Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ) - Воронков Александр Владимирович - Страница 16

Сунув за отворот шапки полдесятка монет, остальное я передал на сохранение сотнику, который тут же запихал шкатулку за пазуху. Надо будет попозже «озадачить» портных, чтобы понаделали карманов на одежде: с ними как-то попривычней будет.

Но чтобы «интуристам» жизнь спасённая совсем уж мёдом не казалась, пришлось поручить им оказание помощи раненым и уборку трупов на месте боя. Вместе с тем я разрешил своим ребятам собрать трофеи. Излишнее оружие и доспехи стрельцы заскладировали в часовне, где обнаружился плюгавенький попик. Там же находились двое раненых поляков в беспамятстве, о которых Вознякович ничего не мог пояснить, кроме «когда мы сюда пробились, эти уже здесь лежали» и несколько зарёванных русских девок, часть из которых, как выяснилось, прислуживала у Массарта. Ну, не знаю, что у них там за работа по хозяйству, однако пузо у одной заметно перевешивало вперёд. Раненых погромщиков оказалось всего четверо, а у крыльца обнаружились подающие признаки жизни двое жолнежей и недорубленный голландский наёмник. Всех их затащили внутрь, не разбирая, кто за кого дрался. Пусть батюшка делом показывает, насколько он выполняет завет любви к ближнему: «ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?».

Найденные у покойников деньги стрельцы, судя по всему, решили оставить себе за труды, поскольку ни одного кошеля с монетами представлено не было. Зато у одного из мёртвых наёмников был изъят и поднесён мне явно дорогой, судя по посеребрённым насечкам на стволе и костяным накладкам с изображениями стоящих на дыбках львов, но зверски тяжёлый пистоль со всеми принадлежностями — от пороховницы до пулелейки. Голландцы, судя по кислым рожам, не слишком приветствовали изъятие ценного образца (по принципу «нам самим мало»), но возражать воинам, только что спасшим их головы, не решились.

Принцип заряжания дульнозарядного оружия я для себя уже уяснил, наблюдая «экзерциции» с пищалями. Единственная разница была в том, что пистоль оказался кремнёвым, так что не было необходимости возиться с тлеющим фитилём. По габаритам и весу оружие здорово походило на обрезы трёхлинеек, которых после Гражданской у нас в селе было огромное количество: практически у каждого мужика на подворье был запрятан такой «коротыш», а то и не один. Как власть ни боролась с этим, всё равно всё изъять так и не смогла до следующей большой войны. Конечно, те обрезы превосходили пистоль в скорости перезаряжания, тем не менее иметь при себе что-то убойное, помимо плохонькой стрелецкой сабли, мне было спокойнее.

На некоторое время меня посетила мысль предложить пленным мятежникам присоединиться к отряду, так сказать, «искупить вину кровью». Однако вовремя сообразил, что шесть «штрафников» на девять наших, включая меня самого и только что присоединившегося шляхтича — это слишком рискованный процент. Дать им оружие не трудно, благо его в часовне набралась целая груда — есть из чего выбирать. И даже клятву верности с них можно стребовать. Но вот сдержат ли они эту клятву или при первой же опасности сбегут? А может, ударят в спину моим стрельцам? Нет уж, пусть пока посидят, подумают над своим поведением. А когда ситуация успокоится — тогда-то «суд разберется, кто из вас «холоп»!»…

Покинув место боя, стрельцы во главе со мной продолжили свой «анабасис» по Замоскворечью. Минут через сорок мы миновали, судя по разговорам моих ребят церковь Параскевы Пятницы и по достаточно широкой и прямой улице добрались, наконец, до Стрелецкой слободки, за которыми на взгорке темнели стены деревянной крепости — Скородома.

Улица и переулки были перекрыты укреплёнными на повозках передвижными стенками «гуляй-города», за которыми находились готовые к сопротивлению караулы. Слухи о происходящих в Москве погромах иноземцев успели достичь ушей здешних стрельцов, но, поскольку никаких команд от вышестоящего начальства не поступало, стрелецкие головы — «на наши деньги» командиры полков — видимо, помня извечную армейскую мудрость о том, что именно инициатива делает с инициаторами, ограничились организацией обороны собственного пункта постоянной дислокации. Отчего-то вспомнились телесюжеты о подобном же поведении бравых украинских вояк во время крымских событий 2014 года.

Это вы, ребята, зря… Сидение ровно на собственной заднице для командира противопоказано. Вон, генерал Павлов до 22 июня досиделся — и чем это для него закончилось? И если б только для него, а так — для всей державы! Не зря Энгельс, сам понюхавший пороха во время немецкой революции середины девятнадцатого века, говорил: «оборона есть смерть всякого вооруженного восстания; при обороне оно гибнет, раньше еще чем померилось силами с неприятелем. Надо захватить противника врасплох, пока его войска еще разрознены; надо ежедневно добиваться новых, хотя бы и небольших, успехов; надо удерживать моральный перевес, который дало тебе первое успешное движение восстающих; надо привлекать к себе те колеблющиеся элементы, которые всегда идут за более сильным и всегда становятся на более надежную сторону; надо принудить неприятеля к отступлению, раньше, чем он мог собрать свои войска против тебя». Надо же: ещё на истмате учил, а до сих пор помню! И хотя сейчас восстание устроили Шуйские, но это правило действует как для революции, так и для контрреволюции. Так что побудем немного умными контрреволюционерами, применяющими мудрость грядущих столетий для разгрома мятежа.

Задержались на этом прообразе КПП мы недолго, только дав караулу возможность погнать посыльного к местному командованию. Ребята мои, увидев, что нежданного нападения на их семьи, которым угрожали давешние мятежники в Кремле, пока не предвидится, заметно повеселели.

— Вот что, ребятушки — обратился я к своему отряду. — Понимаю, что у каждого душа неспокойна: как там без вас семьи, не случилось ли какой беды. Рад бы я всех распустить по домам, но, сами видите, что сейчас на Москве творится. Послужили вы верно, за что мной будете обласканы. Но пока сделаем так: трое из вас разойдутся к своим семействам, успокоят домашних: дескать, при царе теперь состоите. А чтобы не было споров меж вами, жребий кинете, кому идти, а кому остаться. Пусть Бог рассудит. Любо ли?

— Любо, Государь!

— Славно! Пусть Бог решает, он справедлив, и кому нужнее — ведает! — Радостно загомонили стрельцы.

Я поднял руку, призывая к тишине, и продолжил:

— Также по пути всем стрельцам и иным служивым людям, кого повстречаете, от моего царского имени передавайте, чтобы брали своё оружие, доспехи, у кого имеются, харчей на два дня и шли на подмогу, изменников Шуйских, как гнид, давить!

После того, как в избах своих побываете, ступайте каждый к семьям товарищей своих, которые нынче погибли, долг свой честно исполняя, и поведайте об участи их. А семьям павших передайте, что за верность их всё семейство до самой смерти, освобождается от всех поборов и пошлин, какие только на Руси есть, а если еще какие пошлины появятся — то с них платить половину. А в каких семьях сироты малолетние пооставались — тех я, Государь всея Руси, под свою руку беру для обучения разным наукам. Пока же передадите от меня тем семействам помощь — по три талера серебра. Их вам сейчас сотник Зернин выдаст. Справедливо ли моё слово?

— Справедливо! Истинно так!

— Евстафий Никитин, ты при мне остаёшься. Пока стрельцы жребий кидают, отсчитай монеты из той шкатулки, что я тебе на сохранение отдал.

— Слушаю, Великий Государь. Да только ежели за каждого ныне павшего стрельца по три талера давать, то обсчитался ты: не двенадцать, а осьмнадцать монет потребно.

— Как так? — Удивился я. — Двоих в Кремле изменники застрелили, ещё двое — у той часовни в бою легли. Четверо выходит.

— Прости, Государь, но не досчитал ты двоих. Ивашка Трын, да Ивашка Чистой ещё в карауле оставались, твою скарбницу стеречь, когда мы к тебе, Государь, в Кремле на подмогу кинулись. Небось, воры их давно живота порешили. Так что осьмнадцать тех талеров получается, Государь!