Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ) - Воронков Александр Владимирович - Страница 44

Здесь было много народа: группками по двое-трое общались промеж собой самые натуральные, как их принято рисовать на картинках, бояре в крытых дорогой тканью шубах и высоких меховых шапках. Чуть поодаль кучковались, судя по всему, их сопровождающие — такие «шишки», подозреваю, в одиночку только к жене в спальню заходят, да в отхожее место: ни там, ни там им «помогальники» не требуются. Мельтешил народ попроще, я для себя их определил как «дворцовых слуг», если считать весь Кремль за царскую резиденцию, то так и получается. Одни подходили, другие, получив какие-то распоряжения, уходили их выполнять, кто-то оставался, увеличивая тем самым толпу. Одномоментно перед крыльцом находилось до сотни человек, включая дюжины полторы караульных стрельцов как в серых, так и в красных кафтанах. Командовавший задержавшей меня группой стрелец о негроико переговорил с молодым щёголем-краснокафтанником с лисьей оторочкой на шапке и сплетёнными из серебристых шнурков петлями-застёжками поперёк груди и тот, выслушав, что-то приказал одному из своих подчинённых, который резво взбежав на крыльцо, исчез за изукрашенными высокими дверями.

Некоторое время спустя оттуда появился немолодой, не слишком высокий, но широкоплечий стрелец с саблей в зелёных ножнах у пояса, но, в нарушение местной «формы одежды» — в дорогой расшитой узорами шубе, красной, как будто готовился к роли Деда Мороза на новогоднем утреннике, но с оторочкой по высокому стоячему вороту и обшлагам из чёрного, мягкого даже с виду, меха. Не разбираюсь во всех этих песцах-соболях: максимум, что могу определить — это шкуру белого медведя. Во время работы в Заполярье дважды видел их в домах приятелей-сослуживцев. С самим «Умкой», к счастью, вплотную повстречаться не довелось: так, видал издалека и в основном — из кабины вездехода. Но тут явно другой мех… Блин горелый, что это меня на шубе зациклило-то? Нервишки шалят? Неудивительно…

Спустившись по ступенькам, странно одетый командир окинул взглядом нашу группку, задержавшись чуть дольше на моей персоне.

— Ну? — Правая бровь приподнялась и он на мгновение стал напоминать широко известного в своё время клоуна Леонида Енгибарова, лицо которого по странной прихоти природы обросло усами и бородой. — С чем пришли?

— Здравия тебе, Евстафий Никитич! — Приведшие меня стрельцы степенно поклонились, причём старший, возложив тяжёлую длань на загривок, заставил кланяться и меня, причём не «для порядку», а прогнувшись в пояс. — Что велено, то нами исполнено: сыскали мы того мальца, который ныне у Фроловских ворот споспешествовал пролом учинить. Как грохнуло, так ему тамо же памороки отбило, але ж Господь милостив — оклемался отрок.

— Добро. Великий Государь то дело своезрачно зрел. Ты, Прохор, ко мне на двор в неделю[1] после обедни заходи. Там за то, что сыскали малого, два алтына на всех получишь. Допрежь того не ведаю, когда и ворочусь: по слову Великого Государя при его особе пребываю неотлучно.

— Так почто же ждать-то, Евстафий Никитич? Ты нас сей день награди, а мы за здравие Государя Димитрия Иоанновича и свечки во храме поставим, и ковш пенника подымем, да и о тебе не забудем.

— Про пенник — верю, а что за меня свечку затеплишь — ой ли?.. Рад бы вам, Прохор, порадеть[2], ан незадача выходит. Не наберу я денег да полушек сей час аж на два алтына. Государь нынче меня шубою со своего плеча пожаловал, то честь великая. А что до казны, так вот он, лёвендальдер серебряный! — обласканный царской милостью командир двумя пальцами выудил из-за отворота шапки довольно крупную монету и горделиво показал, не выпуская из рук. — А государеву награду за-ради двух алтын вам на пропой разменивать невместно, то чести его царской умаление будет. Так что, человече, не утрудись всё же быть у меня на неделе.

— Ну, раз такое дело, Евстафий Никитич, то и ладно. Коли нынче тебе такой талан-счастие выпал, что при Великом Государе встать довелось — пренебрегать тем грешно.

Внимание Евстафия Никитича переключилось на меня:

— Кто таков? Как кличут? — Стрелецкий командир спрашивал не надменно, но всё же несколько свысока, словно матёрый полковник, обративший своё внимание на зелёного призывника, впервые миновавшего ворота с красными звёздами, отделяющие территорию штатского бардака от бардака упорядоченно-армейского. И хотя стёпкино тело не было ещё выдрессировано правильно организованной воинской службой, но в моём-то сознании рефлексы никуда не делись. И, стараясь «глянуться» этому вояке, я принял максимально приближённую к строевой стойку и звонко выдал:

— Товарищ командир! Рядовой-необученный Степан Тимофеевич, пушкарёв сын, явился в ваше распоряжение!

Глаза у главстрельца на мгновение стали размером с медный пятак каждый, доставившие меня стрельцы также впали в недоумение, да и некоторые стоящие неподалёку тоже заинтересованно воззрились в нашу сторону. А я чего? Я ничего: по одёжке меня встретили без особого энтузиазма, так пускай хоть по ухваткам запомнят… Впрочем, Евстафий Никитич тут же вернул на лицо спокойное выражение:

— Мордою ты ещё не вышел, чтобы с «-вичем» величаться. Не боярин, чай, да и не ангел Господен, чтобы являться. Да и не товарищ я тебе, а господин сотник пресветлейшего и непобедимейшего Монарха, Божиею милостию Цесаря и Великого Князя всея Русии Государя Димитрия Иоанновича личной ближней стражи Зернин! А прозываюсь я Евстафием Никитичем. Которого, баешь, пушкаря Тимохи ты сын? Мне двое ведомы: Тимоха Рябой, да ещё Муха. Есть ещё Тимофей Саввин, но у того уж все дети сами переженились и своих мальцов растят, не говоря уж о дочках.

— Виноват, господин сотник! Никак нет, отец мой — пушкарь орловский, в прошлом году вместе с войском мы в Москву пришли, а зимой он помер.

Моё собеседник стянул с головы шапку и истово вдавливая в лоб, грудь и плечи двоеперстие, перекрестился. То же сделали и окружающие:

— Ну, царствие небесное рабу божию воину Тимофею!

Я поспешил повторить мини-ритуал.

— А сколь тебе вёсен, отроче?

— На Степана Галатийского пятнадцать стукнет. Это я с виду мелкий да квёлый, в материнскую породу, да и голодные годы сказались.

— Квёлый-то квёлый, ан петард грохнуть сподобился толково, зрили мы то с великим Государем. Учил кто, аль сам до того додумался? — Хитро прищурился Зернин.

От этого прищура возникло чувство некоторого дискомфорта. Как это говорилось в советском мультике? «Птица Говорун отличается умом и сообразительностью». Потому что соображает, что не всё Говоруну нужно говорить…

— Отцова наука, господин сотник. А уж от кого он узнал — того не ведаю.

— То добро, сынам родителево дело от Господа положено познавать. Может, покойный батюшка тебя и из пушки палить, да отливать их обучил[3]? — И снова тот же прищур.

— Никак нет, господин сотник. Палить ни разу не довелось, а как отливать — и не видал ни разу. Молод ещё. Но вот со стороны как орудие чистят, заряжают, целятся да палят — и наблюдал и запомнил.

— Ну и добро, Стёпка пушкарёв сын, что не хваста ты. То я тебя проверял: кабы сбрехал ты, что пятнадцать годов скоро стукнет — то сразу ведомо бы стало. Малец бы не удержался прихвастнуть, а ты разумно речь ведёшь. Знать, великий Государь не зря тебя на отличку взял. Матушка-то, небось в Орле весточки ожидает?

— В голодный год померла…

— Царствие небесное! Выходит, придётся тебе своим умом жить. Прохор! — обратился Зернин к стрельцу. — Великий Государь велел приглядеть за отроком. Ты вот что: найдите сей час кого из придворных послужильцев[4], да передай поручение, дабы сего пушкарёва сына в баню свели, портно[5] да обувку выдали простую, но приличную, ибо Государь его пред свои очи вызвать желает. Да пускай покормят посытнее на поварне, не обожрёт небось, да в какой-нито куток приткнут, дабы под ногами не крутился. А как сделаешь, так ступайте свой караул где велено держать. Потому без пригляду люд оставлять неможно.

— Понял, Евстафий Никитич, исполню!

— Ну, а раз понял, так и ступайте! — И, резко развернувшись, Зернин скорым шагом поднялся по ступенькам и исчез за изукрашенными дверями. Меня же стрельцы повели в противоположном направлении, туда, где за невысоким тыном виднелись крыши и трубы менее значимых строений. Похоже, начиналась совсем новая страничка нашей со Стёпкой жизни…