Страсть за кадром - Джойс Мэри - Страница 38

Бретт радовало, что Лизи любит свою работу. А среди молодых фотографов Парижа авторитет Бретт продолжал расти, и Лоренс снова встал на ее пути. Элитное общество профессионалов моды было маленьким кланом и избежать встречи с кем-то в нем было невозможно. Любой ошибочный шаг ведет к телефонным обсуждениям в Париже, Милане, Нью-Йорке и Токио.

За последний год Бретт слышала несколько версий об их разрыве. Наиболее восхитительной была та, что она нашла снимки Лоренса в интересных позах с рыжей моделью с лицом ангела и репутацией неразборчивой девицы.

Отказ разговаривать с Лоренсом на публике давал только новую тему для пересудов, поэтому Бретт, вежливо поговорив с ним, быстро уходила. Каждый из этих контактов сопровождался лавиной звонков Лоренса и его сотрудников, на которые она отказывалась отвечать.

Интеллигенция определила для себя, что страницы «Вуаля!» стали плоскими и невдохновляющими после ее ухода и что журнал опять встал на зыбкую почву. Было ли это правдой или преувеличением, но это только возвысило репутацию Бретт как созидательную силу в рекламе.

В июле Бретт посвятила некоторое время съемке рекламных снимков для концерта под названием «Цель жизни» — межатлантического благотворительного концерта в пользу жертв голода в Эфиопии. Когда Боб Гелдоф позвонил, она сразу согласилась и в закулисном хаосе на стадионе Уэмбли в Лондоне сделала несколько очень выразительных снимков Тины Тернер, Мадонны, Элтона Джона и многих других звезд.

Наконец, в августе Бретт последовала традиции ее европейского дома и взяла месяц отпуска, но использовала всего несколько дней для отдыха. Работа на концерте напомнила ей о том, что она купила «Хасельблад», и экспериментировала у себя в студии. Снимки камерой большого формата были четкими и чистыми, как натуральные.

Новые снимки парижан: ее близких друзей, владельцев магазинов и кафе и даже некоторых модельеров, редакторов и стилистов, с которыми она сотрудничала, полнее раскрыли ее природный талант делать снимки естественными.

Находясь в студии Бретт, Софи Леклерк заметила это. Она замолвила слово о новом проявлении таланта Бретт художественному директору «Ля Фам», ответственному за фотографии.

— Портреты — это мое хобби, — возразила Бретт, когда он позвонил ей, но согласилась рассмотреть предложение.

И в сентябре ее любознательность была оправдана возможностью сфотографировать Франка Трюффо, известнейшего директора французского кино. Бретт восхищалась сильным зрительским восприятием его фильмов, их естественностью. Бретт была последней, кому удалось снять Трюффо перед его смертью.

Джо встречался с Лизи всякий раз, когда позволяла ему его загруженность. Так как его контракт с «Клик Клак» заканчивался, Габриель для увеличения прибыли заполнял большую часть его времени съемками, но после года работы исключительно на одного клиента Джо устал от постоянного волнения, от того, как отнесутся клиенты к его внешнему облику. Прелесть жизни в качестве модели стерлась, и часто он чувствовал себя лошадью на выставке, с которой сначала бережно обращаются, а потом прогоняют. Он проводил дни, весь покрытый мраморной пылью, небритый, без маникюра на руках и в несвежей одежде, но продолжал уговаривать себя, что хорошо, когда есть деньги и скоро он сможет бросить заниматься этой работой и посвятить больше времени искусству.

Джо приелась такая жизнь. Он слишком часто бывал на карнавалах и понял, что с постоянными его участниками не о чем говорить. Их основной целью было быть замеченными.

В июле Рэндл приехала в Париж для работы на представлении «Ссуда на предъявителя», необычайно престижном представлении готовой одежды. Ее стиль и выступление, которое «Эспьон» назвал «Обворожительная Рэндл», означали, что все три модельера платили по пять тысяч долларов за каждый клип. Но, невзирая на ее жесткий график, она находила время попорхать с Джо.

В конце первой недели представления в содружестве с прессой и всеми наиболее богатыми владельцами магазинов, чьи «открытые для покупки» доллары были ключами ко всему, Терри Карбоньер преобразовал Лувр в дачную резиденцию с апартаментами для каждого. Все действующие лица были одеты в пьянящие французские модели, и до окончания действия гости порхали, как бабочки.

Рэндл выглядела как тропический освежающий напиток в своем шелковом саронге и топе в виде повязки, крутясь перед Джо и необычайно мрачным джентльменом, коммерческим директором одного из эксклюзивных магазинов Сан-Франциско, одним из ее клиентов.

— Иногда мне приходится раз десять переодеваться, прежде чем решу, что надеть.

Уже в середине вечера Джо сказал:

— Я уже почти оделся, Рэндл, ты готова к выходу?

— Дай мне еще немного покрутиться. Я не хотела бы упустить какой-нибудь мелочи, — ответила Рэндл, сдувая невидимые пылинки с сатинового лацкана его костюма.

В этот момент они заметили неподвижно стоящего со строгим видом парня, с мощной комплекцией и военной выправкой, направлявшегося к ним.

— Все было бы хорошо, если бы оно не было похоже на быка с рогами. Как ты думаешь, что ему надо? — прошептала Бретт.

Не успел Джо что-либо ответить, как этот человек подошел к ним.

— Простите за мое вторжение, мисс, — обратился он к Рэндл сухим официальным тоном. — Его Величество попросил меня доставить эту записку.

— О каком Величестве ты говоришь, милый? — спросила Рэндл, разрывая конверт.

— Он просит вас о любезности ответить ему, — сказал человек.

Развернув записку, она увидела выдавленную эмблему — золотая корона с витиеватой буквой «А». В записке было написано следующее: «Если бы я увидел вас вечером, я был бы согрет вашим блеском. Я был бы польщен, если бы вы согласились сопровождать меня на коктейле, таким образом я мог бы претендовать на привилегию знакомства с вами. Если вы столь благосклонны ко мне, Эдмунд проводит вас к моей машине. Жду вашего ответа». Записка была подписана: «Принц А».

— Что это, Рэндл? — спросил Джо, с нетерпением ожидая, когда наконец они выйдут.

— Джо, радость моя, это приглашение, — сказала она, протягивая ему записку.

Рэндл видела многих очень высокопоставленных людей, но еще никогда не встречалась с членами королевской фамилии. А принц был холостяк, что было интересней вдвойне и привело ее в полный восторг.

— Эдмунд, вы не можете оставить нас на одну минуту?

— Конечно, мисс. — Он отошел и повернулся к ним спиной.

— Джо, ты ведь знаешь, что я считаю тебя самым сладким на земле… — замурлыкала Рэндл. — Не каждый день девушке удается встретиться с принцем. Ты ведь понимаешь, правда, радость моя? Я позвоню тебе. — Она поцеловала его в щеку, одернула рубашку и пошла с Эдмундом.

«Все правильно, — рассмеялся над собой Джо. — Для Рэндл все просто — принц, соответственно богатые подарки». Он решил, что пришло время им с Рэндл пожать руки и расстаться.

Рэндл и ее неистощимая энергия выбили его из графика, и теперь Джо стал посвящать больше времени скульптуре. Он также нашел, что выходки Лизи были уже не такими болезненно проблематичными, как раньше.

Через три недели после ухода Рэндл, в один из выходных Лизи, он приготовил обед у нее дома. Пообедав, они вышли на почти пустые улицы и остановились у кафе попить лимонаду. Жара была такая изнуряющая, что исчезли даже вечно присутствующие мимы и бродяги.

— Они, наверное, пошли в кино. В конце концов там есть кондиционеры! — сказала Лизи.

— Мы тоже это можем сделать или покататься в метро, пока оно еще работает, — поддразнил ее Джо и добавил:

— Парижане недаром уезжают в августе из города.

Лизи обернулась через плечо:

— Почему бы тебе не залезть в фонтан? Ты бы там точно остыл.

— Потому что уверен, что это противозаконно.

— Здесь никого нет, кроме меня, а я тебя не предам. Вперед! — сказала Лизи, — Ты — голова!

— Если пойдешь ты, пойду и я. Я тебя вызываю!