Игрушка для дракона (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 54

— Вот, Мари, жильца тебе привел — громко говорит возчик, и что-то шепчет женщине, вышедшей из калитки. И снова, уже громко — Вот, молодой господин, это хозяйка, Марина Гарс. Она готова показать дом.

Я слез с коляски, подошел, посмотрел на женщину, которая стояла, опустив взгляд к земле. Ну что сказать…чистенькая, это видно, худенькая, небольшого роста, одета в сарафан, который когда-то был довольно-таки нарядным и добротным, но от множества стирок полинял и теперь его можно назвать только условно-носимым. Бедность просто-таки выпирает. Впрочем, может она только дома ходит в этом сарафане? Дома-то вообще в трусах можно ходить, если никто кроме домашних этого не видит. Я, к примеру, летом так по дому и бродил — в одних только трусилях. Не говоря уж о даче. Там вообще такой наряд что-то вроде униформы.

Туфли стоптанные и чиненные,, чулок или носок нет. Хотя сейчас жарко, какие чулки?

Женщина подняла на меня взгляд:

— Здравствуйте…господин. Пойдемте за мной.

А я застыл на месте! Таких ярких синих глаз даже на Земле найти очень трудно, а чтобы здесь, в мире смуглых людей?! Черт подери, они будто светятся!

Возчик улыбнулся , подмигнул мне — мол, видал?! То-то же! А я вздохнул и сделал гримасу удивления. Мол, не ожидал!

На вид женщине лет тридцать пять. Усталое милое лицо с морщинками вокруг глаз когда-то наверное было очень красиво, но годы и горе не сделали его моложе и красивее. Глядя на такое только и скажешь: «Все проходит». И красота куда-то уходит. Увы.

Стройненькая, да. Но вообще — все при ней. Грудь торчит, бедра, обтянутые сарафаном, выглядят довольно-таки соблазнительно. Эту женщину приодеть, покормить, сделать так, чтобы ей было хорошо и комфортно — и расцветет, как роза, долгие месяцы зимы прятавшаяся под снегом. Небось, голодает. У нее ведь ребенок? Не иначе как дочери почти всю еду отдает. Женщины, они такие — будут голодать, а ребенка все равно накормят. Последнее отдадут.

Двор запущенный — трава местами чуть не по колено, только тропинки протоптаны — к большому сараю и к колодцу. Ну и к калитке, само собой.

— У нас в доме есть вода! — с оттенком гордости сказала хозяйка дома — Муж провел, большие деньги отдал. И ванна есть. И душ. И даже канализация! Пойдемте, в доме посмотрим.

Чисто. Бедно. Все по минимуму. Большие комнаты пусты, и навевают тоску. Видно, что здесь стояли то ли диван, то ли кровать — следы от ножек. Тут был шкаф, тут…не знаю что — письменный стол? То ли забрали кредиторы, то ли продала, чтобы прокормиться.

— Вот…эта комната — тихо сказала женщина — Смотрите. Если понравится, тут и будете жить.

Смотрю. Второй этаж. Таак…окно во двор. Большая двуспальная кровать, застеленная чистым бельем под красивым покрывалом. Несколько подушек с вышивкой. Шкаф, сундук с торчащим в нем ключом, письменный стол, тумбочка, два кресла, на полу красивый ковер. Хмм…вполне недурно!

— Это была наша с мужем спальня — так же тихо, едва слышно сказала женщина, и мне тут же захотелось уйти и не возвращаться. Почему? Потому что ощущение такое, будто я увидел бродячую собаку — голодную, усталую, больную. Хочется ее накормить, хочется взять ее себе, дать крышу над головой, дать свою любовь. Но ты не можешь. В твоей жизни нет для нее места. Всех ведь не пережалеешь, а она не одна такая. И от того, что ты бессилен помочь — на душе становится гадко, будто в нее голуби насрали. Если бы я мог — помог бы всем обделенным, всем тем, кому нужна помощь! Но не могу. И от бессилия сжимается сердце. Да, на старости лет стал сентиментален и слезлив. Каюсь.

— Здесь все осталось так, как…как…в общем…вот! — оборвала она себя, и закусила губу — Может туалет посмотрите? И ванную комнату?

Пошли смотреть и туалет, и ванную — видимо женщине очень хотелось показать, что у нее не все так плохо, что у них есть туалет с водой (О!), и ванная с нагревом воды (О-о!». Я кивал, восхищался, издавая удивленно-радостные возгласы, и женщина успокоилась, стала веселее и чуть порозовела. Пусть нищая — но зато у нее есть ватерклозет! Смешно…до слез.

— Итак…что это будет стоить? — спросил я, и тут же быстро добавил — я бы еще хотел, чтобы мне готовили пищу и стирали одежду. Ну и гладили, само собой. Продукты, само собой, мои. И вы можете питаться со мной вместе.

Ну да, глупо было бы — она мне готовит и глотает слюнки? И ее ребенок — он ведь тоже голоден. От меня не убудет, я всегда заработаю денег. Еда здесь очень недорогая, на удивление. Аграрный мир, немудрено. Да, кстати, а что там с ребенком? Что за ребенок?

— А где ваш ребенок? — спросил я, и увидел, как женщина почти незаметно вздрогнула.

— Ребенок не помешает, не думайте! — торопливо сказала она — Девочка в другой половине дома. Вы ее не увидите и не услышите.

Марина и возчик переглянулись, а я невольно поднял брови — что-то тут нечисто. Что-то скрывают. Но да ладно, мне-то какое дело? В принципе меня все устраивает.

— Ну, так что с оплатой? Во что мне обойдется это удовольствие?

— Пять монет серебром — сбивчиво, запинаясь, сказала женщина — В месяц. Я буду готовить, стирать, только мыло еще надо купить — для стирки. Убираться буду.

Возчик строго посмотрел на женщину, вздохнул, поджал губы. Видать, он ей сказал взять с меня по крайней мере в два раза больше, но она то ли побоялась меня отпугнуть, то ли стыдно стало много с меня брать

— Продукты вы сказали купите, так что…

— Десять. Десять монет плачу — перебил я ее — В месяц. Сразу за месяц — вперед. И вы ухаживаете за мной — обстирываете, готовите, моете посуду и все такое. Я ленивый, вечно мусорю и все разбрасываю, так что вам будет трудно за мной ходить.

Улыбаюсь как можно более лучезарно, женщина, которая широко раскрыла глаза от удивления, тоже улыбается — слабо, одними губами. И я вдруг замечаю, что ей лет-то не тридцать пять! И даже не тридцать! Черт подери, да ей не больше двадцати пяти! Вот что улыбка делает с женщинами.

— Я привыкла к тяжелой работе — говорит она, порозовев — Не думаю, что за вами будет трудно ухаживать, господин…

— Робаг Костин мое имя. И не надо господин, и на «вы». Зови просто Робаг, или лучше — Роб. Я так привык. Так мы договорились?

— Да, господин…Робаг. Да, Робаг.

— Тогда я сейчас провожу твоего знакомого до коляски, рассчитаюсь с ним, а потом приду и мы поговорим. Ты успеешь сходить за продуктами? Рынок еще будет работать? А то есть очень хочется. Я прожорливый!

— Тут есть лавка, и не одна — улыбнулась Марина — Даже если закроется, можно позвать хозяина, и она продаст все, что нужно — даже посреди ночи. Купцы же, деньги любят.

Я сбросил рюкзак, глухо звякнувший металлом (деньги в кошельках, ножи), положил на кровать гитару и кивнул возчику: пошли, мол…

Мы вышли, молча дошли до забора, за которым он оставил коляску, привязав лошадь к коновязи, и уже когда я рассчитывался, мужчина сказал:

— Спасибо тебе.

— За что? — как можно искренне удивился я.

— Ты же видел ее. Она лишнюю копейку не попросит. Купчиха из нее — как из меня танцовщица. Только руками работать и умеет. А ты ей денег вдвое дал. Да еще и продукты. Они тут оголодали совсем.

— Подожди…а где девочка? Почему не видать?

— Лежит она, не встает. Давно уже. Под колеса попала, ей переломило позвоночник. Маришка пыталась ее вылечить, распродала все подчистую, но наши лекари не могут ничего сделать. Говорят — все сложно, позвоночник не собрать. Так вот и лежит. Умненькая девочка, красавица, а вот такая беда. Кто-то из богатеньких на карете мчался, и девчонку замяло. Говорят, люди видели — оттащили на обочину, как собаку с перебитым хребтом, и так оставили помирать. Вот такие дела, парень…

— Ей сколько лет?

— Девчонке? Пять лет. Год с лишним она уже лежит. Или ты про Мари? А ты как думаешь, сколько ей?

— Вначале, подумалось, под сорок. А когда улыбнулась — так сразу до двадцати пяти сбросил.

— Двадцать один ей — грустно вздохнул мужик — Всего-навсего… Горе не красит, парень. Видел бы ты ее, когда муж был жив! Знаешь, какие деньги ей сулили, чтобы она бросила его и в наложницы пошла? В золоте бы купалась! Только мед бы пила из золотых кубков! И ничего не делала — только в постели бы валялась. А она их всех послала. Раньше Мари бойкая была, сильная. А теперь вот сломалась. Потухла.