Дракон с королевским клеймом (СИ) - Штерн Оливия - Страница 21

Эти мысли пронеслись в голове со скоростью бушующего и сносящего все на своем пути урагана, и Вельмина сама не поняла, как ее рука взлетела вверх — но на полпути была перехвачена. Запястье как будто зажало в тиски, и в этот миг Итан склонился к ней и как-то очень зло, тяжело роняя каждое слово, произнес:

— Не нужно меня бить.

Глаза у него… сделались совершенно безумными, словно мутное битое стекло. Губы сжались в линию и побелели.

Вельмина дернулась, пытаясь выдернуть руку из стального захвата. Ее накрыла мутная, солоноватая волна ужаса, запястье полыхало, казалось, вместо костей там осталось крошево.

— Пусти, — прохрипела она, захлебываясь слезами, — мне больно!

Казалось, этот крик отрезвил Итана.

Он тряхнул головой, с удивлением уставился на собственную руку, стиснувшую тонкое запястье, и медленно разжал пальцы. Выдохнул едва слышно:

— Я…

А Вельмина отшатнулась, прижала к груди пострадавшее запястье, баюкая, пытаясь унять боль. Жуткие синяки останутся, это точно. Мыслей… не было. Страшная, гулкая пустота.

Но эту пустоту вдруг разбил резкий голос Солветра.

— Ах ты, тварь! Я тебя предупреждал!

Бахнуло так, что мигом заложило уши. А потом, словно в самом худшем из кошмарных снов, Вельмина посмотрела на Солветра, стоящего в коридоре. В его руках ещё дымилось ружье. Вельмина перевела взгляд на Итана — тот медленно отнял ладонь от живота. На белой, только что купленной сорочке расплылось жуткое пятно, в потемках кажущееся черным. Вельмине показалось, что она сходит с ума: Итан усмехнулся, покачал головой, затем поднес к глазам окровавленную ладонь — и медленно, очень медленно, осел на пол.

То, как гулко стукнулась его голова о каменные плиты, внезапно привело Вельмину в чувство.

— Итан! — взвизгнула она, бросаясь к нему.

Он лежал на боку, подогнув ноги, и глаза его были закрыты.

— О, — простонала Вельмина, — что ты наделал? Зачем?

Она едва осознавала, что рядом на колени опустился Солветр.

- Госпожа, я предупреждал его…

— Ты дурак, — выдохнула она, — что ты натворил?

— Он вас обидел! Я все слышал! И видел! — внезапно взвизгнул дворецкий, — а мы… мы вас так любим, госпожа! Еще всякое отребье на вас руку не поднимало!

— О, боги, боги… — неосознанно шептала Вельмина, — ты убил его. Что ты наделал?!

Ее колотил жуткий озноб. Но все-таки, стоя на коленях над неподвижным телом, Вельмина нашла в себе мужество пощупать пульс. Это было… почти невозможно, прикоснуться к гладкой, упругой коже на крепкой шее, едва подушечки пальцев коснулись ее, все тело словно молнией прошибло. Но она… все ж таки смогла услышать. Сердце Итана билось, неровно, рвано — но ещё билось.

«Дыши, пожалуйста, только дыши».

Она и сама не понимала, что с ней творится. Казалось, что если сердце Итана вдруг остановится, то и ее тоже… какие глупости, она его совсем не знала… Но это ощущение живого тепла под пальцами, это жалкое, удивленное выражение, застывшее на бледном лице, таком удивительно знакомом, но воспоминания ускользают, какие-то неправильные… Тот, другой, которого она помнила, все же был не таким — или же ей всегда казалось, что не таким.

И невесть откуда взявшийся порыв обхватить руками его голову, прижать к груди, забирая всю боль, и долго-долго сидеть, перебирая пальцами каждую прядь.

Она встряхнулась, приходя в себя. Определенно, это какое-то наваждение!

Но, как бы там ни было, вдруг почувствовала прилив сил: дрожь унялась, и она снова была отстраненно-сосредоточена, как будто ничего ужасного и не произошло, как будто наблюдала все со стороны.

— В лабораторию его, — скомандовала Вельмина сухо, — немедленно, слышишь?

ГЛАВА 5. Птичка

Снова болело где-то глубоко внутри.

Но ведь подобное уже бывало, так ведь? Чему удивляться?

Лессия распорола живот, запустила туда руку и нещадно ковырялась, перебирая внутренности. И он ровным счетом ничего не мог сделать. Даже за руку схватить не мог, иначе бы уже схватил и раздавил ненавистное тонкое запястье. Серебряная куколка работает так, как положено…

И потому Итан нырнул в воспоминания.

Матушка. Ее лицо давно превратилось в расплывчатое бледно-розовое пятно, обрамленное каштановыми волосами. Так странно — он мог вспомнить по отдельности глаза — карие, в длинных пушистых ресницах, подбородок — узкий и маленький, как будто детский, то, как она поворачивает голову, и видна золотая сережка в маленькой мочке. А целиком воскресить облик не получалось. И руки помнили то, как он гладит матушку по плечам, как обхватывает за шею, и пахнет матушка нежно-сладко, и сама гладит по спине.

Что-то случилось тогда между ней и отцом…

И все, что осталось — эти светлые, по — детски нежные воспоминания. В то время как Лессия ковыряется глубоко внутри, и как же он ненавидит ее, эту суку, как бы хотел удавить… Но не может, потому что на шее у королевы — серебряная куколка. А матушка гладит, медленно, по плечу, по щекам, ее тонкие теплые пальцы забираются в волосы, разбирают их на прядки, откидывая со лба, и, кажется, открой он сейчас глаза — и увидит, наконец, матушку целиком…

И так это казалось заманчиво, что он сосредоточился, собрался с силами — и действительно открыл глаза.

Теплые прикосновения мгновенно исчезли, и матушка, как и полагается миражу, тоже.

Над ним было перепуганное смуглое личико госпожи… как там ее, де Триоль.

А потом он вспомнил, что произошло, и оттого, что вспомнил, захотелось смеяться в голос — потому как смешно и глупо все у них получилось.

Он-то, глядя, как обхаживает смугленького воробышка наместник, думал о том, что все это до добра не доведет, и надо бы озаботиться тем самым катализатором, который давала ему Лессия.

Но госпожа де Триоль почему-то оскорбилась. И даже попыталась ударить. А Итан больше не хотел, чтоб его били. И, словно демон из Бездны, откуда-то выскочил старикан с ружьем и пальнул. Неясно только, хотел припугнуть и случайно попал — или стрелял намеренно, в живот, понимая, что такая рана окажется смертельной?

Он снова посмотрел на Вельмину. В душе поднималась злость. Очень нужно было устраивать истерику? Пытаться отхлестать его по щекам? Ах, ну да. Он же для нее — прислуга, а то и вовсе раб. Такого можно и ударить, и даже выпороть. Итан отвернулся и закрыл глаза: смотреть на хозяйку дома расхотелось совершенно. Правильно она делает, что не верит в предсказания. По крайней мере, у них точно ничего не выйдет, да и не хочется: постельных игр с королевой ему хватит ещё надолго.

Итану показалось, что Вельмина тяжело вздохнула, и он осторожно, из-под ресниц, все-таки глянул на нее. Теперь, конечно, она делает вид, что опечалена. Но ей-то что? Не в нее ведь дворецкий разрядил оба ствола.

— Прости меня, — раздался едва слышимый шепот, — пожалуйста…

И она тихо всхлипнула.

Наверное, надо что-то сказать в ответ? Но совершенно не хочется. Да и видеть ее… тоже не хочется. После всего-то.

Итан вспомнил, что в полусне-полуяви матушка так нежно гладила его, перебирала волосы. Пожалуй, он был счастлив, в этом сне, и даже жаль, что сон закончился.

— Я тебе заплачу вдвойне, — послышалось тихое бормотание.

«Да не нужны мне твои деньги, — подумал Итан, — стрелять было обязательно?»

— Хорошо, — сказала Вельмина, — я понимаю. Я все понимаю… глупо как-то получилось. Хорошо, что мы успели тебя спасти. И я должна была держать себя в руках, тогда бы ничего не случилось. А я не смогла. Понимаешь, когда незнакомый мужчина советует тебе приобрести средство, которое не дает наступить беременности… тем самым намекая на отношения, которых нет и не будет… Я не привыкла такое слушать от чужих, Итан.

Ситуация оказалась еще глупее, чем он предположил поначалу. Выходило, что, с точки зрения Вельмины, он ее решил поучить, как не понести от наместника. Итан повернулся к замершей пунцовой Вельмине и кое-как проговорил:

— Мартовская травка… нужна была мне. И в мыслях не было… Мне все равно, с кем вы спите, госпожа де Триоль, и с каким результатом.