Игрушка для дракона (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 45

Никогда не думал, что попаду в ТАКОЕ. Впрочем, я никогда не думал, что вообще куда-то попаду. Чувство дежавю — я это где-то видел. На картинках? В фильмах? Читал об этом? Не знаю. Но только не хватает лишь врачей в своих странных, похожих на клювы масках. Ужасно выглядели они в этих масках, как некие адепты Смерти, как стервятники, кружащиеся над трупами. А как оказалось, в эти маски, в клювы, закладывались некие травы, политые чем-то, отпугивающим заразу. Утрирую, конечно…но это правда. Очки-консервы, и клювовидная маска — вот символ земных чумных эпидемий.

Здесь ничего похожего на лекарей в масках не увидел. Вообще никаких лекарей не увидел. Только костры, чадящие черным дымом, и дома, забитые досками, на которых кто-то поставил знак креста. Нет, не христианского креста, что-то вроде буквы «Х». Мол, с этими — все.

Горели и дома — жарко, почти без дыма. Здесь почему-то большинство домов выстроены из бревен, может потому, что рядом, буквально за рекой, густой лес. Высохшие за десятки, а может и сотни лет бревна полыхали так, что даже в сотне метров от них ощущался жар. Ну что же…для их обитателей, оставшихся внутри, лучше так, чем гореть навалом в чадящем костре.

Живых людей тоже видел — они управляли лошадьми, тянущими телеги, где как дрова лежали трупы. Их стаскивали чем-то вроде багров (сам видел!), и укладывали на очередной костер, перекладывая поленьями.

Лучше бы я это не видел. Мужчины, женщины, дети…кого только тут не было! Точно потом будут сниться…

Наш караван провожали взглядами поверх повязок, которыми замотаны лица. К нам никто не кидался, не просил забрать отсюда. Может потому, что наши охранники ехали возле фургонов обнажив мечи, и всем своим видом показывая, что готовы пустить их в ход. Само селение было довольно-таки длинным, вытянутым вдоль тракта, делящего этот то ли город, то ли деревню на две части — ту, что возле реки, и ту, что у горы.

Мы уже проехали через весь город, и были почти на окраине, когда случилась беда. Откуда он взялся, я так и не понял — услышал удар по натянутому брезенту фургона, потом стук по площадке на передке повозки, и в фургон, где сидели мы с Мори, буквально впрыгнул парнишка лет шестнадцати, практически наш одногодок. Встрепанный, с бешеными глазами, в руке нож — он готов был драться за свое место под солнцем. Увидев нас, парень вытянул вперед руку с ножом и прошипел, задыхаясь и кашляя:

— Я только уеду отсюда! Попробуете прогнать — зарежу! Только попробуйте, убью! Убью!

Он бубнил, шипел, как в горячечном бреду, и я с отвращением и ужасом заметил у него на шее возле правого уха черный нарыв, сочащийся гноем. Парню оставалось жить всего несколько часов. С чего вдруг он решил, что выехав за город спасется — не знаю. Почему сам не убежал — тоже не знаю. Может на выезде стояли какие-то посты? Типа стражники, или ополченцы из местных? Неважно. Главное, он является источником заразы, и нам…нет, не нам — Мори грозит смертельная опасность. А может и не грозит, может девушка уже заражена, потом что парень при разговоре брыжжет слюнями, что твой водопровод.

Встаю с места, заслоняю девчонку:

— Уходи. Я не хочу тебя убивать. Пожалуйста, уходи.

Наверное, он уже ничего не соображал, а может и понимал, что умирает, и его охватила злоба на весь мир. Не знаю, что было у него в голове, но только он бросился на меня с рычанием, как дикий зверь. Я успел перехватить его руку, сжал ее так, что она хрустнула (включился боевой режим), а потом с силой выбросил парня через заднюю стенку, оторвав крепление полога. Что с ним было потом — не знаю. Меня больше интересовало, что случилось с Мори. Вернее — что случится потом. Увы, у нее на щеке алели капли крови чумного парня, так что все могло закончиться очень плохо.

Как оказалось, парень каким-то образом, и непонятно для чего — успел зарезать возчика, с перерезанным горлом лежавшего теперь на передней площадке. Так что Мори пришлось взять вожжи в свои руки — быки не желали идти с такой скоростью, с какой их заставлял двигаться покойник, и мы тормозили часть каравана позади нас.

Мы ехали еще два часа, стараясь как можно дальше отъехать от зачумленного города, и когда караванщик подал команду сворачивать на дневку, я облегченно вздохнул — нельзя сейчас ехать дальше, надо отмыть колеса, вымыться самим, иначе мы явимся в следующие селения разносчиками заразы. Вообще непонятно — как нас пропустили через чумной город. Если там стояли посты, нас не должны были пропустить дальше. Да и впускать тоже было нельзя.

Как потом оказалось — посты были, но они не посмели напасть на такой хорошо охраняемый караван, проводили взглядами, да и только. Их было слишком мало, чтобы нас задержать.

Остановились, как обычно, у ручья, или точнее у маленькой речки. И первым делом все кинулись мыться и стирать одежду — караванщик так велел. Отмывались едким, отвратительно пахнущим мылом, голые, как толпа дикарей. Мори ушла мыться за кусты, подальше от всей толпы.

Я тоже вымылся — на меня больше всего попало слюней и крови парня. Когда рассказал караванщику о том, что у нас произошло, он за секунду побелел, как полотно, потом обвел грудь знаком «солнце», аналог земного креста, и хриплым голосом, выдавил из себя:

— Уповаем на милость Создателя. Может, обойдется!

Не обошлось. Первым признаки болезни, развивающейся буквально за какие-то час-полтора, заметил на себе один из возчиков, из тех, что ехали впереди. Потом еще один, затем охранник, и еще охранник, и еще… Через два часа лихорадили уже десять человек — красные, потные, трясущиеся и клацающие зубами. Но самое плохое — заболела Мори. Первый нарыв выскочил у нее на шее, туда, куда долетела капля крови больного парня.

Я не знаю, что это за болезнь — может такая же чума, какая была на моей Земле, может совсем иная болезнь, здешний ее аналог, только от знания и сравнения все равно ничего не меняется. Самое главное — люди от этой дряни умирают примерно за пять-десять часов с момента проявления признаков болезни. Так сказал караванщик, отец Мори, а он знает все, что нужно знать человеку, десятилетиями водившему караваны. Он не ошибается.

Само отвратительное во всем этом деле то обстоятельство, что человек до самой своей последней минуты осознает себя, понимает, что с ним происходит, знает, что он уже труп…но совершенно ничего не может поделать. Помню, как мне рассказывал один человек, который попал в больницу на операцию, и там у него по непонятной причине возник парез кишечника. То есть — кишки перестали работать, пропускать пищу и воду. А что это такое, когда кишки не работают? Это значит, что ты не можешь ни есть, ни пить — все, что выпил и съел накапливается в желудке, а потом поднимается по пищеводу и просто начинает выливаться изо рта. Ты худеешь, так как есть не можешь, и постепенно понимаешь, что тебе кранты. Живешь с этой мыслью, привыкаешь к ней, но…невозможно привыкнуть к тому, что недавно еще здоровый и сильный мужичина — теперь ты труп, который скоро будет лежать на холодном прозекторском столе. И только одна мысль бьется в голове: «За что?! Ну, грешил, но не настолько, чтобы ВОТ ТАК! За что ты меня?!».

То же самое и у заболевших чумой. Люди понимают, что мертвы, хоть еще и шевелятся, и все, что они могут сделать — рыдать и молиться, надеясь на хороший прием в небесных чертогах. Это если веришь в загробную жизнь.

Мори не молилась. Она лежала, смотрела в небо, накрытая шерстяным одеялом, и тихо плакала, крепко сжав пухлые губы. Слезы лились из ее глаз, но она их не утирала, просто лежала и плакала.

Я сидел рядом, не пытаясь взять ее за руку, или что-то сказать. В душе моей было пусто и холодно, как в цинковом ведре, из которого выплеснули грязную воду. Меня душило чувство злобы на свое бессилие, а еще — захлестнула тоска. Вот умирает человек, которому я не был безразличен. Девушка, которая меня любит. Пусть я ее и не люблю…так, как любят тех женщин, прикосновение к которым бросает в жар, тех, ради которых ты готов бросить все на свете и помчаться на край света. За то время, что мы с ней вместе путешествовали в караване, я ее полюбил как…хмм…даже не знаю, как это выразить. Как сестру? Наверное, нет. Как подругу — веселую, суматошную, с которой приятно провести время и с сожалением расстаться. Чтобы встретиться вновь, и снова стебаться, обсуждая все на свете, не боясь, что тебя неверно поймут, не опасаясь, что тебе выговорят за плохие манеры, или за то, что ты как-то не так сказал. Если можно назвать женщину другом, так вот Мори таким другом и была.