Пятнадцать ножевых 3 (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 17

— С тобой проблемы будут.

— Это почему?

— А я позвонила Лебензону, — Екатерина Тимофеевна поправила прядь тщательно уложенных каштановых волос. — Лев Аронович мямлил что-то, прям на себя похож не был. Обычно он про коллег не стесняется.

Я тоже у Лебензона поспрашивал про Дыбу. Собственно, кличку и узнал у него. Трижды была замужем, двое детей, член партии с какого-то там лохматого года, потомственная врачиха, строит все ЦКБ и даже Чазов ее боится.

— Оказывается, с тобой Панов, столько было приключений за последний год, — Екатерина Андреевна опять обошла меня по кругу. — И людей ты в утопленном автобусе спасал, и болезнь генерала вовремя поймал, к нам в ЦКБ отправил. Австрия, да? Как там? Каштаны на Рингштрассе цветут?

Главврач скорой явно была за границей. И похоже не раз.

— Цветут, — покорно согласился я.

— А нам тут приключения не нужны, — Дыба повысила голос и покачала у меня перед носом наманикюренным пальчиком. — Мы тут по инструкции работаем! И не дай бог шаг влево, шаг вправо — расстрел. Первый отдел исполнит, прямо тут, у нас в подвале. Где полк НКВД был.

— В каком месте смеяться?

— Тебе не смеяться надо, а меня слушать. Я с тобой цацкаться не буду. Генерал, не генерал, мне на твои мохнатые лапы плевать и растереть, это ясно?

— Предельно. Со своей стороны хочу сказать, что нарушений трудовой дисциплины мною допущено не было, жалоб на меня от населения не поступало, этику с деонтологией я не нарушал. К тому же, Екатерина Тимофеевна, я сюда не просился. Меня пригласили.

— Вот и отличненько, — Екатерина Тимофеевна перешла на ласковый тон. От которого мурашки побежали. — Будешь паинькой — сработаемся. Только предупреждаю сразу. Девок в бригадах мне не портить. На работе никаких амуров. Выгоню с волчьим билетом, утки не возьмут в Зажопинской больнице выносить. Бухать тоже нельзя. Даже после смен. Учую выхлоп — прогоню! И учти, Панов. То... особое обстоятельство, о котором мне сообщил Евгений Иванович... это совсем не плюс. Оно не отменяет твоих прямых обязанностей. Вопросы есть?

Да что же она меня так сходу сношает-то? А где ухаживания, прелюдия?

— Вопросов нет, вариант первый.

— Не поняла? — зависла Дыба.

— Приятель из Харьковского меда рассказывал. У них там есть доцент на рентгене, Игорь Федорович Бодня. Вот он и говорит, что вопросов не бывает в трех случаях: когда все ясно, когда ничего не ясно, и когда, как зайцы поют, «а нам всё равно».

— Шутник, — хмыкнула Екатерина Тимофеевна. — Пойдем, покажу наши хоромы и познакомлю с коллективом.

Хоромы впечатляли. Свежий ремонт, везде цветы — фикусы всякие, драцены, даже две пальмы. Отдельная комната отдыха для врачей, отдельные для фельдшеров и водителей. Везде цветные телевизоры, холодильники. Хочешь питайся в столовой, хочешь — с собой приноси. Своя медицинская библиотека, ну и оборудование... Фонендоскопы, тонометры, аппараты ЭКГ — все немецкое, муха не сношалась.

Познакомили с коллективом. Восемь бригад, две в постоянной готовности. Мужчин и женщин пополам, из последних — есть симпотные. Но такие, с задранным носом, прямо Шишкина № 2. Кстати, Лизуню на летнюю практику распределили сюда, на Волынку. В кардиологию. Папочка расстарался. Именно это мне так хотела сообщить подружка. А я гад, трубку не брал, в институте не появлялся.

А как появился... Лизун сразу запалила загар. Как ни прятался под зонтиками в Сочах — все одно слегка подкоптился.

— Да просто на шашлык с новыми коллегами ездили, в Серебряный бор. Там и загорел слегка. Вспомни, какие дни в мае было. Жара.

— Не такая уж и жара, — глаза Шишкиной излучили подозрительность. Надо бы ее поскорее переключить.

— Как ресторан? — ударил я в ответ. — Вкусно кормили?

— Ты о чем?

На лице Лизы промелькнуло что-то тревожное.

— Я о блондинчике, с которым ты выпивала, танцевала в кабаке... Или думала, что не узнаю?

— Ах, ты про Вадика? Тебе не о чем беспокоиться. Он с соседнего потока. Нас распределили на практику в одно отделение. Вадик предложил отметить. А с кем я должна проводить свое время, — Шишкина перешла в атаку. — Если ты пропал?!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— ...Панов вы меня слушаете? — Дыба заглянула мне в глаза, покачала головой. — Вот ваш непосредственный руководитель. Доктор Геворкян. Авис Акопович.

Я посмотрел на грустного, низенького армянина. Волос на голове у него уже почти не было, как и некоторых зубов — во рту блестели золотые коронки.

— Пожалуйста, не надо шутить про доцента и студента, — доктор отвел меня к окну, принялся расспрашивать о профессиональных навыках.

Отвечал на автомате, а сам вспоминал, что за шутка про доцента. Вспомнил. Это же знаменитая реприза Карцева. «А вас как зовут? — Авас». Да, не повезло Геворкяну с имечком. Хоть и не совсем то, что придумал Жванецкий, но очень похоже.

— Имейте в виду, Панов, я приму у вас зачеты. Таково требование Екатерины Тимофеевны. Правила эксплуатации медицинского оборудования, стандарты сердечно-легочной реанимации и так далее...

Мне была вручена целая брошюра с описанием моих обязанностей. Правила общей анестезии, применяемой на догоспитальном этапе, протоколы диагностики, техника безопасности при заразных болезнях — чего тут только не было...

Делать нечего — пошел изучать литературу, готовиться к зачетам. Тем более Геворкян сегодня не дежурил — выездов не планируется. Пока читал инструкции, прислушивался о чем болтают врачи и фельдшеры. Главная тема дня — выставка Москва-Париж в музее Пушкина. Французы привезли всякого разного абстракционизма, кубизма. Да и наши выставили много интересного. В экспозиции присутствовал даже «Черный квадрат» Малевича. Что еще круче — лягушатники заполучили на мероприятие Брежнева. Генсек был совсем плох. Прошел два зала, потом попросил стул — сидел, смотрел на картину «Ленин на трибуне». Как зомби. Почти полчаса не мог встать, даже приданная бригада скорой забеспокоилась.

— А что вы думаете про «Черный квадрат»? — одна из фельдшериц глазами показала коллективу на меня. Мол, где ваши мозги обсуждать все это при постороннем.

Народ заспорил про Малевича. Вспомнили про «Черный круг» и «Черный крест». Кто-то заумно ляпнул про победу активного человеческого творчества над пассивной формой природы.

— А ваше мнение о Малевиче какое? Товарищ.. Панов, кажется? — спросила та самая активная фельдшерица, что сигнализировала про меня

— Думаю, Казик был одним из первых акционистов — так публику подорвать своим квадратом...

— Что вы имеете в виду?

— Вспомните годы, предшествующие революции. Разгар атеизма у творческой интеллигенции. А тут художник рисует черный квадрат и вешает его на первой же выставке в красной угол, где обычно висят иконы. Что народ подумал?

Все молчали, с любопытством меня разглядывая.

— Бога теперь нет, — я развел руками. — Вот такой посыл от художников. Ну, или вспоминая Ницше, «Бог умер». А про всякую победу активного человеческого над природой — это потом умники придумали. Чтобы выпендриться. Кстати, имеется мнение, что это вообще дорожный знак.

Геворкян погонял меня знатно. И так вопросы задавал, и ситуационные задачи. Подловил пару раз на сложных темах, но не сказал ничего.

— Странные у вас знания, — подытожил он. — Не очень похоже на студента. У тех и теории больше, и система есть. А у вас... будто вы много лет уже отработали, что делать — знаете, а почему — успели забыть.

— Если честно, то я готовился к тому, что вы практические навыки проверять будете. Я же не врачом работать собираюсь, а фельдшером. Главное — правильно и вовремя выполнить назначения врача.

— Ситуации разные бывают. Мало ли что с доктором случится, — рассудительно ответил Геворкян. — А контингент у нас... Разный.

И он в который раз уже повторил о недопустимости личных контактов и прочем, что здесь повторяют, наверное, по пять раз в день как намаз. Я покивал. А что делать? Не от хорошей жизни. Обслуживаемый народ — сложный. В список внесены не только номенклатурщики, но и члены их семей. Да, от них, пожалуй, сюрпризов побольше, чем от самих вождей. Жены, а главное — деточки. Песню про мажоров споют еще нескоро, а само явление уже есть. Эти животные намного равнее других. Мы для них — обслуга. И прав, соответственно, у нас — мизер.