Ты меня предал (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 2

Я самой себе казалась голой пустыней, безжизненной землёй, на которой ничего не способно больше прорасти — ни любви, ни жалости, ни даже лёгкого любопытства. Павел был для меня пеплом, и его можно было лишь развеять по ветру — больше ни для чего он не годен, бесполезен.

Наконец бывший муж выбросил сигарету в пепельницу, дрожащей ладонью взъерошил ёжик коротких тёмных волос, провёл по лицу, будто вытирая слёзы. Хотя, конечно, не слёзы — растаявший и превратившийся в воду снег. Развернулся и вошёл в кафе.

Я непроизвольно выпрямилась, глядя в сторону входа. Потом всё же отвела взгляд и налила себе чаю. Малиново-алый… на кровь не похож, скорее, на густой компот. Пожалуй, стоит попробовать.

Сделала маленький глоток. Горячо, но не обжигает, и вкус яркий, насыщенный, не кислый, а скорее, кисло-сладкий, приятный. К такому чаю хорошо бы подошло мороженое, но зимой я его не ела — иначе сразу заболевало горло. Может, сырников заказать? В меню точно были. С сырниками тоже будет вкусно.

— Привет.

Я моргнула и подняла голову. Да, не более чем за минуту, пробуя чай и рассуждая о нём же, я умудрилась забыть о Павле напрочь. Так и выживала все три года без него, после того, как он меня предал.

— Привет, — ответила ровным голосом, окинув фигуру бывшего мужа быстрым взглядом. Новое чёрное пальто, я такого у него не помнила, и сидело оно как-то иначе — похудел он, что ли? А вот волосы прежние, короткие и взъерошенные, только теперь не совсем тёмные, а словно полуседые. Или это снег не до конца растаял?

И глаза, конечно, прежние, серо-голубые, и широкие брови так же низко нависают над ними. А вот на лбу появились вертикальные морщины — три года назад их не было.

Больше всего во внешности Павла я когда-то любила глубокую ямочку на подбородке, как у актёра Бена Аффлека. Касалась её, целовала, смеялась и говорила, что мужа перед рождением кто-то ткнул пальцем в подбородок на счастье и удачу.

Да… глупая была и наивная, влюблённая по уши Динь.

Павел снял пальто, повесив его на вешалку неподалеку от нашего столика. Одёрнул светлый вязаный свитер — его я как раз узнала, сама покупала в подарок, — и я поняла, что бывший муж действительно сильно похудел. И свитер, и джинсы — всё висело на нём, будто было на пару размеров больше.

Но меня это совсем не побеспокоило, я просто отметила факт, как бывает, когда видишь на улице сбросившего вес соседа. Да, молодец, похудел, спортом занимался или болел, какая разница? Не волнует. Не больше, чем бывшие и нынешние мужья Анджелины Джоли.

— Что пьёшь? — спросил Павел нейтральным тоном, садясь напротив. Он тоже смотрел на меня, но его взгляд не был таким же нейтральным, как голос. Я не знала, каким он был, предпочитала не анализировать, но то, что мне под ним стало неуютно — это точно.

— Фруктовый чай.

Павел поколебался, полистал меню. Видимо, хотел, как и прежде, взять со стола вторую чашку — а она тут стояла — и налить себе чаю из моего чайника. Вот только я не предлагала, а он не спрашивал. Спросил бы — разрешила. Что мне, чаю жалко? Я всё равно столько не выпью, а если выпью, до дома не дотерплю.

Заказал в итоге кофе, капучино. Это тоже было странно, как и сигареты на крыльце кафе — раньше Павел пил кофе, как и я, раз в месяц, и никогда не делал этого в кафе. Варил дома в турке по какому-то своему рецепту, очень сладкий кофе с корицей и сливками, и пил из маленькой белой чашечки. Он её не забрал тогда с собой, и я, подождав пару недель для очистки совести, выбросила её. Как и турку, впрочем. И много чего ещё из оставленных им вещей.

Я сделала глоток чаю, потом ещё один, и как раз когда ставила чашку на блюдце, услышала вопрос, сказанный тихим и словно неуверенным голосом:

— Как ты?

Подняла глаза, посмотрела на бывшего мужа. Он дико нервничал, я видела это так же ясно, как и снег за окном. Когда Павел нервничал, у него всегда чуть дёргались мышцы на лице, создавая ощущение нервного тика. Вот только подобное случалось с ним лишь в минуты крайнего, почти запредельного волнения.

И что его настолько волнует сейчас? Ну не я же.

— Отлично.

Я замолчала и сделала ещё один глоток из чашки, а Павел продолжал сидеть и смотреть на меня. Хоть бы он уже поскорее сказал то, ради чего позвал меня в это кафе, а потом я уйду и больше никогда его не увижу. И вообще у меня там книжка интересная не дочитана…

— Ты прекрасно выглядишь, Динь, — произнёс он чуть хрипло, и я выдохнула, почти сражённая наповал внезапно вспыхнувшим раздражением.

Так, Дина, спокойно, ты беременна, тебе нельзя волноваться. И плевать на то, что выглядишь ты сейчас как жёваный башмак, а вовсе не прекрасно, и вообще называть тебя Динь этот мужчина давно не имеет права — плевать на всё. Главное — ребёнок.

— Спасибо.

И вновь молчание. Тяжёлое и такое вязкое, тягучее, будто между нами потерялись и повисли миллионы слов, и теперь не могут найти дорогу обратно.

Боже, Дина, что за образы, о чём ты, какие слова? Тебе не нужно от Павла никаких слов.

Принесли его кофе, и бывший муж сразу, почти залпом, выпил половину, как коньяк в глотку захлестнул. Поставил на стол чашку, я проследила за этим движением и нахмурилась, поняв, что мне не чудится и у Павла действительно слегка дрожат руки.

Он пить, что ли, начал? Не пил же никогда, даже по праздникам. Из-за того, что однажды, когда Павлу было двадцать, его отец погиб, сев за руль пьяным. Тогда он пообещал и себе, и матери, что не будет пить вовсе. Машину Павлу приходилось водить долго и часто, и обещание пригодилось.

Нет, ерунда, не мог Павел начать пить, Любовь Андреевна не позволила бы. Тогда почему у него трясутся руки?

Он вновь повторил этот жест, как на крыльце кафе, потерев ладонями лицо, будто стирая лишние эмоции. Отнял ладони от лица, положил их на стол перед собой и наконец заговорил.

— Я знаю, что это выглядит нелепо, но… Динь, я хочу попросить у тебя прощения. За всё. Ты можешь ничего не отвечать, не нужно, я понимаю, что… — Он тяжело вздохнул, отводя глаза. — Это важно для меня. Я тогда просто ушёл, ничего толком не объяснив, потому что…

— Не надо сейчас ничего объяснять, — резко перебила я его, вновь испытывая раздражение. Какое ещё «хочу попросить у тебя прощения»? Может, убийцам тоже просить прощения у родственников жертв? По абсурдности это приблизительно такой же поступок. — Всё в прошлом. Мы расстались и живём дальше, каждый собственной жизнью. Если тебя по какой-то причине мучает совесть, или не знаю, что там у тебя есть вместо неё, то утешься — мне давно безразлично то, что случилось три года назад. Выкинь из головы эту чушь и возвращайся к жене и ребёнку.

Павел вздохнул, сглотнул, и его щека снова нервно дёрнулась.

— Нет никакой жены и ребёнка, — сказал он негромко, глядя на меня с каким-то звериным отчаянием. — Нет, Динь.

Я недоуменно моргала, не понимая, что за странное признание сейчас услышала.

Как это — нет? А к кому он тогда ушёл? Он же сказал, что завёл себе бабу и она от него забеременела. Пошутил, что ли? И когда пошутил — тогда или сейчас?

— А куда они делись? — спросила я, сама не осознавая, зачем спрашиваю. И предположила: — Ты развёлся? Второй раз?

Это было глупо, ведь даже если развёлся, ребёнок-то должен был остаться. И в целом не стоило спрашивать, ну какая мне разница? Развёлся он, как её вообще звали, кто у них в итоге родился — плевать. С высокой колокольни плевать!

И я уже открыла рот, чтобы это сказать и попрощаться, когда Павел неожиданно признался:

— Я и не женился. Соня родилась на двадцать четвёртой неделе, она весила всего шестьсот граммов. — Я задохнулась, пытаясь справиться с волной тошноты и безумного ужаса, а бывший муж между тем продолжал меня добивать: — Она прожила только две недели… И потом…

Всё. Я зажала обеими ладонями рот, вскакивая из-за стола, и помчалась по направлению к туалету. Благо, перед встречей с Павлом я туда заходила и помнила, где он находится.