Бог бросил кости. Том 2 (СИ) - Литий Роман - Страница 15

Стекло окна станции было тёплым. Изнутри его согревал комнатный воздух, а снаружи уберегал от охлаждения безжалостный вакуум, где не было места ничему, что могло бы нести тепло. Этот вакуум был подобен дыханию смерти — медленно и неотвратимо он запекал в жаре лучей света спутники у Микаты, ближней к солнцу планеты, и так же медленно замораживал дальние космические аппараты, чьё инфракрасное излучение уносило больше энергии, чем те потребляли. Вакуум вершил судьбы всех, кто был слишком близко или слишком далеко, и лишь в небольшой области, где жили своей жизнью Кубус и Левен, люди были способны выжить, чтобы осознать его безжалостность.

— Я мог бы вечно сидеть у окна, наблюдая за неизменностью мира, — мечтательно сказал Франц. — Но вечного в жизни немного. Точно так же я смотрел в окно своей обители, мимо пролетали дни, ночи, годы, люди один за другим сменяли тех, кто уходил на покой. Именно тот мир казался мне неизменным. В предопределённости его судьбы я видел прекрасное, но те времена прошли.

Франц поднял с пола трость и плавным движением поднялся на ноги.

— Я позвал тебя не просто так, Персиваль, — сказал он. — Ведь всё меньше у меня шансов скрестить с тобой мечи.

Персиваль выдохнул воздух — это единственное, что осталось от давно забытого им смеха. Пять минут капитан Железных Рыцарей и Бог Разума разминали мускулы, готовясь к поединку. Франц никогда не говорил, что умеет фехтовать — но спорт, получивший поддержку Бога Разума, не мог быть выбран наугад. Персиваль догадывался, почему Франц вызвал его на дуэль сейчас, а не в дни спокойствия, и почему выбрал именно его. Не надо было быть великим рационалистом, чтобы понять: Франц знает, что конец близко. Этот поединок — прощальный подарок.

— Ты вернёшься из-за горизонта Атексетеса, Персиваль, — говорил Франц, выполняя хитрые упражнения руками. — Но будь готов к тому, что возвращаться будет некуда.

Закончив разминку, Персиваль закрыл глаза и сосредоточился. В тумане воздуха, откуда зормильтоновский модуль вампиром выпил энергию, вокруг Рыцаря появился спортивный доспех. Выхватив из ниоткуда меч, Персиваль принял боевую стойку.

Франц же глубоко вздохнул и поставил трость на пол: та не шелохнулась, когда он её отпустил. Белая одежда Бога Разума изменяла свою форму и цвет: широкая мантия окрасилась в чёрный, ремень глубокого синего цвета стянул её в талии; рукава, раньше просторным убором скрывавшие контуры рук, стали гораздо уже, очерчивая предплечье и локоть. И совершенно иной человек явился перед Персивалем, беспросветным мраком образа угрожающий с противоположного конца комнаты. Даже выражение лица, казалось, не было прежним — на место умиротворённого спокойствия встала холодная решимость, глаза словно сияли фиолетовым огнём — и лишь стального цвета волосы, собранные в хвост на затылке, напоминали о прежнем Агмаиле. Трость прыгнула ему в руку, на лету превратившись в изящный спортивный меч.

— Таким меня увидел Эйонгмер, когда ступил на дно Ренектиша три тысячи лет назад, — сказал Бог Разума, принимая боевую стойку. — И не было в том мире воина, способного меня победить в равном бою — потому что нет равного боя, когда соперник — я.

Персиваль внимательно изучал человека, стоящего напротив: не Бога Разума, а Франца, каким его выбрал Первый Набла в последние дни Земли. Тот пригнулся, словно хотел быть как можно ниже; меч он держал в левой руке лезвием назад, придерживая рукоять правой ладонью. Среди мечников было отлично известно, зачем нужен обратный хват: так держат меч, когда готовятся резко сократить дистанцию. Персиваль приготовился сделать шаг назад — и оказался прав.

Нейра подала сигнал к началу боя, и Франц с неестественной скоростью рванулся вперёд. Персиваль попытался уколоть так, чтобы соперник сам налетел на меч, но резкое движение, взмах — и клинок отлетел в сторону, а Персиваль оказался совершенно открыт. Рыцарь сделал шаг назад, в нескольких сантиметрах от его груди пролетела рука Франца — и ухватила его за запястье, не давая взмахнуть мечом. Но боец в чёрном не остановился на этом: естественным продолжением своего захвата он сделал полный оборот, и Персиваль едва успел присесть под пролетевшим над головой лезвием.

Франц делал большую ставку на максимально короткую дистанцию, и Персиваль это понял: ногой он толкнул соперника в грудь, и тот отлетел на пару метров. Не давая Францу передохнуть, Персиваль перешёл в наступление: снова и снова он наносил удары мечом, но те не достигали цели. В короткие мгновения, когда взгляды соперников встречались, Персиваль видел жуткую улыбку Франца, неестественную для его лица; было ли это следствием расщепления сознания, или была видна настоящая эмоция этого странного человека?

Если бы кто-то посмотрел на поединок со стороны, он бы не увидел мечей; вместо этого его взору предстал бы чёрный маревый вихрь, окружавший соперников. Скорость, с которой наносились удары, была непостижима человеческому разуму — клинки питались лишь силой рефлексов, отточенных до идеала. Персиваль чувствовал, что невольно использует модуль, чтобы ускорить движение меча, и знал, что Франц делает то же самое. Это был истинно равный бой — возможно, первый в жизни нынешнего Бога Разума.

Мечи проносились над головами, соперники уклонялись и двигались по комнате в яростном танце. И уже не одним мечом, а несколькими атаковали они друг друга — оружие появлялось из воздуха, ударяло и растворялось там же, являя собой воплощение сущности эффекта Зормильтона — Мацело. Бог Разума был искусен в управлении модулем, но Персиваль обладал великим боевым опытом. И эта дуэль стала высочайшим проявлением искусства поединка — искусства, имеющего смысл только в бою людей друг с другом.

***

Гвен сидела на кровати в своей комнате спиной к окну. Освещение было выключено, и единственное, что проецировало тень на кажущуюся чёрной стену — слабый свет Клехту, естественного спутника Левена. Но Гвен не видела даже этого — закрыв глаза, она осторожно приоткрывала запреты, которые наложила на свои мысли.

Но чем больше она пыталась, тем больше убеждалась в том, что это безнадёжно. Даже единственная мысль, проскочившая на кратчайший миг, отдавалась в разуме ужасным чувством, которое она называла тревогой. Гвен оказалась в коконе собственных запретов, окружённая болью — и выбраться оттуда уже не могла.

— Гвен, — голос Агмаила мягко коснулся сознания вместе с тем, как Бог Разума проявился за спиной.

— Приветствую, мой Бог, — ответил рефлекс Гвен.

Агмаил медленно обошёл кровать и сел рядом с потухшим Рыцарем.

— Персиваль беспокоится о тебе, — сказал он тихо. — Я пришёл помочь.

Гвен открыла глаза; дыхание её срывалось.

— Я не знаю, что со мной, мой Бог, — сказала она, и в этих словах явилась отчаянная крупица тревоги, прорвавшаяся сквозь кокон запретов. — Я думала, я ко всему готова. Но мои методы… не решают проблему…

Агмаил опустил взгляд.

— Возможно, мне известно то, что ты силишься себе запретить, — его слова казались незримыми объятиями, — но никто в моих Двух Мирах не мог быть к этому готов.

Гвен снова застыла, и Агмаил ощутил жестокую борьбу в её сознании.

— Я могу тебе помочь, — продолжил он. — Но мне нужно твоё согласие.

— Сделайте что угодно, — проговорила она. — Почините меня…

— Я ещё не сказал условие, — Агмаил закрыл глаза. — Я могу выстроить систему запретов в твоём сознании так, чтобы воспоминания не вызывали боли. Но большую часть того, что ты помнишь о нём, придётся забыть. Я дам тебе возможность подумать, а после того скажи — согласна ли ты.

И с последними словами Бога Разума от тревоги не осталось ни следа. Взгляд Гвен сфокусировался, и разум опустел, устав после долгой борьбы. Но она помнила вопрос Агмаила и понимала, что подавление эмоций долго не продлится — поэтому из последних сил сконструировала цепочку.

«…тревога — неэффективно: согласиться.»

И Гвен кивнула.

Агмаил поднялся на ноги и обратился к вечности: