В когтях германских шпионов - Брешко-Брешковский Николай Николаевич - Страница 40

— Но ведь это же измена?

Вовка расхохотался.

— Полноте, графиня! В ваших устах это звучит до того дико! Измена? Кому, во имя чего? Что, вы такая рьяная австро-венгерская патриотка? Или, исполняя приказания этого мерзавца Флуга, вы пламенеете всей душой к интересам разбойничьей германской политики? Вам хочется весело и богато жить. Это все! Деньги будут! А рубли это, кроны ли, марки — не все ли равно, в конце концов?

— А если… если узнают. При одной этой мысли меня охватывает ужас… Эти люди не остановятся перед самой жестокой местью… Ни перед чем.

— Вздор! Мы сумеем вас защитить. Этот демонический Флуг не так уже страшен, как хочет казаться.

— Он хотел быть моим любовником. Но я оттолкнула его.

— И отлично сделали! Представить вас хоть на мгновение в объятиях этого каторжника? Бр-р-р… Мороз по коже! Я беру вас под свою защиту, и мы еще потягаемся с этим господином. Итак, графиня?..

— Я право не знаю. Такой сумбур… и так это все…

Изменив своей наполеоновской позе, Вовка рванулся к Джулии, обнял, целуя шею и грудь.

— Вот видишь!.. Видишь, милая, давно бы так!

И млея, вся извивалась под этими поцелуями, Ирма.

— Мне самой было тяжело. Я сама томилась, сама хотела тебя… Но что-то между нами стояло… И потому я была такая чужая… А теперь…

— Теперь мы будем вдвоём, и это даст нам такую силу!..

Через полчаса утомленная, зацелованная, вся пылающая красными пятнами, затихшая, покорная, графиня с кротостью ученицы, желающей получить хороший балл, отвечала на все вопросы Вовки. Потом они ушли вдвоём в «литературу», одну за другою читая расшифрованные Ирмою телеграммы.

И Криволуцкий отказывался верить ушам и глазам — такие открывались перед ним чудовищные перспективы. И он дрожал весь, холодея от сознания громадной важности всех этих, посыпавшихся рогом изобилия откровений…

Одно лишь скрыла от него Ирма. Не хватало духу сказать. Если скажет, он отвернется от неё с гадливым презрением. Это про Вебера, подкупленного ею убить майора Ненадовича. Слова замерзали на губах… Нет, ни за что не скажет. Открыться ему в этом было бы выше её сил… И когда она вспомнила нагло протянутую ей лапищу борца, этот потный окорок с бриллиантом на мизинце — ее в дрожь кинуло всю…

Никогда, за всю свою жизнь, такую размеренную, чуждую ярких бушующих страстей, не ожидал никого с таким жгучим нетерпением Леонид Евгеньевич в этот вечер, как Вовку. Вовка предупредил его по телефону, что получил запас новостей исключительной, ошеломляющей важности. И вот Леонид Евгеньевич изнывал нетерпением, посматривал на часы, нервничал. Словом, делал все то, чего никогда не делал.

Неожиданный, тем более неожиданный, что он все время подстерегал его, звонок ужалил Арканцева и проник в самое сердце.

— Почему так поздно? — встретил он Вовку.

— Господь с тобою! Условились в девять, а сейчас без десяти.

Заперлись в кабинете.

— Говори же, говори, что такое?

— Я не знаю, с чего начать, голова идет кругом.

— Не мучь же ты меня! — с мольбою вырвалось у Леонида Евгеньевича.

Отрывисто, скачками, перепрыгивая с предмета на предмет, рассказал Вовка о приготовлениях Германии и Австрии к войне с нами через войну с Сербией, о готовившемся покушении в Сараево, об ультиматуме сербам, посланном Бертхольду кайзером.

Арканцев слушал, бледный. В его лице, всегда розовом, кровинки не было. Вся отхлынула.

И оба — и говорящий, и слушатель — гипнотизировали друг друга взаимным волнением, от которого холодели у них кончики пальцев.

Арканцев опустился в изнеможении в кресло.

— Какие драгоценные сведения! Какие неисчислимые выгоды — знать заранее весь этот дьявольский план, чтоб соответствующим образом подготовиться…

— Вот еще телеграммы…

— Постой… Дай привыкнуть сначала к этому. Мне кажется, что я с ума схожу. И мой череп сдавлен каким-то железным обручем. Вовка, ты сам не подозреваешь, Вовка, всей громадности услуги, которую ты оказал!

— Напрасно так думаешь, — обиделся Вовка. — Я не умаляю значения…

— Нет, умаляешь! Я опытней тебя и грамотней в этом отношении. Но я сам теряюсь и не могу охватить во всём объеме…

И вдруг Арканцев закрыл глаза, и Вовке почудилось, что он мгновенно уснул. Так прошла минута-другая.

Арканцев резким движением встал, выпрямился, и опять это был розовый, спокойно-уверенный в себе и решительный Леонид Евгеньевич.

— Дай сюда телеграммы! Марш назад в отель, и к одиннадцати часам ты будешь здесь вместе с нею. Мы поужинаем втроём. И за стаканом вина я наведу на те вопросы, которые ускользнули от тебя. Ступай! Я должен остаться один. Жду вас минута в минуту. Необходимо решительно действовать! Каждый лишний час дорог… В этом залог успеха!..

4. Дорогая книга

Вовка испарился.

Леонид Евгеньевич кликнул Герасима:

— Позвоните в телефон, пусть привезут к нам от «Кюба» к двенадцати часам холодный ужин.

— На сколько персон, ваше превосходительство?..

— Для троих… Закуска… Зернистой икры во льду, балык, свежих огурцов… Потом — холодная пулярка с провансалем…

— А на счет вина, ваше превосходительство?..

— Вина? Бутылку лафиту, вы его здесь подогреете. Мой лафит, который мне всегда подают. Затем — две бутылки шампанского… — Леонид Евгеньевич мысленно сообразовался с предполагаемым вкусом графини. Такие, как она, должны предпочитать «мум» всякому другому вину… — И он добавил: — Две бутылки «мум». Во льду пусть привезут… Вот и все… Ликеры у нас есть… Не перепутаете?..

— Никак нет, ваше превосходительство. Не в первый раз, слава богу!..

— Пальто и шляпу, Герасим!.. Я выйду прогуляться немного. А если будут звонить — через полчаса вернусь.

После всех этих ошеломляющих новостей, привезённых Вовкою, Леонид Евгеньевич ощутил прямо физическую необходимость движения. Нахлынувший вдруг избыток энергии толкал его все вперёд и вперёд, и ему было тесно в квартире.

Пустынная, тихая, вечерняя Мойка. Побледневшие небеса тусклым, металлическим отсветом опрокидываются в недвижном зеркале застывшей воды… И самые прозаические дома чудятся сказочными дворцами, обвеянными дымкою серебристой белой ночи…

Арканцев быстро шёл, почти бежал вдоль чугунного кружева по гранитным плитам. Воздуху, простору хотелось, и нечем было дышать!

Вот если бы подсмотрел Леонида Евгеньевича кто-нибудь из его чиновников! Диву дался бы!.. Глазам не поверил бы!.. Леонид Евгеньевич, с его размеренным спокойствием и какой-то механической неторопливостью во всем, что касалось передвижения его благообразной особы, и вдруг мчится этакой легкомысленной припрыжкой!..

Но Арканцев готовил для своих чиновников, воображаемых свидетелей его прогулки, еще больший сюрприз. Здесь каждый из них превратился бы в обалделый, истуканческий вопросительный знак. Это когда, проходя мимо германского посольства, насупившегося каменной громадою по ту сторону Мойки, он совсем уж по-мальчишески погрозил своей тростью этому на острог или табачную фабрику смахивавшему зданию.

Сегодня Леонид Евгеньевич изменил своей обычной аккуратности. Наказал говорить, что вернется через полчаса, а между тем прогулял, вернее, пробегал, целых сорок пять минут…

Встретив графиню и Вовку, Леонид Евгеньевич сразу повёл их в гостиную, стушевывая этим чисто деловую подкладку знакомства. Он держал себя так, словно этот поздний визит носил исключительно светский характер. Он спрашивал, как нравится графине Петроград, пошутив при этом:

— Очевидно, вам мало, графиня, ваших побед там, у тёплого моря, под зонтиками пальм и под бирюзовым небом… И вот вы приехали сюда смущать сердца наших скромных, суровых, северных «медведей»…

Зажигая лампы с яркими рефлекторами, Леонид Евгеньевич показывал гостье свои картины.

— Если вам не скучно, графиня, и если вы любите живопись?..

— О да, я очень люблю картины!..