Комсомолец (СИ) - Федин Андрей - Страница 28

Он кивнул в сторону Аверина.

Я шагнул к преподавателю.

— Вы позволите?

Выдернул из его руки тетрадные листы.

Поморщил нос: смесь запахов пота, табачного дыма и ужасного одеколона — убийственная штука (вот чем следует травить насекомых).

Пробежался взглядом по верхним строкам.

Поднял глаза на Феликса.

— Простенькое задание, Виктор Феликсович, — сказал я. — Никакой ошибки нет. Последовательность моих размышлений и выводов прослеживается чётко. Никаких опечаток. Здесь сложно было ошибиться. Ведь всё элементарно — детский сад. Я всё решил верно.

Пожал плечами.

— И… вторая задача тоже в полном порядке.

— Вы так уверены в этом… студент Усик?

Жиденькая бородка указала на мой кадык.

— Разумеется.

Феликс посмотрел мне в глаза.

Я не заметил в его взгляде и тени эмоций — словно взглянул на каменного истукана.

— Я рад, что наш детский сад почтил вниманием такой гениальный студент, — сказал Попеленский, — который разбирается в математике лучше преподавателя. Если уверены, что выполнили работу без ошибок — кто я такой, чтобы с вами спорить. Не так ли?

Он приподнял губу — сверкнул зубами.

— Не смею вас задерживать, студент Усик, — сказал Феликс. — Вы свободны.

— Спасибо, — сказал я.

Положил листы со своей самостоятельной работой на преподавательский стол и зашагал к двери.

Глава 9

До окончания второго урока я прогуливался по институту. Рассматривал знакомые ещё со времён прошлой (будущей?) учёбы коридоры. Заглядывал в укромные уголки, где любил засиживаться с сокурсниками (прятались там, чтобы не привлекать к себе внимание во время занятий). Прогулялся из главного корпуса в соседний — в нём находились лаборатории и мастерские. Подивился настенным мозаикам (в девяностых на их месте были голые стены), с которых на студентов взирал вождь мирового пролетариата. Прошёлся мимо столовой (привлекли запахи), но тратить там свои скромные финансы не решился.

К концу первой пары я уже сидел на подоконнике около аудитории, где мне впервые в жизни предстояло выслушать лекцию по истории КПСС. В девяностых я этот предмет не застал. Багажа знаний по нему у меня не было никакого. Хотя я когда-то наслушался об этом предмете не самых приятных отзывов от «убеждённых демократов». Поэтому уже представлял, как долгими вечерами стану зубрить совершенно бесполезные для будущего горняка сведения: ведь задачу выбиться в отличники никто не отменял. «Ну и ладно, — подумал я. — Прелести студенческого быта я вкусил в прошлой жизни. В этой — попробую просто учиться».

Одногруппники подошли ко мне компанией — той же, какой кучковались ещё в колхозе. Славка и Пашка во главе — высокие, солидные молодые мужчины с модными дипломатами в руках. Моих соседей по комнате сопровождали девчонки: Фролович и Пимочкина. Обе с похожими стрижками на головах, но словно две противоположности — блондинка и брюнетка. Присоединилась к ним и молчаливая Надя Боброва. Да и другие первокурсники поглядывали на меня с любопытством (как на забавное существо), пусть и со стороны.

— Ну ты и учудил, Санёк! — воскликнул Аверин.

Похлопал меня по плечу, едва не скинув с подоконника.

— Нет, зря ты себя так повёл с Феликсом, — сказал Могильный.

«Феликс, — отметил я. — Значит, Попеленский получил своё прозвище задолго до девяностых».

— Он мужик злопамятный, — добавил Пашка.

— Об этом нам с Пашей знакомый парень с третьего курса говорил, — сообщил Аверин. — Не любит он выскочек.

— Вышка у нас будет два года, — сказал Могильный. — Если Феликс тебя невзлюбит — устроит тебе весёлую жизнь. Нет, я понимаю: ты парень гордый. Но всё равно… зря ты так…

— Саша, ты должен сегодня же подойти к Виктору Феликсовичу, — заявила Света Пимочкина. — Скажешь ему, что был неправ. И обязательно извинишься.

— Не будь дураком, Усик, — произнесла Оля Фролович. — Иди к Попеленскому. Поплачься ему — может он тебя и простит.

Надя Боброва не стала мне ничего говорить.

За что я мысленно её поблагодарил.

— О чём это вы? — спросил я. — С какой такой стати я должен извиняться перед математиком?

Положил сумку себе на бедро — будто попытался отгородиться ею от студентов.

— Не помню, чтобы оскорблял его. Или чтобы повёл себя с ним неуважительно…

— Серьёзно?! — перебила меня Фролович.

Ухмыльнулась.

— Ты перед всем классом… перед всей группой заявил, что он не разбирается в математике! — сказала она. — По-твоему, это не оскорбление?

Парни улыбнулись. На их лицах прочёл, что они гордились моим геройским поступком… пусть и считали меня глупцом. А выговаривать мне нотации стали лишь по просьбе девчонок. Пимочкина смотрела на меня строго, с осуждением, словно взрослая тётя на провинившегося ребёнка (этот факт мне показался забавным). Фролович — как на идиота. Наде Бобровой дела не было до моих разборок с математиком: её больше интересовал гордый профиль Славы Аверина — девчонка не сводила с него глаз.

— Не передёргивай, — сказал я. — И не придумывай того, чего не было.

Пожал плечами.

— Я лишь сказал, что правильно решил все задания. И ничего больше. А если кому-то в моих словах послушалось иное — моей вины в этом нет.

Фролович хмыкнула («Ну и дурак», — прочёл в её взгляде).

— Саша, ты был неправ, — сказала комсорг. — Своими словами ты позволил студентам усомниться в том, что Виктор Феликсович лучше тебя разбирается в математике…

— Я сам в этом усомнился. Потому что не допустил в задачах ошибок.

— Хочешь сказать, что ты математический гений? — спросил Аверин.

Мне показалось, что спрашивал он в шутку.

Но я ответил серьёзно.

— Гений или не гений, но легко справился с теми заданиями, — заявил я. — Уверен на все сто, что мои решения верные. И если кто-то в этом усомнился — это не заставило усомниться с собственной правоте и меня.

— А ты самоуверенный, Усик, — сказала Фролович.

— Хорошо разбираюсь в математике, — парировал я.

«И не собираюсь пресмыкаться перед желторотыми псевдо математиками, — добавил мысленно. — Молоко у этого доцента на губах не обсохло. Кто он такой, чтобы я перед ним кланялся?»

— Потому не вижу причины извиняться и пресмыкаться перед чужим авторитетом, — продолжил я. — Сомнительным, прошу заметить, авторитетом. Какой он математик, если действительно усомнился в моём решении? А если он объявил мой ответ неверным из вредности — тогда я и подавно извиняться не буду.

— Гордый? — спросила Ольга.

— Знающий себе цену.

Слава и Пашка одобрительно кивнули.

— И какова же твоя цена? — съязвила Фролович.

— Очень высокая, — сказал я. — Как и у каждого советского человека.

«Ну не объяснять же вам, что мне ещё в прошлой жизни надоело кланяться перед каждым самовлюблённым говном, что мнило себя вершителем судеб, — подумал я. — Сам не так давно был главной лягушкой на болоте. А от такого быстро не отвыкнешь. Не вижу смысла ломать себя… сейчас. Чтобы порадовать какого-то плешивого козлобородого доцента».

— А я не просто советский человек.

Прижал ладонь к приколотому на груди значку.

— Я комсомолец. И не привык идти против своей совести.

«О, как завернул!»

— Вы все читали «Как закалялась сталь», — сказал я. — О том, как именно обязан поступать настоящий комсомолец. Читали?

— Эээ… ну читали, — за всю компанию ответил Славка.

— При чём здесь…

— Вы можете представить, — сказал я, не позволив Фролович договорить, — чтобы Павка Корчагин занимался лизоблюдством? Чтобы он ради мелких корыстных причин отказался отстаивать правду? Чтобы он сейчас рванул вылизывать зад Феликсу?

— Не путай…

— Не путаю!

Я спрыгнул с подоконника, горделиво распрямил спину — ну точно, как Ленин на тех настенных мозаиках в институте.