Комсомолец (СИ) - Федин Андрей - Страница 39

Рихард Жидков усмехнулся.

— Не, дядька, — сказал я. — Не боялся. Так, просто спросил…

— Просто…

Мужчина покачал головой.

— Жди, скоро вернусь, — сказал он.

Хмыкнул.

— Можешь пока проверить свои вещички; убедись, что я не умыкнул твои портки.

Жидков ушёл.

Я слышал, как скрипели под ним ступени крыльца.

«Безобидный», — вновь вспомнилось определение, данное Рихарду Жидкову моей институтской кураторшей. Хозяин этого дома, и правда, показался мне обычным дядькой. Самым обыкновенным. Ничем особенно не примечательным (хотя в прошлой жизни я бы посчитал его слишком щуплым и мелким). Без заметных отклонений в поведении. Он злился, когда и полагалось злиться. Когда положено — улыбался. Не сразу доверял незнакомцам. Но и не выглядел нелюдимым.

«Каннибал» — так было написано на папке, куда Людмила Сергеевна сложила газетные статьи и собственные записи об этом человеке. Рихард Жидков не показался мне тем самым чудовищем, которым журналисты в девяностых запугивали жителей Зареченска — не безжалостным убийцей и людоедом. Я попытался представить, как Жидков своими детскими пальчиками отрывает от мёртвых тел человеческую плоть… и улыбнулся: уж очень сюрреалистичной выглядела нарисованная моим воображением картина.

Я огляделся. Интерьер дома мне показалось скромным даже для полузаброшенной дачи — и уж тем более, для городского жилища. Комната, где я сейчас находился, походила на гостиную. Почти без мебели: лишь одинокий сервант у белой стены, да небольшой стол с тремя стульями. Коричневые половицы под ногами (выкрашенные под цвет мебели), приколоченные гвоздями с большими шляпками. Почти четвёртую часть комнаты занимала свежепобеленная печь с железной заслонкой, под которой на полу я разглядел крошки древесного угля.

И никаких признаков расчленённых человеческих тел.

Почувствовал шевельнувшиеся в душе сомнения. «А как ты думал, будет выглядеть его жилище? — спросил сам у себя. — Надеялся увидеть законсервированные головы в банках за стеклом на серванте? Человеческую кожу на стене вместо этих дурацких ковров? Чаши из черепов и вазы из тазовых костей на столе?» Стянул с тарелки полотенце. При виде печенья (невзрачного, «песочного» — много раз ел похожее в детстве) заурчал живот, будто я оставил его сегодня без завтрака. «А ещё печенье из костной муки, — добавил я. — Конечно же, из человеческой».

Хозяин дома вернулся бодрым, улыбчивым (прогулка хорошо повлияла на его настроение), с эмалированным чайником в руках (из носика чайника всё ещё шёл пар). Ухмыльнулся, отметив, что я не притронулся к чемодану. Достал из серванта разделочную доску — бросил её на стол, водрузил на неё чайник. Поставил поверх фанерной столешницы две пол-литровые чашки, в центре стола установил сахарницу и жестяную коробку, от которой пахло чаем, мятой, листом смородины и незнакомыми мне травами.

— Обрадовалась тётка твоему приезду? — спросил Жидков.

Он сыпанул в чашки из жестяной коробки по полгорсти засушенной смеси из чая и трав, залил заварку кипятком. Придвинул ко мне сахарницу — положил рядом с ней алюминиевую десертную ложку. Мой нос уловил недурственный запах: от чая Рихарда Жидкова пахло не хуже, чем от тех чайных пакетиков, что я раньше покупал в супермаркетах. Мой юный организм восторженно поприветствовал этот аромат громким урчанием в животе. Чем вызвал улыбку на лице хозяина дома — вполне приятную, не «холодную».

— А чего бы ей не радоваться? — сказал я. — Мужик в доме появился! Ейный-то муж уж три года как помер. А от дочек какой прок? Девки-то они работящие… Но бабы — они и есть бабы. Ни крышу подлатать не могут, ни забор поправить, ни пол в доме перестелить. А я парень рукастый. Чего б ни радоваться такому помощнику?

Придвинул к себе чашку, поводил носом над поднимавшимся от неё столбом пара.

— Что, ты и с крышей справишься? — слишком уж наигранно удивился Жидков — явно пытался подбросить мне повод для хвастовства.

— Так… эта… мы с батей только в прошлом году крышу латали. Над летней кухней. Чего там сложного-то?

«Наливай, да пей», — добавил я мысленно — по привычке.

Щедро сыпанул себе в чай четыре ложки халявного сахара.

— Я мыслю: повезло твоей тётке, что ты в Москве не остался, — спросил Жидков.

— А то!..

— Что, сложные в столице были экзамены?

Я тоскливо вздохнул.

Пожаловался:

— Не то слово, дядька! Такое у меня спрашивали, о чём я отродясь в Каплеевке не слыхивал! А я ведь в своей школе не последним учеником был! Честное комсомольское! У меня в аттестате только две тройки! По русскому и по математике. Тётка сказала: с таким аттестатом меня «без проблем» в училище возьмут.

— Возьмут, возьмут, — поддакнул хозяин дома. — С хорошим аттестатом, да ещё и комсомольца — чего б ни взять-то? Да ещё и работящего…

Он склонился над чашкой — спрятал от меня улыбку.

«Вот нисколько он не похож на того Каннибала, о котором трубили газеты», — подумал я.

— Ты пей чай-то, — сказал Жидков. — И печенье бери. Не стесняйся.

Я послушно пригубил горячую чашку. Под пристальным взглядом хозяина дома. Но сделать даже крошечный глоток чая не рискнул: помнил о бесплатном сыре и о мышеловке. Хотя мой живот и кричал о том, что отказываться от бесплатной еды — последнее дело; а не попробовать печенье — так и вовсе сродни преступлению. Жидков неторопливо размешивал сахар, постукивая о стенки чашки ложкой. Я вдруг сощурил глаза, прижал к губам руку — сделал вид, что обжёг язык.

— А что, дядька, уехала уже милиция? — спросил я.

Поставил чашку, прикрыл рот тыльной стороной ладони.

— Какая милиция? — спросил хозяин дома.

Усмешка исчезла с его лица.

Глаза мужчины заинтересованно блеснули.

— Так… эта… те, что стояли за два дома от вашего, — сказал я.

Кивнул в сторону сеней.

— Когда шёл сюда, обратил внимание: машина милицейская стояла на дороге. И люди в форме рядом с ней — курили. Подумал: мож, случилось чего? Ограбили ваших соседей? Или кто умер?

— Не знаю.

Жидков отодвинул чашку, поднялся из-за стола.

— А далеко они стояли от моего дома? — спросил он.

— Так… за два дома отсюда. Вон там.

Я ткнул пальцем в стену.

Спросил:

— А что, пошаливают в городе разбойнички? Не повывела их советская власть? У нас в Каплеевке давно ничего сурьёзного не случалось: если только мужики подерутся спьяну…

Рихард Жидков пожал плечами.

— Зареченск — большой город. Всякое случалось. Особенно после войны. Но наш район тихий — милицию тут редко встретишь. Помер, может, кто-то из соседей? Тай вроде нет среди них стариков… Или спутал ты, и не милиция то была вовсе?

— Вот вам…

Моя рука взметнулась ко лбу, но замерла на полпути.

Я изобразил испуг. Прижал руку к значку на груди.

— Честное комсомольское! Видел!

Жидков усмехнулся.

— Пей чай, юноша, — сказал он. — Пойду, выгляну в окно: может, увижу, кого ты принял за милиционеров.

Хозяин дома направился в сени — без спешки. Я выбрался из-за стола и поспешил за ним, поскрипывая половицами. В сенях нас встретила прохлада (я снова вспомнил о свитере). Жидков хлопнул рукой по выключателю на стене: выключил в сенях свет. Потом погасил и тот, что горел над верандой. Однако тьма не заволокла пространство за окном: небо уже посветлело, над крышами домов виднелась пока неяркая полоса рассвета. Ветерок покачивал ветви деревьев. Но птицы пока помалкивали.

— Где ты их видел? — спросил хозяин дома.

Он положил руки на тулуп из овечьей шкуры (проветривался?), что покрывал придвинутую к окну большую тумбу; вытянув шею, смотрел сквозь оконное стекло.

— Вон там они стояли, дядька.

Я левой рукой указал в сторону дома Пимочкиных.

Правую руку сунул в карман.