Пройти чистилище - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 60

– Нет, я позвонил попрощаться.

– Попрощаться? – В ее голосе прозвучало удивление, смешанное с обидой.

– Я улетаю в Европу, – коротко сказал он. Проклятые слухачи и так фиксируют весь разговор.

– Что-нибудь случилось?

– У меня важные дела, – уклонился он от ответа.

– Ты летишь надолго?

– Пока не знаю.

– Куда именно?

– Наверное, сначала в Турцию, я давно там не был.

– Надеюсь, ты будешь звонить?

– Обязательно.

Ей очень не нравился его тон. И его односложные ответы. Но она была гордой женщиной. И поэтому больше ничего не спросила.

– Удачи тебе, – сухо сказала она на прощание.

Она была права, подобную вещь он мог бы сказать и при личной встрече. Но при одной мысли, что эта встреча будет под контролем наблюдателей, его передергивало. Они запишут все – каждый их вздох, каждый поцелуй, каждую фразу. Наверняка установят микрофоны даже под кроватью или, еще хуже, поставят скрытые камеры и запишут их встречу на пленку, чтобы потом обсуждать, смакуя подробности. Он не хотел и не мог этого допустить.

– До свидания, – сказал он и заставил себя положить трубку. Трижды в этот день он направлялся к телефону, чтобы позвонить ей, и трижды заставлял себя не делать этого. А она, обиженная и оскорбленная его поведением, уехала в этот день с работы раньше обычного и весь день просидела одна. Нет, она не плакала. Просто сидела и смотрела телевизор. И, кажется, ощутимо старела, просто стремительно старела, как стареют одинокие покинутые женщины.

У разведчиков не должно быть непродуманных решений. Они, как высококлассные шахматисты, должны видеть не на один ход вперед, а по крайней мере на десять, предугадывая при этом реакцию и противной стороны. И видеть развитие всей партии, зависящее порой от самой ничтожной фигуры, какой может быть пешка.

Принятое Кемалем решение было не только невероятно дерзким и опасным, но и настоящим вызовом американским спецслужбам. Это была дуэль, в которой он получил право выбора оружия, но первый выстрел при этом оставался за другой стороной. И, понимая, что обратного пути уже не будет, он постарался завершить основную часть своих дел за неделю. Затем объявил опешившим сотрудникам, что уходит в отпуск, оставляя вместо себя Тадао Имацу, в компетентности и здравомыслии которого он был уверен. Понимая, что в случае его ареста акции компании неизбежно пойдут вниз, Кемаль постарался сделать все, чтобы смягчить столь жесткий удар по предприятиям. Имацу получил все полномочия для почти диктаторских действий. Только убедившись, что его компания будет находиться в надежных руках, Кемаль наконец заказал билет на авиалайнер в Хьюстон.

Он даже не подозревал, что его «вели» одновременно сотрудники сразу обоих ведомств – ФБР и ЦРУ. И Томас Кэвеноу, и Александр Эшби получали ежедневный доклад о каждом его продвижении, о маршрутах его поездок, обо всех его встречах и знакомствах. Уже сознавая, что за ним следят, он испытывал почти садистское удовольствие, встречаясь ежедневно с массой людей и понимая, какие колоссальные средства и силы тратят спецслужбы на проверку личности каждого общающегося с ним человека.

Прилетев в Хьюстон, он сразу отправился в дом семьи Саймингтон. Несмотря на развод с его дочерью, сам мистер Саймингтон по-прежнему сохранял уважительное отношение к отцу своего внука и даже не разорвал деловые контакты с компаниями своего зятя. «Бизнес есть бизнес, – любил говорить мистер Саймингтон, – к нему не должны примешиваться личные чувства и политика».

Два дня Кемаль провел с сыном, и два дня следившие за ним офицеры следовали за ним по пятам, ожидая от него то ли похищения собственного сына, то ли иного непонятного эксцесса. Но все прошло нормально. Однажды даже состоялся семейный обед, если можно таковой назвать «семейным», когда разведенные супруги и их сын находились в ресторане под пристальным наблюдением по крайней мере пяти посторонних наблюдателей.

И, наконец, на третий день Кемаль сделал то, ради чего он, собственно, и приехал в Хьюстон. На своем автомобиле он отправился в Бейтаун. Это было невероятно, невозможно. Такого не могло быть. Ни один, даже очень плохо подготовленный агент, а тем более многолетний агент-нелегал никогда, ни при каких обстоятельствах не мог, не должен был приезжать на могилу другого агента, застрелившегося в результате своего провала. Такое посещение кладбища было не только важнейшим свидетельством против другого агента, но и должно было вызвать повышенный интерес любой спецслужбы мира. Не понимать подобного мог только абсолютно далекий от разведки человек. Но Кемаль ехал в Бейтаун.

Когда Кэвеноу доложили, что агент Вакх едет в Бейтаун, он не поверил. Он просто не имел права верить в такую глупость профессионального разведчика. Когда об этом доложили Александру Эшби, он прикусил губу, подумав, что они имеют дело либо с гением, либо с дилетантом. Но когда через час Кемаль Аслан, раздобыв букетик цветов, отправился на скромную могилу Тома Лоренсберга, Эшби было уже не до определений качеств агента. Он позвонил Кэвеноу.

– Вы знаете, что происходит в Бейтауне?

– Знаю, – мрачно ответил Кэвеноу, – он поехал на могилу своего связного возложить цветы. Я всегда был против того, чтобы советского агента хоронили на обычном городском кладбище. Вот видите, что из этого вышло?

– Но почему он туда поехал? – изумился Эшби. – Он ведь должен понимать, что мы обязательно возьмем под контроль место захоронения Лоренсберга.

– Может, он решил, что прошло слишком много времени? – предположил Кэвеноу.

– Вы сами в это верите?

– Вообще-то нет.

– Он придумал какую-то новую игру. Мы должны понять, что это за игра. Ни один разведчик никогда бы так не поступил. Это такое явное доказательство своей причастности к делам Лоренсберга, что после этого нам остается только арестовать мистера Кемаля Аслана.

– Очень хорошо, – сразу отозвался Кэвеноу, – мы давно хотели его брать, но вы каждый раз придумывали тысячу причин, чтобы не делать этого. Теперь мы его возьмем.

– Черт возьми, – закричал Эшби, – вы ничего не хотите понимать, Кэвеноу. А если он сделал это специально, чтобы мы его арестовали?..

– Это меня уже не касается, – разозлился Кэвеноу, – он сам приехал в Бейтаун. Сам пошел на могилу своего связного. Если мы его не арестуем и после этого, значит, мы самые настоящие идиоты. Слышите, Эшби, я не разрешу ему вернуться в Хьюстон. Мои люди получат приказ на задержание. В конце концов, нельзя позволить этому типу все время смеяться над нами.

Эшби раздраженно отключился. «Может, он прав, – подумал Эшби. – Если они сейчас его не арестуют, это будет означать только одно – они начали игру против русских и им выгодно держать на свободе мистера Вакха. Но почему этот тип сам полез в петлю? Почему?» Эшби чувствовал, как нарастает в нем раздражение от сознания собственного бессилия.

Кемаль, довольно быстро найдя могилу Тома, положил цветы и минут сорок стоял молча, словно отдавая дань уважения своему многолетнему другу и напарнику. В этот момент он меньше всего думал о той игре, которую начал по собственной инициативе и которая могла завершиться для него весьма плачевно. Он вспоминал годы, проведенные вместе с Томом в Америке, вспоминал его мужество и находчивость, его самоотверженность и терпение, пунктуальность и исполнительность. Только сейчас он мог признаться себе, что его единственным другом все это время был Том. С его гибелью словно что-то оборвалось в душе самого Кемаля, как будто порвалась ниточка, связывающая его с прежней жизнью, с радостным детством, с его матерью, со школьными друзьями, со всем, что было дорого и памятно.

И только когда начался дождь, он, словно опомнившись, последний раз поклонился могиле товарища, подлинного имени которого так и не узнал, и вернулся к своей машине.

С кладбища он сразу поехал к Патриции, бывшему секретарю Тома, и целых два часа сидел у девушки, выслушивая ее горестный рассказ о последних минутах жизни ее бывшего шефа. Глубоко в душе она была убеждена, что Том покончил с собой из-за неразделенной любви именно к ней, ведь его последнее «прости» было особенно трогательным и волнующим. Для себя она уже сделала выбор, решив никогда не выходить замуж, оставаться верной памяти так нелепо погибшего Тома Лоренсберга.