По зову рода (СИ) - Журкович Андрей - Страница 1

По зову рода

Глава 1. Пришедшие из тумана

Околица утопала во мраке, и даже редкие отблески домашних очагов не разгоняли тьму, клубящуюся у её подножия. Пели сверчки, истошно и заунывно, силясь перекричать друг дружку, словно не веря, что солнце село. Вот со стороны леса послышался хруст, надломилась сухая ветка. Быть может, кто-то на неё наступил? Зверь? Э-э-э, нет, они осторожные. Лихой человек? Снова мимо. Какой дурак будет бродить за частоколом впотьмах, рискуя повстречаться с нечистью? Уж ежели и грабить, то при свете дня и не здесь, а где-нибудь в дороге. Сверчки смолкли, когда очередная ветка с оглушительным треском надломилась, только что эхо не оставив.

И снова тихо. И те, что застыли внутри селения, и те, что прудятся снаружи, замерли, ловя малейшие дуновения ветерка. Они верно знали о том, что ждут друг друга. Только одни пришли охотиться, а другие, перебарывая стынущую в жилах кровь, приготовились сопротивляться. Туманная дымка медленно наползала с востока от топей, в которые и при свете дня-то не каждый смел соваться. В тусклом лунном свете испарения казались желтоватыми и до того густыми, что стелящийся по земле ковер был непроглядным. В такой куда там ступать, мимо пройти страшно. Словно в подтверждение неясной пока угрозы с болот донеслось утробное бульканье, а может, заунывный гогот. Чавкающие звуки угасли, но прорванная, застывшая в ожидании нового ужаса тишина, звенела от возмущения.

Они восстали одновременно. Четыре черные, темнее ночи фигуры, сгорбившиеся под гнетом прожитых лет. Спины — колесом, только зубцы хребтов торчат, прорывая могильные саваны. Руки больше похожие на косы, беспокойно шарят в тумане, позвякивая острыми подобно стали когтями. Ног — как нет, не ступают, а волочатся, что змеи, из стороны в сторону покачиваясь. Остроносые, вытянутые по-волчьи морды, токмо раза эдак в четыре длиннее. Клыков не видать, но каждый знает, что зубы там, что пила — рванет раз, и поминай как звали. И всё-таки, самое страшное их глаза — зеленые точки, светящиеся во мраке. В них уже давно не было чувств и эмоций, чаяний и желаний, горестей и радостей. Так не смотрит живое. Это даже не взгляд хищника. Отстраненное холодное вечно голодное нечто. Зияющая пропасть на том месте, где когда-то давно теплилась душа.

Кикиморы медленно подползли к частоколу, осматривая околицу. Пахнет человеком, ох и пахнет. Аж зубы сводит от желания впиться в свежую плоть. Принюхиваются, сопят, да тихо-тихо пощелкивают челюстями. Голодные. Совсем осмелели.

Тихо хлопнула калитка. Одинокие, чуть шаркающие шаги огласили округу. Четыре остромордые головы хищно вытянулись на совиных шеях, неестественно выкручиваясь то в одну, то в другую сторону. Зафырчали, поклацывая. Меж тем, шаркающие звуки приближались: «шик-шик», передышка, «шик-шик». Подле ворот неизвестный остановился, завозился. Тяжёлый засов со стоном отодвинулся в сторону, ворота распахнулись. Шагая тяжело, то и дело охая, за околицу вышел мужичок. Вроде еще не дряхлый, но в летах. Дышал он тяжело, ни то от усталости, ни то от страха, но виду не подавал, что перетрусил. Вышел, значит, на открытое место и застыл, что твой идол. В руке подрагивает пламя горящей лучинки. Пот со лба смахнул, да и молвил вдруг:

— Старый я стал… Силы с каждым днем годы утягивают. Не хочу я так, чтоб за печкой, как трухлявый пень, все соки отдать. Все дружки уже там, один я остался. — Он замер, с прищуром оглядываясь по сторонам. — Что встали? Берите, покамест не передумал!

Ему ответили не сразу. Мгновение-другое, шипящий сумрак разглядывал жертву, словно, не веря в успех. Четыре кикиморы явились из тьмы прямо перед ним, вырастая из болотного марева, которое к тому времени подступило вплотную к частоколу. Выползли и зыркают, носами подергивая. Мужичок смотрел-смотрел на это, да вдруг и выпалил:

— Не хотите? Ну и катитесь! Сам что-нибудь придумаю.

И с этими словами развернулся, уходя прочь. Раздался рык, да такой, что иной бы тотчас драпанул, только пятки сверкают. Во мраке ночи сверкнули полнящиеся плотоядного желания глазищи, поблёскивая в напряжённом ожидании. Кикимора метнулась к уходящей добыче, замахиваясь рукой-косой для удара, как вдруг мужик развернулся. Движение было настолько же внезапным, сколь отчаянным. Резко скакнув навстречу острозубой смерти, селянин выхватил из-за пазухи аршинный прутик и от души стеганул прямо по морде кикиморы. Ох и вой тут поднялся! Вопила кикимора знатно и не столько от неожиданности, сколько от боли. Тотчас еще две ринулись в бой. Смести, настигнуть, разорвать! Да не тут-то было, даром опытный мечник, мужичок крест на крест залепил парой выпадов по их хищным мордам.

Плоть болотных тварей вспенилась, распадаясь в месте удара. Шипение и клекот всколыхнули спертый воздух, когда всем скопом они бросились на столь наглую добычу. Чёрные тени пронзили густой туман, шелестя чешуёй. Не собираясь испытывать судьбу, мужичок метнулся к воротам, из которых в мгновение ока повыскакивали шестеро его дружков. Ни топоров, ни мечей. Ни к чему они. У каждого в руке по прутику можжевельника. Тут уж кикимор и след простыл — растворились на ровном месте, словно и не приходили! Но селяне были тёртыми жизнью в болотном краю, обмануть себя не дали. Каждый знал, что так просто теперь кикиморы не уйдут. Словно ожила вся околица, размахивая ведрами, заработали до поры прятавшиеся там ребятня, да бабоньки. А из ведер тех наземь сыпалась зола да так щедро, что пустого места перед воротами не оставалось. Поднявшийся ветер окутал кикимор пепельным саваном, являя вновь. Селяне снова их видели.

Кикиморы метались из стороны в сторону, когда уже в пору было тикать. Четыре клубящиеся во мраке тени стали заметны даже во тьме, едва их влажных тел коснулась зола. Взвизгнули можжевеловые розги, да посыпались на спины стенающих, ревущих от боли и удивления кикимор. Нечестивая плоть пластами разлеталась от ударов, исторгая облачка омерзительных испарений.

Одна тварь все же успела добраться до жертвы. Скользнув вперёд, прижимаясь к земле, укрываемая туманом, она вынырнула прямо под ногами самого рьяного из молодцев, тотчас жадно вгрызаясь ему в бедро. Парень взвыл от боли, и что было мочи принялся хлестать проклятую, да поздно. Жуткие челюсти, начиненные доброй сотней острых, словно пила зубцов, в момент лишили его ноги, а затем и руки. Правда и кикимора пережила молодца не шибко дольше. Прилетевшее со стены копье, насквозь пробило тщедушную полуразложившуюся грудную клетку, пригвождая тварь к земле. Подоспевшие товарищи в миг развалили ударами можжевеловых розг распростертое и извивающееся тело.

Когда тишина вновь вернулась, перед уже закрытыми воротами селения клубился черным дымом наспех справленный костер. Огонь жадно пожирал то и дело щелкающие старые кости, коим судьба выпала быть непогребенными. Их хозяева давно шагнули за край, иные были вытолкнуты злобным роком. Вся сила еще недавно грозных порождений запретных чар или дурной воли теперь ушла, оставив после себя лишь косточки, да ветхое тряпье.

Народ, как ветром сдуло. Не было тех, кто по глупости али любопытству остался бы понаблюдать за костром, в котором сгорали кикиморы. Лишь одна фигура застыла на внутреннем кольце частокола, кутаясь в выцветший дорожный плащ. Парень, лет восемнадцати не боле, неотрывно смотрел в огонь, то и дело одергивая плечами. Его правая нога тряслась и вовсе безостановочно. Горячка недавнего боя никак не могла уняться. Сейчас идти бы спать, верно уж — дело сделано. Но он отчего-то не шел, словно зарок себе дал, досмотреть за развоплощением тварей до самого конца, хоть и было уже трижды все кончено.

У него были хрупкие плечи и тонкие, даже слегка женственные черты лица. Узкие синеватые губы, широко посаженные серые, как сталь глаза, чуть вздернутый курносый нос. Белые ни то выцветшие, ни то седые патлы, соломенным стогом раскидались окрест головы. Он вздрагивал от каждого дуновения ветерка, то и дело доставая из-под плаща ладони, чтобы на них подышать. Стояла теплая ночь червень месяца, а странный парень отчего-то мерз. Хотя на такого глянешь, сразу видно — малахольный, болезненный весь какой-то, щуплый, такого не то что дубиной огреть, дохнуть — гляди, зашибет.