Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 41

Арестованный Спиридонов. Мне очень не хочется верить, что Николай Порфирьевич предал меня и страну, но исключать этого никак нельзя.

И за всем этим покушение на Павла Петровича, чудесным образом предотвращенное мной.

А еще на краю сознания свербела мысль об амулете, снятом проституткой Лукерьей и ее подельниками в темных закоулках Апраксина двора. Имеет это какой-то отношения к остальным событиям?

С этими мыслями и добралась до дома. У самых дверей к нам кинулась фигура в темном сюртуке, выскочившая из-за угла. Аслан прикрыл меня собой, а Андрей ловко подсек господину ноги и уже готовился приголубить упавшего по голове, как тот закричал:

— Ваша Светлость! Это Агафон! От Спиридонова!

Я отстранила черкеса и подошла к лежащему мужчине. Охранник ловко его скрутил, восседая прямо на спине и придерживая голову, чтобы «подопечный» уткнулся лицом в гранитную плиту тротуара. Таковые стали активно обустраивать на улицах согласно прошлогоднему императорскому указу.

Нежданный посетитель и в самом деле оказался филером Николая Порфирьевича — Агафошей, освещенным и знающим множество языков по словам пристава. Рыпаться он и не пытался, лежал смирно и не возмущался. Только после моего знака Андрей позволил помощнику пристава посмотреть на меня.

— Ты здесь чего делаешь?

— Вас искал, Ваша Светлость. Беда! Скрутили Николая Порфирьевича.

Андрей зыркнул на меня, и я поняла его без слов.

— Что значит — скрутили?

— Арестовали канцелярские. За измену! Что снюхался якобы с англичанами! Но это навет все!

— Расскажи подробно! — грозно потребовала я.

Агафону позволили встать и привести наряд в божеский вид. Отряхиваясь, он и поведал уже известную мне историю ареста Спиридонова, добавляя в нее интересные детали. Получалось, что Николай Порфирьевич вязаться не хотел, в кабинет свой никого не пускал, что пришлось его скручивать силой. В бедах начальника помощник винил своего коллегу Степана, обвиняя его во всех грехах, за которые приставу теперь и отвечать. По его словам именно Фролов спутался с компанейскими, участвовал во вчерашнем покушении на меня.

— Погоди, — остановила его излияния я. — Вчера меня снова убить пытались?

— Конечно, Ваша Светлость, — кивнул Агафон. — Как есть Вас-с. Заложили бомбу в телегу, отправили навстречу.

— И подгадали? Как могли взорвать ее рядом с моей каретой?

— То мне неведомо. Вот только слышал я, как Степан говорил с англичанином на Прачечном, случайно увидел. И были там слова про мост и карету. Выручать Николая Порфирьевича надо, — жалобно промямлил Агафоша. — Добрый он начальник и слуга делу своему. Беда без него будет.

— Выручать надо, — задумчиво согласилась я. — Да вот непонятно как.

— Поклонитесь Государю, Вы же можете! Когда его в следующий раз увидите?

— То не твоего ума дело, — встрял в разговор Андрей, и не согласиться с ним было невозможно.

— С кем говорил Степан? — спросила я помощника пристава.

— Мне господин сей незнаком, но Степан называл его Адамом. Мани клянусь, так и назвали его!

Адам… из тех служащих Британской Ост-Индской компании, что квартировались в Петербурге, человека с таким именем я не знала. Они, конечно, менялись, но почти все на виду, контору здесь держали не самую большую.

— Еще есть, что сказать?

— Нет, Ваша Светлость. Все, что знал, поведал. Помогите Николаю Порфирьевичу, Светом прошу!

— Помогу, чем смогу, — ответила я и махнула рукой, мол, иди.

Из дверей высунулся новый швейцар, взятый на место убитого Ваньки. Аслан показал ему, мол, не поднимай шума, пошептался с Андреем и повел меня в квартиру. Ноги мои уже гудели от долгого дня, а голова оказалась настолько переполнена событиями и впечатлениями, что соображала я уже плохо. Услышала, как Таньке велели умыть и накормить графиню, а после проследить, чтобы она легла и не занималась глупостями до самого утра. Тем горничная и занялась, сопровождая меня везде, как неразумное дите. Взбрыкнула я лишь раз, когда твердо решила помолиться перед сном, на удивление это не вызвало споров, а наоборот: «конечно, барышня графиня, помолиться — оно всегда полезно, даже Вашему Мани».

— Воротами является Божество Солнце и Луна. Для того, чтобы освободить Пять божеств и разделить Свет и Тьму, оно делает полный обход вокруг и освещает четыре стороны (букв. угла) света. О, мой Бог, если мы когда-либо, не ведая, заблуждались в отношении Божества Солнце и Луна, божеств, находящихся в двух Светлых дворцах, и если мы не уверовали в них, признав их истинными, могучими и сильными божествами, если мы говорили о них много скверных и недостойных слов, если мы говорили, что Солнце и Луна перестанут существовать, что они восходят и заходят, не имея воли, что, если они обладают волей, пусть не восходят; если мы говорили о самих себе, что мы иное, чем Солнце и Луна, мы просим об освобождении от этого второго, по неведению совершённого греха. Прости мой грех![2]

— А про Христа будете читать? — спросила Танька.

Да, манихеи почитают Иисуса за одного из пророков, и каждый раз, когда я в молитвах упоминала его имя, моя служанка сияла и крестилась.

— Не сегодня. Помоги подняться. Устала очень. Зато на душе светло теперь.

Дождалась, когда горничная задует свечи, закрыла глаза и…

[1] В Петербурге было несколько «козьих болот» — заболоченных мест, на которых, что характерно, в самом деле паслись козы. Козье болото в районе петербургской Коломны — ныне Воскресенский сквер (площадь Кулибина), разбитый на месте взорванного в 1932 году церкви Воскресения Господня, построенной в 1856 году. Начали облагораживать эту площадь только в 1846 году, поставив деревянную церковь, уже через год стартовало строительство каменной. Еще одно петербургское Козье болото было на месте нынешнего Сытного рынка на Петроградской стороне.

[2] Из Хуастуанифта — покаянной молитвы манихеев

Глава 15

И открыла их с рассветом. Таня еще дрыхнет, однако мне не привыкать к самостоятельности, даже сама растопила плиту, чтобы согреть себе воды для кофия. Но на шум с кухни подскочила и горничная, и тут же принялась ругаться, что барышня графиня опять в чужом епархии распоряжается.

— Это Вы, Александра Платоновна, у себя в спальне командовать можете — кому и куда уд совать, а горшки и тарелки — мое!

Я посмеивалась, попивая крепкое зелье, и ждала завтрак. Сегодня день снова суетный, подкрепиться следует основательно. Через час после подъема в дверь постучали, это оказался Дыня, сообщивший, что они с Тимофеем готовы сопровождать меня по первому требованию. Уточнив, куда и когда сударыне надо, кивнул, мол, все будет в лучшем виде.

Главное, чтобы снова купаться ему не пришлось.

В Лицее сегодня много работать не пришлось, у школяров были общие занятия, и я озарила их всех скопом, настраивая на прилежание и послушание. С последним, конечно, опять ничего не получилось, шкодливость в подростах — суть естества, ее никаким Светом не вытравишь.

Зато после нашла господина Карцова, отвечающего за преподавание физических и математических наук, и попросила о занятиях по его предметам. Яков Иванович премило удивился такому обращению и явно был намерен отказать. Он получил блестящее образование: после Смоленской семинарии — Учительская гимназия в столице, а затем был слушателем в нескольких немецких университетах. Поэтому идея обучать физике молодую девицу, к которой учителя приходили домой, не показалась ему заманчивой. И только услышав о моих успехах на поприще изобретательства, подкрепленных бурным развитием таланта в связи с этим, заинтересовался.

— Элегантно, — одобрил он револьвер — единственное материальное подтверждение моих слов, которое было с собой. — Металл как подбирали?

— По наитию и из имеющегося. Я словно стала чувствовать машины, их чаяния и надежды. Но и стала осознавать, что мне не хватает знаний. Не могу и объяснить свое озарение, иногда ощущаю, как механизм злится, что я не понимаю до конца его. Звучит странно, осознаю это.