир покачал головой. — Там были болотники и один до сих пор есть, но он тихий.

— А верно говорят, что ты по зиме реку вскипятил, чтобы искупаться? — вопросил другой мужичок по имени Уветич, черноволосый и жилистый.

— Верно! — Едва не подавившись остатками каши, которые выскрёбывал с миски, Казимир расхохотался, от души веселясь, и даже подивившись, какая слава расползается по округе. — А опосля ещё и уху в ней же сварил! — Заметив, что мужичок аж глаза выпучил от изумления, ведун всё же пояснил: — Врут, конечно же. У меня была одна прорубь для воды, и та всё время замерзала.

— Но изба-то твоя… она взаправдашняя? Говорящая? — с надеждой в голосе спросил самый младший плотник, подмастерье лет шестнадцати по имени Мороз.

— Правда лишь в части, — уклончиво ответил ведун. — У меня живёт домовой, но говорит только со мной. Чужих этот дух не любит, поэтому, ежели рядом окажешься, а меня там не будет, лучше не лезть к нему… он… диковат.

Мужики ещё много спрашивали, и каждый новый вопрос был чуднее предыдущего. В общем, можно сказать дружба у них наладилась. Казимир был и рад, ведь будучи в своём первом походе, он попросту не знал, что делать и как себя вести. Кнес больше не вызывал на беседу, а воеводу он видал только дважды, и то Ратибор каждый раз оказывался до того занят, что не обращал на ведуна внимания, окружённый воителями, принимая многочисленные донесения.

Казимир и сам был охоч поспрашивать. Оказавшись в кругу людей, которые не только считали его равным, но и уважали за профессию, он с жадностью принялся впитывать всё, что только мог добыть. Его интересовали байки и сказки, досужие сплетни и истории о былых ратных подвигах белозерцев. Ведун восполнял пробелы в собственной истории, вытесняя ставшие до облегчения далёкими воспоминания о временах, когда был пустым местом, о которое, к тому же, с радостью вытирали ноги.

— Так куда ж мы всё-таки идём? — спросил он однажды вечером, когда тьма укутала обоз и только пляска благословенных языков костра, жарила протянутые к нему и уставшие ноги. — Я слыхал лишь одно, что к горам. А что за горы такие, да кто там провинился перед кнесом?

Деян поцокал языком, весело глянув на Путяту.

— У нас тут единого мнения нет, — задумчиво сообщил он, подкидывая в огонь свежие полешки. — Я так разумею… Кнес наш добрый, но цену словам знает не понаслышке. Когда мы уезжали, я примерил, над воротами только два щита осталися. Тот, что с рысью зачем-то сняли… А зачем? Всё ж не просто так, не ради потехи делается…

— А почему там эти щиты вообще висят? — спросил Казимир.

— То победы Велерада и его батьки, — пояснил Путята. — Каждый щит — разбитый враг, который признал нашу силу и обещался не безобразничать.

— А почему тогда щита печенегов нет? — с интересом протянул ведун. — Я слыхал, отец нашего кнеса Велизар бил их, да ещё и старшего сына себе в услужение забрал, которого убил этот… как бишь его?

— Не надо, — быстро прошипел Уветич, глянув по сторонам. — Не поминай этого гада, а то ещё накликаешь средь ночи-то…

— А чего такого? — изумился Казимир. — Я ж ничего плохого…

— Это как повернуть, — веско заметил Деян, подняв вверх палец.

— Да как же тут повернёшь, — начал было ведун, но Деян вдруг строго на него глянул.

— Тебе ж говорят люди… не надо!

— Да, что не надо-то? Скажите, я и не буду, — буркнул Казимир, делая вид, что обижен. Ему страсть, как было интересно, что же такое нельзя поминать, и от чего так боятся человека, который убил Талмата, что и имя его не поминают.

— Понимаешь, щита печенегов над воротами нет сейчас, но раньше был, — пояснил Уветич. — Когда отец Велерада скончался, многое поменялось. Велерад рос вместе с Талматом, и даже когда тот уехал, они не перестали любить друг друга, как родные братья. Печенеги верный народ, но и гордый. Велерад знал, что его названного родича угнетает висящее над воротами напоминание, о том, как разбили отца. Он повелел щит убрать, тем самым сделав Талмата себе равным во всем… тобишь союзником, а не слугой.

— Но это ведь хорошо, да и благородно, — заметил Казимир.

— Так-то оно так, если бы не обычаи печенегов. Лишённый присяги Талмат, как старший сын к тому времени покойного Метичая, по всему теперь должен был мстить за позор отца. Его бы свои же и порешили, коль откажись он это делать.

— Вот как… — изумлённо протянул Казимир. — И что же он, мстил? Подожди-ка… а как бишь он уме… — ведун осёкся, поняв, что хочет спросить то, что никак нельзя знать.

— Да не-е-е-ет! — Уветич даже замахал руками, словно в страхе гоня прочь страшное предположение. — Скажешь тоже! Нет-нет!

— Нет-нет! — вразнобой подхватили Деян и Путята.

— Тут другое… Велерад и Талмат хотели всё решить мирно, чтобы никто, стал быть, в накладе не остался, — продолжил Деян. — У Велерада есть младшая сестрица — Зимава. Кнес хотел отдать её за Талмата, они бы породнились! Такой союз уж нельзя нарушать, повязанные родной кровью, названные братья могли бы отринуть клеймо отцовой вражды.

— Но Талмата убили, — догадался Казимир, — и все надежды на мир пошли прахом?

— Тут не всё так просто… — почёсывая бороду заметил Путята. — Слыхал я, что Зимавка-то ещё раньше заартачилась! У них, вроде как, ещё в детстве с Талматом, что-то там было… в общем, она не просто так… и поговаривают, — он сделал страшные глаза, наклонившись к товарищам, — девка в ужасной обиде, да так брату и сказала, мол, хочешь через меня союз тот заключить, то получишь мою голову в петле!

— Может такого и не было, — махнул рукой Уветич. — Это, знаешь ли, ты сам не слыхал…

— Слыхал, али не слыхал, — и глазом не моргнув, продолжил Путята. — А опосля всё перемешалося… Вдруг пришла весть, что сам Кнес наш женится! А у него уже ведь была супруга… Ланушка. Но и долг перед Талматом, вроде как не уплаченный. Так вот я слыхал, что Велерад решился взять в жёны сестру Талмата и Карамы. Никто её сроду не видал, печенеги баб своих прячут, аки самоцветы, но люди сказывали, будто бы она на лицо страх, да и только.

— Это тебе всякие мордофили сказывали! — вмешался молчавший до этого Мороз, тотчас получив подзатыльник от Уветича, но продолжил: — Сестра Талмата наоборот раскрасавица каких в Белозерске не сыщешь… — с пылом прошептал он. — Говорят, однажды к печенегам в стан приехал от хазар наместников «рука»… что-то там по поводу дани выяснять, которую и те, и те брали с одной деревни, и никак не могли решить, кто своём праве. Дык, тот, значится, увидал девку енту, так головы и лишился.

— Чего, спятил что ль? — с интересом буркнул Деян.