Джентльмен с Харви-стрит (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 15

– Мечтали о лучшей жизни, мисс? О нарядах, как у хозяйки? О ее драгоценностях?

– Но при чем же здесь мальчик?

А Брандер шептал на ухо, как змей искуситель:

– Так легко свести с ума женщину, потерявшую сына. Избавиться от нее и занять опустевшее место... в постели хозяина...

Розалин заткнула уши руками, кажется, закричала, а потом провалилась в мирную тишину, в которой не было ни инспектора с его грязными обвинениями, ни мыслей о случившемся преступлении, ни ее самой вообще – только мрак, тишина и покой.

– С того времени я сделалась главной подозреваемой, – продолжала мисс Харпер. – Инспектор считал, что, сговорившись с подельником, я вывела мальчика из дому и велела тому задушить его. Чтобы он не кричал, я угрожала ребенку ножом, которым его и поранила, а после кровью из раны случайно заляпала платье.

Рассказывая об этом, эта женщина выглядела несчастной, и Ридли, сжав пальцами тонкий фарфор чайной чашки, услышал отчетливый треск.

Быть может, трещало по швам его собственное терпение... Вряд ли чашка.

Или все-таки что-то другое?

– Почему полиция полагала, что не вы сами убили ребенка? – обратился к ней Баррет.

– Потому что следы пальцев на шее Анри оказались через чур крупными для меня. И инспектор предположил, что убийца – мужчина...

– … Или крупная женщина, – возразила Аманда.

Мисс Харпер с горькой насмешкой ей улыбнулась.

– Вряд ли Брандер стал бы такое предполагать, – сказала она, – ведь у него была я, виновная, как он считал, по всем пунктам.

– Но мотив, – не отступалась Аманда. – Каков, по его мнению, у тебя был мотив?

Мисс Харпер опустила глаза.

– Он полагал, что мы с Мишелем де Моранвиллем были любовниками, – с явным усилием призналась она.

Эпизод двенадцатый

За месяц до смерти Анри де Моранвилля

Мишель де Моранвилль, как явствовало из его имени и фамилии, имел по отцу французские корни и в тайне гордился хваткостью деда, не только избежавшего ужасов гильотины, но сумевшего и на чужбине застолбить себе место под солнцем Он, правда, желая восполнить свой капитал, занялся когда-то неподобающей аристократу коммерцией, за что на время был изгнан из светских гостиных, как недостойный, однако с течением времени и переменой взглядов на мир, его снова начали принимать и принимали тем благосклоннее, чем богаче он становился. Таким образом уже отец Мишеля де Моранвилля слыл одним из завиднейших женихов светского Лондона, сам же Мишель взял в жены Грейс Стаффорд, двадцать пятую в списке претендующих на английский престол, и это говорило о многом.

Богатый, влиятельный, не обделенный мужской красотой и лоском светского денди, женатый, к тому же, на очаровательной женщине, де Моранвилль мог бы считаться счастливейшим смертным, не томи его сердце гнетущая мысль о бездетности их с супругой союза. За пять лет в целом счастливого брака Грейс де Моранвилль ни разу не понесла от него... Она оказалась пустышкой, пустоцветом, выстрелом в пустоту.

А ведь он так мечтал о наследнике, маленьком де Моранвилле, которому он оставит наследство, приумноженное в разы. И когда случилось невероятное – жена, забеременев, родила здорового мальчика – он не мог поверить своему счастью. Это было тем чудом, божьим ответом на их многочисленные молитвы, на который единственно уповали степенные доктора, снова и снова разводя руками в беспомощности...

Но и тогда, расцвеченная появлением наследника жизнь де Моранвиллей, не сделалась совершенной: роды оказались тяжелыми, и супруга, едва не отдав Богу душу, впала в гнетущее оцепенение на долгие месяцы. Доктора, приглашенные к ней, называли ее состояние «postpartum exanimationes» – родовым помешательством и снова разводили руками, уверяя, что это проходит само, нужно просто дать время.

И Грейс действительно стало лучше: однажды она, наблюдая в окно за нянькой с пятимесячным мальчиком на руках, вдруг вышла из комнаты и, пройдя через дом, забрала у женщины сына. С тех пор она большую часть времени проводила с ребенком сама и тряслась над ним с маниакальной заботой... Охладев, однако, не только к супругу, но и к жизни, которой жила. Ни балы, ни светские рауты более не прельщали ее...

Грейс де Моранвилль, как шептались «доброжелатели», чуточку повредилась в уме.

И только супруг ее знал, насколько сильно преуменьшали они степень проблемы.

– Олдридж, – в раздражении позвал граф. – Олдридж... черт побери!

На пороге его кабинета материализовался дворецкий.

– Вы звали, сэр?

– Не задавай идиотских вопросов, – огрызнулся в раздражении граф. – Где папка с бумагами, что лежала на этом столе? Я сам положил ее здесь прошлым вечером.

Олдридж изменился на тон, сравнявшись по цвету с лепниной на потолке.

– Сэр, я...

– Да не мямли ты. Кто заходил в кабинет этим утром?

– Никто, сэр.

– А как же служанка, растапливающая камин? Только не говори, что эта дуреха растопила его моими бумагами.

– Как можно, сэр?! Она никогда не посмела бы. – И, утративший невозмутимость дворецкий, вдруг кашлянул в кулак.

– Да говори же, как есть, нечего тут расшаркиваться, как на балу, – одернул его собеседник.

– Миледи, сэр... – начал тот, – миледи де Моранвилль утром спустилась раньше обычного и...

– И?

– … Долго гуляла в саду. – Брови дворецкого вскинулись. – Может статься, что она снова...

Мужчина понял в то же мгновение, на что намекает слуга, и стиснул край бронзовой пепельницы.

Неужели опять?

Быть не может. Проклятье!

– Где графиня сейчас?

– В столовой, сэр, завтракает.

– Хорошо.

Де Моранвилль стремительным шагом вышел из кабинета и ворвался в столовую мрачный как туча. Раздражение в нём клокотало вулканической магмой... Он больше не мог его сдерживать.

– Где папка с бумагами, Грейс? – кинул он прямо с порога, не заботясь о тоне.

– Папка с бумагами? – переспросила жена, намазывая тост джемом. – Отчего вы решили, сэр, что я это знаю? – Ее лицо отобразило вопрос, такой неподдельный, что граф на мгновение усомнился в ее причастности к исчезновению папки, но длилось это не дольше секунды: жена улыбнулась. И злорадство этой улыбки поведало ему даже больше, чем он бы желал.

– Где она? – процедил он, сжав кулаки. До страстного захотелось влепить негодяйке затрещину так, чтобы ей стало больно и идеальные завитки светлых волос разметались по шее.

– Почему бы вам самому не поискать, – отозвалась жена. – Вы ведь у нас такой умный.

Он не знал, совершенно не понимал, чем заслужил подобное отношение: эта женщина будто за что-то казнила его, мстила изо дня в день, причем крайне изобретательно. Нет, он понимал, ясное дело, что виной всему её помутившийся разум, но почему именно он, заботливый, любящий муж, стал целью её помешательства, принять и осмыслить не мог.

Началось всё... Когда? Примерно, полгода назад. Жена вдруг сделалась мрачной и нелюдимой, как было то после родов Анри... Говорила, что утомилась житейской рутиной, что ей нужно время... Они ссорились по пустякам, и она запиралась ночами, не пуская его в свою комнату. Как-то он даже заставил её выполнить свой супружеский долг... Прямо в его кабинете, на рабочем столе.

Он до сих пор помнил её обезумевшие о ненависти глаза и презрительно искривившийся рот.

С тех пор, собственно, всё и пошло...

– Олдридж, лопату! – приказал он, обращаясь к дворецкому. – И найдите мне Поттер; пусть она скажет, где этим утром гуляла хозяйка.

– Да, сэр, сию же минуту.

Дворецкий ушел, а де Моранвилль все стоял и смотрел, как жена жует тост, откусывая его маленькими кусочками. Будто дразнится... Ненормальная сука. Он устал... он смертельно устал жить в аду изо дня в день... За что ему это всё?

Может быть, мать права: и лечебница – лучший выход из ситуации?

Не хватало еще, чтобы Грейс навредила ребенку... Мало ли что взбредет в голову ненормальной.

– Сэр, миссис Поттер и садовник с лопатой ждут вас в саду, – вернулся дворецкий.