Скоро будет буря - Джойс Грэм - Страница 45

– Что-что?!

Бет захихикала. Джесси покраснела, посмотрела на Рейчел и отвела взгляд.

– Я просто размышляю вслух.

– Размышляешь вслух?! – взорвалась Сабина. – Я не желаю, чтобы ты размышляла вслух! Кто тебе такое сказал? Джесси, посмотри на меня. Я сказала, посмотри на меня! Я хочу знать, кто тебя надоумил. – Сабина, водившая до этого по сковороде деревянной лопаткой, швырнула ее на чистый стол. Капли яичной смеси забрызгали Бет и Рейчел. – Ну же! Отвечай сейчас же! Отвечай!

Ее лицо, вспыхнувшее злым румянцем, стало похожим на красную резиновую маску, когда она нависла над Джесси. Бет начала хныкать. На сковороде горели яйца. Рейчел встала и убавила огонь.

– Отправляйся в свою комнату! – вопила Сабина. – И не смей показываться мне на глаза, пока не будешь готова ответить на вопрос! Ты меня слышишь?! Пошла вон!

Джесси встала и пошла, причем очень быстро. Полыхая яростью, Сабина устремила гневный взгляд на Рейчел, словно собираясь прожечь ту насквозь. Крепко сцепив руки, она вышла из кухни в патио; ее трясло, она так распалилась от злобы, что впору было бы – принимая во внимание хрупкую сухую траву на окружающих пастбищах – позаботиться об огнетушителях. Тем временем Рейчел подошла к Бет, сидевшей на стуле, и взяла ее на руки. Увидев это, Сабина снова ворвалась на кухню и выхватила ребенка из ее объятий. Злые слова, которыми две женщины готовы были обменяться, не успели прозвучать: на пороге, вытирая полотенцем волосы досуха, появился сонный, но успевший побриться Мэтт.

– Что происходит? Что за шум?

– Сабина показывает свой характер, – ответила Рейчел.

Та ответила язвительным взглядом. Мэтт отбросил полотенце, взял Сабину, с ее молчаливого согласия, под руку, вывел из кухни и проследовал с нею через темную гостиную, оттуда направил ее к передней двери, а потом – за порог на яркое солнце.

– Пойдем прогуляемся.

– Я же в халате, – слабо запротестовала Сабина.

– Здесь вокруг никого нет. Пройдемся до церкви. И вот Сабина (в домашних тапочках и голубом

шелковом кимоно) и Мэтт (босиком) направились в тишине к запертой церкви. Они сели на скамью за оградой церковного кладбища, напротив величественной кукурузы, прямо на солнцепеке. Ярость Сабины отступила, оставив лишь красные пятна на ее щеках и шее. Мэтту казалось, что в своем кимоно и встрепанная она выглядела так, будто минуту назад занималась любовью, и он ей об этом сказал.

– Мэтт, не дразни меня.

– Я и не дразню. Что за дьявольщина тут творится?

– Не знаю. Все рушится. Джеймс и двух слов не проронил с тех пор, как ты привез его обратно. Не представляю, как себя с ним вести. Он разговаривает так, будто у него случился какой-то приступ, и все же я ему не верю. Такое впечатление, что он играет. С другой стороны, если он играет, не является ли это само по себе симптомом какого-то недуга? Как по-твоему, Мэтт?

– Все может быть.

– Потом еще Джесси. Штучки, которые она выкидывает, манера говорить, мысли. Сегодняшние психические вампиры, например. Ей, видите ли, было интересно, не вампир ли ее папочка! Не понимаю, то ли кто-то специально внушает ей всякую ересь, то ли это следствие ее… состояния, ну, ее болезни, в общем. Знаешь, я чувствую себя цирковым жонглером, который крутит тарелки на шестах. Если я бегу за одной тарелкой, другие слетают с шестов. Они все грозят упасть и разбиться в любую секунду. Вот так я это ощущаю.

– Не ты одна, Сабина.

– Почему ты так говоришь? – Она поймала его взгляд. – Крисси? Что с ней?

– Она продолжает ходить во сне. Я встаю ночью и нахожу ее в разных уголках дома или сада. Она лунатик. И вовсе не такая сильная, как все думают. Я имею в виду – эмоционально. Она очень уязвима.

– У нее это недавно началось?

– Нет, это и раньше случалось, много лет назад, – но никогда еще так часто.

– Как ты думаешь, Мэтт, это кто-нибудь из нас, живущих в этом доме, виноват? Провоцирует все неурядицы, порождает проблемы, навязывает остальным несвойственное им поведение, насылает болезни? Неужели это возможно?

Сабина отчаянно нуждалась в ответе, хотя это доводило ее чуть ли не до истерики; она так хотела кого-нибудь уличить, что даже была готова признать за собой некую долю ответственности за происходящее. И Мэтт это знал. Откуда-то издалека донеслись раскаты грома, словно кто-то передвигал мебель в соседней комнате. Он протянул руку, чтобы пригладить ей волосы, и она прищурилась, глядя на него, и лишь потом поняла, что этим жестом он как бы предлагал ей положить голову ему на плечо. Уголок кимоно сполз у нее с колена и приоткрыл соблазнительное загорелое бедро. Мэтт оглянулся на дом, стараясь представить себе, что мог бы подумать об этой сцене Джеймс, именно сейчас выглянув из окна, и что вообразила бы Крисси – такая ранимая и беззащитная. Но он знал, что Крисси, как и Джеймс, лежит сейчас в своей постели, то просыпаясь, то засыпая снова, и старается прийти в себя после тревожной ночи.

Крисси снились сны. Страшные, изматывающие сны, в которых ей кто-то отчаянно дозванивался, но голос в трубке постепенно затихал, растворялся в электронном свисте и шипении. За неудачной попыткой телефонного разговора следовали бурные заключительные пререкания с самозванкой, которая заявляла, что она сестра-двойняшка Крисси.

– У меня нет сестры-двойняшки, – возмущалась Крисси. – Ты даже ни капельки на меня не похожа. – И хотя она знала, что действительно приходится сестрой той женщине, ее жизнь каким-то образом зависела от того, сможет ли она опровергнуть этот факт и не признать свою ошибку.

– Почему? – злилась сестра-двойняшка. – Почему ты никому обо мне не рассказала?

Но полемический запал угас, когда снова зазвонил телефон, и Крисси отбросило в начало сна, где она держала трубку и плакала, потому что не могла понять, кто же там, на другом конце.

Джеймс тоже видел сны. Ему грезилось, что он привязан ремнями к больничной койке и что кожаные тиски страшно натерли ему ноги, руки и шею. Комната сияла белизной. Никого больше в ней не было. Из капельницы в его вены поступал по трубке лекарственный раствор. Вторая пластиковая трубка была введена в нос. Еще одна трубка отсасывала от сердца желчь и кровь. Каждый час раздавался звонок электронной сигнализации, сообщая о прохождении через капельницу очередных десяти кубических сантиметров жидкости тигровой окраски. От этого устрашающего звука Джеймс все время вздрагивал. Его сердце всякий раз болезненно сжималось, и казалось, что жидкость в трубке – почему-то не терявшая своей черно-желтой окраски – вибрирует в такт учащенному сердцебиению. В комнату вошла медсестра, и Джеймс поинтересовался у нее насчет жидкости. Она ответила, что этот раствор жизненно необходим сидящему в нем червю-паразиту и что червь погибнет, если его не питать.

В этот вечер к обеду приехали Доминика и Патрис. Их пригласили накануне, вне зависимости от того, будет присутствовать Джеймс или нет, и теперь они почувствовали облегчение, застав его дома. Они были достаточно тактичны, чтобы поднять вокруг него веселую суету и в то же время не касаться вопроса о его исчезновении. Когда Патрис преподнес ему большую оплетенную бутыль местного вина, Джеймс налил себе бокал и взял на себя смелость провозгласить, что вино превосходно. По крайней мере, на взгляд пары французов, создавалось впечатление, что все вернулось к норме.

Джесси беспокоилась за отца, но обед прошел удачно, в непринужденной обстановке, во многом благодаря неизменному юмору Патриса. Однако атмосфера в этот вечер слишком уж располагала к фривольности. На протяжении всего обеда Доминика обмахивалась веером. Женщины были одеты в ситцевые платья, постоянно прилипавшие к коже. Вино лилось рекой, и пили не столько чтобы опьянеть, сколько чтобы остыть, однако достигнуть первой цели оказывалось значительно легче. Сабина тот и дело откидывала волосы с шеи, и каждый раз Мэтт украдкой ловил ее взгляд. Почти весь вечер Рейчел хранила молчание. Она еще не сбросила тяжкое бремя обиды, которую ей нанесли за завтраком. Джеймс разговаривал то по-французски, то по-английски, преимущественно с Доминикой и Патрисом. За исключением тех минут, когда Патрису удавалось рассмешить Крисси, она пребывала словно в трансе – от жары и усталости. Джесси спокойно поглощала пищу, так же как и Бет; им обеим было стыдно за утреннюю вспышку матери.