Людовик XV и его двор. Часть вторая - Дюма Александр - Страница 50

ГОСПОДИН ДЕ СЕН-ПРИ. Продвигались г-жой де Помпадур, однако имеют способности и желание продвигаться. Отца следует отличать от сына и шевалье; когда-нибудь последний сможет стать весьма полезным.

ГРАФ ДЕ ПЕРИГОР. Осмотрительный и честный человек.

ГРАФ ДЕ БРОЛЬИ. Обладает энергией и умом, равно как и политическими приемами.

МАРШАЛ ДЕ БРОЛЬИ. Обладает способностями командовать войсками в случае войны.

ГРАФ Д’ЭСТЕН.[11 - Это граф д’Эстен, адмирал военно-морского флота. (Примеч. автора.)] Обладает талантами, какие положено иметь при его звании.

ГОСПОДИН ДЕ БУРСЕ. Обладает, равно как и барон д’Эспаньяк, твердыми познаниями.

ГОСПОДИН ДЕ ВЕРЖЕН. Пребывает в посольствах. Обладает весьма упорядоченным умом и способен вести продолжительное дело, основываясь на правильных началах.

В ПАРЛАМЕНТЕ, в СЕМЕЙСТВАХ ПРЕЗИДЕНТОВ, есть даровитые люди, весьма усердные в исполнении своих обязанностей; есть также несколько таковых и среди советников.

ПРЕЗИДЕНТ ОЖЬЕ. Обладает характером, пригодным для трудных и бурных переговоров; ведь среди судейских чиновников есть буйные головы и люди, неспособные быть использованы нигде, кроме Парламента, по причине особого устройства их ума.

Что же касается духовенства, то г-н де Жарант взрастил в этом сословии чересчур много лиц, достойных того, чтобы с ними не считались. Он встал на путь, противоположный пути своего предшественника, желавшего иметь духовенство образцовое и приверженное к религии. Господин де Жарант отобрал слишком много людей, подобных ему самому.

ЕПИСКОП ВЕРДЕНСКИЙ. Он чересчур известен, чтобы иметь надобность в рекомендации, так же как и его семья, приверженность которой к нашему дому хорошо известна.

ГЕРЦОГ ДЕ ЛА ВОГИЙОН. Он равным образом чересчур известен, чтобы иметь надобность быть рекомендованным. Он вкладывал столько души в то, чтобы сделать своих воспитанников принцами честными, просвещенными и даровитыми, что это никогда не будет забыто. Я скажу то же и о других лицах, участвовавших в воспитании детей королевского дома Франции.

Что же касается БЫВШЕГО ЕПИСКОПА ЛИМОЖСКОГО, то его добродетель, его чистосердечие, его доброта говорят более чем достаточно в его пользу.

Есть и другие лица, вполне достойные рекомендации; но, помимо того, что у них есть должности, все они связаны дружескими или родственными узами с вышеупомянутыми особами; так что говорить о них я не стану.

АРХИЕПИСКОП ПАРИЖСКИЙ (БОМОН). Его следует считать одним из столпов религии, и наша семья обязана поддерживать его, как по совести, так и ради собственной выгоды, чего бы то ни стоило. Нежная мать моих детей скажет об этом намного больше; она сумеет отличить добро от зла, и здесь нет надобности доказывать, насколько она достойна любви и преданности».

Юная принцесса отправилась в путь с наставлениями матери, радостная от того, что едет во Францию, исполненная надежды на будущее, исполненная веры в настоящее.

Тем не менее ее испугало одно предзнаменование.

Стены спальни, предоставленной ей в первом доме, в котором она остановилась на земле Франции, были затянуты обоями со сценами евангельского рассказа об избиении младенцев; там было изображено столько пролитой крови и столько разбросанных трупов, а черты лиц были переданы с такой правдивостью и выразительностью, что юная принцесса попросила отвести ее в другую комнату, не смея лечь спать в этой.

В Компьене состоялась ее встреча с женихом, церемониал, позднее повторенный для Марии Луизы и не принесший, как и во втором случае, счастья Франции. Мария Антуанетта, в соответствии с правилами этикета, бросилась к ногам Людовика XV, который поднял ее, поцеловал в обе щеки, а затем, в ожидании брачного благословения, проводил ее в Ла-Мюэт, где ей была представлена графиня дю Барри.

Госпожа дю Барри тоже значилась в списке Марии Терезии: императрица помнила об услугах, оказанных Австрии г-жой де Помпадур, и, как видно, хранила признательную память о ней.

Так что Мария Антуанетта, к великому отчаянию Шуазёлей, была весьма расположена к г-же дю Барри.

Версаль оделся в парчу и золото, а между тем новое предзнаменование преследовало юную дофину вплоть до ее въезда в Мраморный двор.

В ту самую минуту, когда она ступила ногой на порог дворца, над замком разразилась неистовая гроза, и удары молний, сопровождавшиеся долгими и протяжными раскатами грома, огненным кольцом опоясали, казалось, весь горизонт.

Она испуганно взглянула на маршала де Ришелье, находившегося подле нее.

— Нехороший знак! — промолвил он, покачав головой.

И в самом деле, маршал де Ришелье не был сторонником союза с Австрией.

На другой день дофина отправилась в Париж, и зрелище, ожидавшее ее там, успокоило ее в отношении предчувствий, которые она испытала накануне. Все парижане вышли на улицы, чтобы встретить ее; она проезжала по столице, слыша крики толпы: «Да здравствует дофин! Да здравствует дофина!» Эта радость была настолько горячей, что Мария Антуанетта испытывала своего рода упоение.

— Вы видите вокруг себя, ваше высочество, — сказал ей г-н де Бриссак, — двести тысяч влюбленных в вашу особу!

Но к каждой радости судьба примешивала свое предостережение; на каждом празднике смерть взимала свою дань.

Известно, какой огромной оказалась дань, собранная ею на площади Людовика XV, где должны были пускать фейерверк, один только завершающий сноп которого обошелся в шестьдесят тысяч ливров. В то время застраивали улицу Рояль-Сент-Оноре и предместье. Жулики устроили давку; в толпе испугались этого непонятного волнения, внезапно охватившего все это людское море. Каждый хотел бежать; кто-то бросался в канавы, кто-то задыхался в тесноте, кого-то давили о стены.

Полиция призналась, что там было найдено двести трупов.

Парижане же втихомолку говорили, что вслед за этой давкой около тысячи двухсот трупов было брошено в Сену.

Всего лишь за месяц это было уже третье предзнаменование, и, как видим, не менее страшное.

Последнее происшествие произвело сильное впечатление на дофина.

Незадолго до этого он получил две тысячи экю, которые король выдавал ему каждый месяц; он послал эти деньги г-ну де Сартину, сопроводив их следующим письмом:

«Я узнал о несчастье, случившемся из-за меня, и глубоко опечален им. Мне принесли деньги, которые король посылает мне каждый месяц на покрытие моих мелких расходов; располагая лишь этой суммой, я посылаю ее Вам; окажите помощь самым несчастным.

Свидетельствую Вам, сударь, свое глубокое уважение.

ЛЮДОВИК АВГУСТ.

Версаль, 1 июня 1770 года».

В разгар всех этих событий дофина произвела очень сильное впечатление. Вот ее портрет, представленный одной из рукописных газет того времени:

«Ее высочество дофина довольно высока для своих лет; она худощава, не будучи тощей, и вообще такова, какой должна быть еще не вполне сформировавшаяся молодая особа; она превосходно сложена, и все части ее тела чрезвычайно соразмерны. У нее красивые белокурые волосы; полагают, что впоследствии они станут пепельнокаштановыми. Овал ее лица, несколько удлиненного, безупречен; брови у нее густые в той степени, в какой это может быть у блондинки; глаза голубые, но не бесцветные: они обладают живостью, исполненной ума. Нос орлиный, немного заостренный к концу; рот мал, хотя губы полные, в особенности нижняя, которая известна под названием австрийской. Белизна ее кожи ослепительна, а цвет лица у госпожи дофины вполне может избавить ее от необходимости прибегать к румянам. Поступь у нее истинно царская, но надменность осанки умеряется в ней кротостью, и, глядя на эту принцессу, трудно отказаться от чувства уважения и одновременно нежности к ней».

Тем не менее одной этой красоты было недостаточно, чтобы успокоить Людовика XV.

Он был не особенно уверен в возмужалости своего внука, герцога Беррийского, никогда не выказывавшего ни малейшего желания сблизиться с какой-либо женщиной. Поэтому накануне его свадьбы король позвал к себе г-на де Ла Вогийона, наставника дофина, и поинтересовался у него, было ли воспитание Людовика Августа полным в том объеме, в каком оно должно у человека, который на другой день вступает в брак. Господин де Ла Вогийон, никоим образом не полагавший, что обязанности, связанные с его должностью, могут простираться так далеко, с удивлением посмотрел на короля, что-то пробормотал и наконец признался, что ни слова не говорил дофину о тех делах, в которых, по мнению короля, дофину следовало разбираться. И тогда Людовик XV, видя, что при любом раскладе г-н де Ла Вогийон будет плохим наставником по части уроков, касающихся супружества, придумал хитроумное средство открыть глаза молодожену. Он приказал развесить вдоль стен коридора, который вел из комнаты герцога Беррийского в покои дофины, гравюры из изданного аббатом Дюлораном в 1763 году «Современного Аретино», не оставлявшие желать лучшего в отношении самых темных вопросов науки, в которой герцог де Ла Вогийон, по его собственному признанию, был плохим учителем, и затем поручил камердинеру дофина посоветовать своему господину, вручая ему свечу, внимательно разглядеть при свете этой свечи гравюры, развешанные на стенах.