Людовик XV и его двор. Часть вторая - Дюма Александр - Страница 71

Посудите же, как это философское благоразумие проявлялось у него даже во взаимоотношениях с его лучшими друзьями — если не сказать сообщниками! — посудите, как мало он нуждался в том, чтобы быть убежденным в своих идеях, и насколько мало, по-видимому, ему был нужен алгебраический циркуль для точного измерения мысли!

Вольтер, проповедовавший безбожие и вечно боровшийся с сомнением, пишет ему и Фридриху:

«Все, что нас окружает, является царством сомнения, а сомнение является неприятным состоянием.

Существует ли Бог, такой, каким его считают? Существует ли душа, такая, какой ее воображают? Существуют ли связи в природе, такие, какие их устанавливают ученые? Стоит ли на что-нибудь надеяться после короткого мига земного существования? Была ли у Гелимера, лишенного своего государства, причина расхохотаться, когда его показали Юстиниану? И была ли у Катона, страшившегося увидеть Цезаря, причина покончить с собой? Не является ли слава всего лишь иллюзией? И разве невежественный, спесивый и потерпевший разгром Мустафа, совершающий в неге своего гарема всевозможные глупости, счастливее, если у него хорошее пищеварение, чем герой-философ, у которого оно скверное? Равны ли все человеческие существа перед лицом Верховного существа, вдыхающего в природу жизнь? И в таком случае будет ли душа Равальяка равна душе Генриха IV? Или же ни у того, ни у другого души не было? Пусть со всем этим разбираются философы; что до меня, то я в этом ничего не понимаю».

«Признаюсь Вам, — отвечает д’Аламбер, — что позиция автора “Системы природы” в отношении существования Бога представляется мне чересчур твердой и чересчур догматичной и что я не вижу в этом предмете ничего, кроме скептицизма здравомыслящего человека. Слова “Что мы знаем о Боге?” служат для меня ответом на все умозрительные вопросы, а вывод, который следует присоединить к этим словам, состоит в том, что, раз мы ничего о Боге не знаем, то нам, несомненно, и не столь важно знать о нем более».

Несколько позднее он добавляет:

«Умозрительное нет не кажется мне намного более мудрым, чем да, и слова “Это неясно” являются единственным разумным ответом почти на все подобные вопросы».

Вероятно, поборников разрушения можно было бы простить, будь они тверды в своих убеждениях; но, как видите, они таковыми не были.

И потому д’Аламбер постоянно упрекает нетерпеливого Вольтера, который старше его на двадцать три года и которому уже шестьдесят восемь лет, в нетерпеливости и в чересчур поспешных действиях, способных, в конечном счете, бросить на него тень.

«Если род человеческий просвещается, — пишет он Вольтеру, — то это происходит потому, что его просвещают постепенно».

Именно эта мысль заставила д’Аламбера присоединиться к плану издания «Энциклопедии».

И действительно, первые тома этого огромного собрания следовало написать с большой осмотрительностью, чтобы не напугать духовенство; и все же, невзирая на все предосторожности, указом королевского совета от 7 февраля 1752 года два первых тома издания запрещены, а печать остальных томов приостановлена на полтора года. Однако д’Аламбер, Дидро и Вольтер добиваются разрешения продолжать издание и продолжают его. Выходят пять новых томов. Церковники бьют тревогу, кричат о безбожности этих книг, и указом королевского совета от 3 марта 1759 года редакторов лишают привилегии на издание. Д’Аламбер опасается бросить на себя тень и, верный своему характеру, отходит в сторону. Дидро настаивает, упорствует, просит, привлекает на свою сторону директора издательства, рисуя в выгодном свете доходы, которые принесет в подобном предприятии торговля, и герцог де Шуазёль, который объединил нас в союз с Австрией, запретил орден иезуитов и стремился завершить свой труд, принимает решение, что издание «Энциклопедии» не только продолжится, но и не будет подвергаться никакой цензуре.

Именно благодаря этому разрешению становится возможно опубликовать следующие максимы, почти все вышедшие из-под пера д’Аламбера:

«В природе нет существа, которое может быть названо первым или последним. Есть бесконечная вселенная, простирающаяся во все стороны». (Статья «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ».)

«Что за важность, мыслит материя или нет? Разве это влияет на справедливость или несправедливость, на безнравственность и на любые истины какой-либо системы воззрений, будь то политических или религиозных?» (Статья «ЛОКК».)

«Жизнь и одушевленность есть всего лишь физическое свойство материи. Единственное различие, существующее между некоторыми растениями и такими животными, как мы, состоит в том, что они пребывают в покое, а мы бодрствуем, что мы — животные, которые чувствуют, а они — животные, которые не чувствуют». (Статья «ЖИВОТНОЕ».)

И потому Вольтер пишет д’Аламберу:

«Во время войны между парламентами и епископами философы будут пребывать в благоприятных условиях. У вас появится возможность высказывать во всеуслышание истины, которые двадцать лет тому назад никто не осмелился бы произнести». (Письмо д’Аламберу, 13 ноября 1756 года.)

Честно выполняя призыв учителя, д’Аламбер, как можно видеть, громоздит в «Энциклопедии» одну истину на другую, что приводит к немалому успеху, и 4 мая 1762 года д’Аламбер может написать Вольтеру:

«Что касается меня, то в этот момент я все вижу в розовом цвете; я вижу, что веротерпимость восстановлена, протестантов призывают возвращаться, священники женятся, причастие отменено, а фанатизм сокрушен настолько, что его нельзя больше заметить».

Ну а теперь перейдем к этому учителю, который проповедует и действует одновременно, являясь мозгом, замышляющим заговоры, и вместе с тем рукой, наносящей удары; к этой роковой звезде, рядом с которой все выглядят лишь планетами и которая увлекает весь мир в вихрь атеизма и нечестия!

Вольтер настойчив куда больше, чем Дидро, отважен куда больше, чем д’Аламбер. Отважный до наглости, он, неуважительно относясь к Священному Писанию и при этом опираясь на него, извращает и искажает его тексты; ложно истолковывает слова Отцов Церкви; меняет местами «да» и «нет»; наносит удары всюду: впереди себя и позади себя, направо и налево. Не столь важно, кто им ранен, лишь бы он ранил! Одна из пущенных им наудачу стрел непременно попадет в королевскую власть или религию. Вспыльчивый, гневливый, необузданный, он скрытничает лишь против своей воли и, как это полагается вождю, вынужден утаивать свои замыслы. Разумеется, он предпочел бы, по его собственным словам, объявить религии открытую войну и «умереть на груде христианских святош, принесенных в жертву у его ног» (письмо д’Аламберу, 20 апреля 1761 года). Однако ему понятно, что следует «наносить удары и тотчас прятать руку» (письмо д’Аламберу, май 1761 года), действуя, в конечном счете, в качестве заговорщиков, а не ревностных бойцов.

Но как же дорого обходится такая скрытность этому Агамемнону воинства скептиков! Дело в том, что, в полную противоположность д’Аламберу, которому достаточно сорока рукоплещущих ему слушателей, Вольтеру нужна всеобщая известность от Парижа до Берлина, от Ферне до Стокгольма, от Женевы до Санкт-Петербурга.

— У этого человека славы на миллион, — в раздражении говорил д’Аламбер, — а он жаждет ее еще на грош.

Вольтер родился в 1698 году и умер в 1778-м. Он властвует целый век; Сатана даровал ему долгую жизнь, ибо труд его громаден.

Поэтому он приступает к своему труду смолоду.

— Несчастный! Ты будешь знаменосцем безбожия! — кричал Вольтеру, в то время еще простому школяру коллежа Людовика Великого, иезуит Леже.

И действительно, Вольтер растет среди людей безбожного общества XVII века и атеистического общества XVIII века. Он ученик Шольё, он завсегдатай дворца Вандома. Ссора с г-ном де Роганом вынуждает его искать убежище в Англии, и именно там, как сообщает нам Кондорсе, Вольтер поклялся посвятить свою жизнь ниспровержению религии. И он сдержал слово.

Клятва эта наивна и удивляет даже в нашу эпоху. Почитайте «Жизнеописание Вольтера» (Кельское издание).