Страсть за кадром - Джойс Мэри - Страница 29

— Прости, сладкий, — или, — извини, радость моя. — Бретт и Марсель хвостом следовали за ней.

Когда уселись, Бретт вблизи посмотрела на Марселя, пытаясь оценить его привлекательность. Иногда она думала, что он выглядел бы красивым и очаровательным в парике, но единственно, как могла его охарактеризовать Бретт, это — ординарный.

Как только поставили на стол их напитки, прожектор осветил крохотную сцену, и маленькая темноволосая женщина подошла к микрофону.

— Добрый вечер, мои дорогие. Я — Моник. Добро пожаловать в Бачимонт. Сегодня я имею удовольствие представить вам восходящую звезду джаза из Нью-Орлеана, господина Уинтона Марсалиса.

Когда Марсалис начал исполнять свою вторую мелодию, Бретт открыла глаза и нашла Рэндл и Марселя, занятых разговором. Она оглядела людей, слушающих представление. Бретт нравилось наблюдать, и она поняла, что ее лучшая идея для съемки — это простое внимание к поведению людей. Она посмотрела на возвращающихся на свои места музыкантов, которых слушала закрыв глаза.

Затем Бретт взглянула в сторону Моник, стоящей в узком проходе, ведущем к кулисам. Она склонилась к высокому мужчине, находившемуся рядом с ней, и они оба слегка покачивались в такт музыке. Ее руки сплелись у него на груди, а его — комфортно отдыхали на ее талии, и он стоял отвернувшись от публики, поглаживая щекой ее волосы. Моник что-то ему сказала, и он поднял голову, чтобы ответить.

Вдруг в глазах Бретт помутилось, потом потемнело, за исключением головокружительного водоворота розовых точек на ярко-красном и зеленом фоне, и звуков музыки, замирающих в забвении. Она вспыхнула в горячке и затряслась в ознобе, а комната распалась, как карточный домик. Тот мужчина был — Лоренс.

Бретт ухватилась за угол стола. Она хотела кричать, бежать, но не могла ни того, ни другого. Ее глаза горели злыми горькими слезами обиды от предательства. Она пыталась внушить себе, что обозналась, что этот человек был просто очень похож на Лоренса, но Бретт знала это лицо так хорошо, что невозможно было ошибиться.

— Радость моя, все нормально? Ты выглядишь ужасно, — зашептала Рэндл. — Бретт? С тобой все в порядке? — Рэндл нежно положила руку на руку Бретт.

Прикосновение Рэндл было похоже на ожог раскаленным металлом. Она посмотрела на свою руку, пытаясь найти слово, врезавшееся в ее тело и так напугавшее ее.

— Нет… Да… Мне хорошо. Мне надо уйти.

— Радость моя, если ты заболела, мы отвезем тебя домой.

Бретт не слышала Рэндл. Она вскочила из-за стола и бросилась через толпу. Комната вытягивалась перед ней, безжалостно и лабиринтообразно, и выход, казалось, удалялся на мили. Она наткнулась на официанта, балансирующего с подносом бокалов. Звук разбитого стекла был раздражающим на фоне жалобного завывания трубы. Посетители, испуганные неожиданным прерыванием их музыкальных грез, подняли головы и стали искать причину. Среди них был и Лоренс.

Он увидел ее как раз в тот момент, когда она была в дверях. Его бросило в жар, сердце стучало в висках. «Не может быть, что это Бретт», — подумал он, но, увидев боль и гнев в ее лице, понял, что это была она. Несколько секунд он стоял пригвожденный к полу. Этого не могло быть. Он вел двойную жизнь почти год. Теперь они смешались в одну, и удар был ни на что не похож, и он инстинктивно прикрыл лицо от удара.

Моник все поняла. Она увидела его реакцию, когда молодая женщина кинулась из комнаты, и ничего не сказала, когда он бросился за ней. «Теперь он должен решиться», — подумала она.

Лоренс увидел Бретт, останавливающую такси.

— Бретт, подожди! — кричал он. Ей не надо было оглядываться через плечо — звук его голоса, зовущий ее по имени, ворвался в тихую ночь, как сирена, а в ее сердце — как кинжал. Она села в такси и хлопнула дверцей.

Лоренс гнался за машиной вдоль улицы, крича водителю, чтобы тот остановился. Он подскочил к ним, когда машина притормозила на светофоре.

— Мне необходимо поговорить с тобой! — умолял он, задыхаясь и падая на закрытые двери. Бретт отказывалась смотреть в его сторону, тогда он лег на капот машины, блокируя движение на узкой улице с односторонним движением. — Я не уйду, пока ты не поговоришь со мной! — кричал он.

У водителя росло раздражение и нетерпение, Бретт ничего не оставалось делать, как выйти из машины.

— Ты чего-то недоделал? Теперь хочешь разыграть сцену! — шипела Бретт.

Ее всегда шокировали сцены, устраиваемые Барбарой. Сейчас она была на грани подобного, и это усиливало ее гнев.

— Но мне надо поговорить с тобой, объяснить, — сказал он. Они свернули на пустынную улицу. Лоренс с развязанным и развевающимся по ветру галстуком, опущенными плечами и безвольно повисшими руками, смотрел виновато и подавленно. Боль Бретт постепенно стала перерастать в злобу. Ее глаза сверкали негодованием, руки в ярости сжимались в кулаки.

— Тебе надо? А как насчет того, что мне надо? Ты хочешь объяснить мне — так? Почему сейчас, Лоренс? Потому что я увидела? Прежде ты никогда не чувствовал необходимости объяснить мне что-нибудь! Скажи мне, это я была другой женщиной или она?

— Все это не так. Я никогда о тебе так не думал. Я люблю тебя, Бретт, — бессвязно говорил Лоренс.

— Ты негодяй! Это поэтому ты не собирался влюбляться в меня? Значит, я была чем-то вроде «изюминки»?

Бретт ощущала себя избитой чемпионом тяжелого веса, но не упала. Это должно было быть победой в очках, а не нокаутом.

— Я оставлю ее, — трагическим тоном сказал Лоренс.

— Оставишь ее! Она тебе жена.

— Нет, но Монки и я — я имею в виду Моник и я — были вместе очень долго. С тех пор как я впервые приехал в Париж.

— И ты оставишь ее из-за меня? Тогда из-за кого же ты бросишь меня? Как ты смеешь говорить такое? Почти год ты обманывал меня и обманывал ее!

По реакции Лоренса Бретт ощутила, что Моник знала о ней. Но с другой стороны, как она могла не знать? Бретт и Лоренс везде бывали вместе, их фотографии пестрели во всех журналах.

— Хорошо, ты обманывал меня. Или думаешь, что не делал этого потому, что никогда не говорил мне, что у тебя никого нет, а я была такой наивной, чтобы спрашивать об этом? Я тебе скажу кое-что, Лоренс. Может быть, я молода и недостаточно испорчена, и еще не стала скептиком, чтобы играть с большими мальчиками, но я не так глупа и не хочу занимать второе место. Мне не нужно и первое, если я знаю, что есть кто-то еще. Держу пари, ты думаешь, что это очень жестоко.

Представление в Бачимонте закончилось, и улица наполнилась пешеходами. Они проходили мимо Бретт и Лоренса, не замечая их. В конце концов любовные ссоры были в порядке вещей на парижских улицах.

— Бретт, пожалуйста, дай мне шанс. Я очень тебя люблю, — попросил Лоренс.

— Лоренс, если бы ты сказал мне об этом в самом начале, может быть, мы смогли бы что-то предпринять, а может, и нет. Но теперь я чувствую себя испачканной и использованной, и я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

В субботу и воскресенье телефон звонил постоянно, но Бретт включила автоответчик. Она не стала даже прослушивать пленку. Она знала, что это Лоренс и что ему нечего сказать. Бретт не думала, что может чувствовать себя такой наивной. Перед глазами стояла та ночь. Она не могла ни есть, ни спать. Она считала, что ключом к обману Лоренса было его решение бросить ее. Его отпуск и ее поездка в Стокгольм не были случайностью, а были хорошо запланированной уловкой. Она затрепетала от своей глупости, когда вспомнила, как необычайно обрадовалась, узнав, что взамен сможет провести с ним уик-энд в Риме. Потом вспомнила ненавистную кошку Лоренса по кличке Монки. Она спрашивала его, почему он назвал одно животное разновидностью другого животного, и он сказал, что это длинная история. Вретт вспомнила свой разговор с Лизи, и как она разозлилась, когда Лизи высказала свое недоверие Лоренсу. Может, Рэндл права, что хранит свое сердце вдали от серьезных отношений: когда оно не чувствует, оно не болит.