И аз воздам (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 17

Und seufzte lang und bang.

Es rührte sie so sehre

der Sonnenuntergang.

Гейне напишет лет через сорок.

— Браво граф. Постойте, а можете на французском, — зааплодировал набравшийся уже шампанским Александр.

— Нет. На русском могу.

— Просим.

— Раз барышня стояла

Над морем в поздний час

И горестно вздыхала,

Что солнца луч погас.

Кердык карьере полководца. Ну, хотя, Денис Давыдов тоже пописывал.

— Граф, но это просто стихотворение, а мы просили тост. — Аракчеев опять полез обниматься.

— Тост. Ваше … Мария Фёдоровна, простите, но сейчас будет мужской тост.

Я пью за дам, кто не за дам, тому задам по их задам!

А по утру они проснулись. Голова опять болела.

Пора в деревню, в глушь, в … Студенцы. Тут спиться можно. Как вот так, шампанское современное, это десять градусов, компот, а вырубило, так, что еле до дома Зубова добрался? Конец затянувшегося литературного вечера помнился уже слабо. Что-то он втирал сильным мира сего про спорынью на пшенице и ржи, потом про горную пушку, потом про дикую дивизию. Нда, товарищ Брехт, Штирлиц опять был близок к провалу как никогда. Ещё небось чего наболтал. Как теперь узнаешь? А ещё не сильно понятно, чего теперь делать. Ну, в смысле, сидеть в Санкт-Петербурге или ехать в Москву к полку своему Мариупольскому? А что с поляком делать? Да, ещё что решили с англицким послом? Почему вчера не спросил? Тамадой себя почувствовал. Увлекающаясы вы натура, товарищ генерал.

— Господин конт! Там курьер опять из Зимнего дворца.

Мама роди меня обратно.

— Что там Гюстав, письмо или на словах чего передали? — Брехт порылся в травках, что ему баба-Яга с собой дала и нашёл с надписью «антипохмелин» жидкую фракцию этого лекарства уже всю выпил. Теперь самому запаривать надо.

— Он в соседнем зале.

Пришлось бросить ведовство и идти к курьеру.

Ни хрена себе курьер, целый полковник.

— Слушаю вас …

— Ваше Превосходительство, граф Аракчеев просит вас сегодня вечером посетить его в его доме на Английской набережной.

— Во сколько? — началось. Что-то ведь он про горные пушки вещал вчера. Ну, японские у него были в Спасске-Дальнем, но там унитарный заряд, оптика, механика немецкая. Как это сделать сейчас? Нужно первым делом товарища Клода Бертолле найти. Или не надо? Гремучую ртуть он сам сделает. Как и гремучее серебро. Вообще не проблема. Хотя, бертолетова соль менее опасно. Динамит? Дадут химика, сделает. Принцип известен.

Только вот нужно ли это делать. Сто процентов, выпуск всего этого в Англии и Франции с их более развитой промышленностью раньше наладят. Нет. Нельзя прогрессорствовать. Вот, Суворовские училища — это совсем другое дело. Это ни англичане, ни французы воровать не будут. У них менталитет другой, даже замысла не поймут.

Приехал Пётр Христианович к Аракчееву, когда солнце уже почти за горизонт спряталось. Поднялся наверх на третий этаж, большого украшенного всякой лепниной дома, где снимал несколько комнат будущий военный министр, а там опять пьянка. Вместе с Аракчеевым сидит за ломберным столиком пожилой мужчина высокий худой, весь седой. Сидят, попивают всё то же шампанское и в шахматы играют.

— Пётр Христианович, знакомьтесь, если не знаете — это Василий Яковлевич Чичагов, наш знаменитый флотоводец. Я ему тут про твои школы суворовские да чичаговские рассказал утром, вот Василий Яковлевич и заинтересовался. А сейчас и сынок его подойдёт.

Витгенштейн со старым матершинником знаком не был. А вот то, что сына прочат в морские министры, слышал. А сейчас он в свите у Александра. И что именно его реципиент вместе с Павлом Чичаговым из-за нерасторопности выпустят Наполеона через Березину.

Про младшего Чичагова можно целую книгу написать. Тот ещё персонаж. Тоже хлебнул при Павле горя, даже чуть не умер в заточении, посаженный в равелин Петропавловской крепости Павлом по навету, что хочет сбежать, дескать, к англичанам адмирал. Переметнуться намерен.

— Рад знакомству, господин адмирал.

Глава 9

Событие двадцать третье

A great ship asks deep water! (Большому кораблю — большое плавание!)

Это испытание Пётр Христианович прошёл вполне достойно. Адмиралы с Аракчеевым назюзюкались, а Брехт старался делать вид, что пьёт, больше пригубил, чем выпил, и ещё надкусил изрядное количество холодного порезанного тонкими слоями мяса, что подавали в качестве закуски под коньяк. Адмиралы шампусиком не баловались. Аракчеев похвастал, что граф Витгенштейн им вчера тосты замечательные говорил, отец и сын адмиральскими суровыми взглядами потребовали морской тост. Один тост Брехт чисто случайно знал, когда потопили половину гитлеровского флота в Средиземном море у острова Майорка, то отметили это дело и капитан тогда тост сказал морской. Только вспомнить надо. Пётр Христианович вытянул руки, взывая к тишине в адмиральских просоленных глотках, сел на стул и закрыл глаза. Нужно вспомнить. Тост был в стихах. Не длинный. Про семь футов. Семь футов в под килем, какая рифма к слову под килем? Не убили … Всё, вспомнил.

Есть дух! В нас его не убили!

И тост мой сегодня таков:

Семь футов, друзья Вам под килем!

За флот и его моряков.

— Немедленно запишите. — Закричал Чичагов сын. Засада. Брехт пытался в деревне научиться писать современными буками, с фитами и ижицами, с твёрдыми знаками. Ижица, между прочим, это совсем не та самая «И» ("i") над которой все точки нужно расставить. Это скорее буква "Ѵ", только читается как "оу". В общем полный мрак. А ведь ещё десяток букв сейчас лишних с точки зрения Брехта. И с ними всё не просто. С фитой вообще полная засада. Фита — сестра-близнец более удачливого ферта, известного нам как буква "ф". Сейчас ферт и фита как бы взаимозаменяемы, и выбор буквы зависит от моды и личных предпочтений писаря. А Юс большой и Юс малый? С их чудесным написанием (Ѫ, Ѧ). На самом деле это те же «У» и «Я», а когда какой вставлять даже спросить некого. Тут профессор целый нужен.

Брехт скрючил палец и поник головой.

— Рад бы, господа адмиралы, да палец вывихнул, упражняясь на саблях. Я ещё раз прочту, а вы уж сами запишите.

Про училище для юнг поговорили вскользь, типа, чего говорить, Государь же вчера принял решение, что суворовским и чичаговским училищам быть, выйдет указ, вот тогда и думать будем, как лучше сей указ выполнить. Больше говорили про исследования Антарктиды, Ну в смысле, южных морей, Брехт адмиралов на эту тему сам специально навёл. Помнил, что как-то читал, что в наших школах детям говорят, что Антарктиду открыли Беллинсгаузен и Лазарев, а в Америке и Англии совсем другие фамилии называют. Вроде одновременно с нашими кораблями там ещё несколько экспедиций было, и даже в гости друг к другу на корабли поднимались, ром пивали. Так те товарищи опубликовали свои открытия, а наши постеснялись и приоритет об открытии Антарктиды русскими моряками объявил только Сталин аж в 1948 году, когда американцы хотели нас отлучить от исследовательской деятельности на шестом континенте. А двадцать с лишним открытых островов вообще не присоединили к империи.

Вот Брехт и пытался будущему морскому министру мысль внушить, что прямо хочется адмиралу Чичагову своё имя в анналы истории внести, как организатору хорошо оснащённой и продуманной экспедиции к южному материку с привлечением немецких учёных, чтобы потом никто не смог оспорить этот факт.

Когда прощались уже и на посошок пили, Брехт вспомнил песню Макаревича. Ну, где: «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна», этот кусок и прочитал, всю-то песню не вспомнил. Опять побежали за ручками, а пока писали Брехт и сам нескладушку сочинял для самого последнего тоста: