Легенды и были старого Кронштадта - Шигин Владимир Виленович - Страница 32

Акимов, в простом фраке, прибивал эти стихи, вечером поздно, к Исаакиевской церкви. Будочник схватил его, на крик блюстителя порядка подбежал квартальный, и повели Акимова под арест. Донесли об этом происшествии императору. Вскоре было выяснено и авторство. Придя в ярость, император пригрозил отрезать наглецу уши и язык и навечно сослать в Сибирь. Ходили слухи, что приказ императора исполнили адмирал Обольянинов и флота генерал-интендант Бале, которые и велели отрезать Акимову уши и язык, а потом отправили в Сибирь, не позволив даже проститься с матерью, у которой он был единый сын и единственная подпора. Говорили, что искалеченный Акимов вернулся в столицу только в царствование Александра, когда все ссыльные были возвращены. Но это всего лишь слухи. На самом деле Акимов не стал дожидаться результатов своей поэтической деятельности, а, оставив команду, исчез в неизвестном направлении, т. е. попросту дезертировал. Разумеется, никто резать язык капитан-лейтенанту не собирался, но сибирская ссылка была вполне реальной. После воцарения Александра I Адмиралтейств-коллегия выразила сожаление о том, что столь хороший офицер покинул морскую службу, высказавшись, что никаких претензий к нему не имеет и если Акимов когда-нибудь объявится, то будет снова принят на службу без всякого наказания. Но он так и не объявился. О дальнейшей судьбе Акимова сведений не имеется. В этой связи весьма любопытны воспоминания вице-адмирала П. А. Данилова, относящиеся к 1798 году.

Вот что пишет Данилов: «На другой день я пошел явиться в коллегию и, идучи через Царицын луг, мимо монумента графу Румянцеву, увидел к оному прилепленную бумажку, которая от ветра трепетала, и надпись прочел. Вот что было написано: «Румянцев, ты в земле лежишь, а здесь тебе поставлен шиш!», прочитав, я испугался и, оглядев, отошел скорее прочь и пошел своей дорогой». И время, и стиль виршей совпадает, а потому можно предположить, что развеселый и, безусловно, талантливый капитан-лейтенант Акимов не ограничился лишь одними стихами у Исаакиевского собора.

Из воспоминаний литератора Ф. Булгарина о другом известном в начале XIX века кронштадтском барде лейтенанте Кропотове: «Куплетов Кропотова не привожу; они хотя не черные, но серенькие! Оригинальный человек был этот Кропотов! Недолго служил он во флоте, и вышел в отставку, посвятил себя служению Бахусу и десятой, безымянной музе. Это был предтеча нынешней, так называемой натуральной школы с той разницею, что у Кропотова в миллион раз было более таланта, чем у всех нынешних писак. Стихи Кропотова к бывшему главным командиром Кронштадтского порта адмиралу Ханыкову чрезвычайно остроумны. Жаль, что не могу поместить их здесь! Кропотову недоставало науки и изящного вкуса, именно того, чего нет также и у писателей так называемой натуральной школы, снискавших громкую известность в России, разумеется, у людей, которым грубая карикатура понятнее, следовательно, более нравится, нежели тонкая, остроумная ирония. Кропотов пробовал издавать журнал в 1815 году под заглавием «Демократ», который, однако же, упал, отчасти по неточности самого издателя. Я видывал Кропотова в Кронштадте, куда он приезжал в гости к прежним товарищам и приятелям, но не был с ним коротко знаком. Излишняя, отчасти циническая его фамильярность и грубые приемы пугали меня, и я держался в стороне; но иногда я от души смеялся его рассказам о самом себе. Образ его жизни, характер и поэзия изображены достаточно в следующих его стихах:

А вот восьмистишие, ходившее по рукам офицеров Кронштадта после тою, как адмирал Чичагов упустил реальный шанс пленить Наполеона у Березины:

В 1819 году одновременно с отправкой экспедиции Беллинсгаузена для изучения южных морей были отправлены еще два шлюпа — «Открытие» и «Благонамеренный» — в Берингов пролив, для изыскания возможности прохода Северным морским путем. Экспедиция эта завершилась, в силу объективных причин, не столь удачно, как плавание судов Беллинсгаузена, открывших Антарктиду. Начальнику Северной экспедиции капитану 2-го ранга Васильеву пришлось выслушать, по возвращении в Кронштадт, в свой адрес немело незаслуженных обвинений. Известный в то время любитель-поэт граф Хвостов разразился по итогам плавания Васильева следующей эпиграммой:

В 20-х годах XIX века флотские остроумцы прозвали часть Финского залива от Кронштадта до Санкт-Петербурга «Маркизовой лужой», в память о маркизе де Траверсе, который в то время возглавлял российский флот и в целях экономии средств запрещал кораблям плавать дальше этой пресловутой лужи. Об адмиралах той эпохи, не ходивших в море дальше острова Гогланд, офицерами была сочинена и следующая злая эпиграмма:

Имелись любители эпиграмм в Кронштадте и в более позднее время. Так, в 1842 году командир военного транспорта «Або» капитан-лейтенант Юнкер после завершения кругосветного плавания решил переменить место службы. Морской мундир Юнкер сменил на полицейский. Руководство соответствующего департамента располагалось в то время в Петербурге на Второй Адмиралтейской улице. Подобный переход из флота в полицию был событием исключительным и поэтому получил широкую огласку. По Кронштадту ходила карикатура, изображавшая бывшего моряка с полицейским свистком. Надпись под рисунком гласила:

При Николае I о службе офицеров на судне Кронштадтского порта «Камчатка», которое часто использовали для прогулок высочайших особ, говорили:

Из воспоминаний художника-мариниста А. П. Боголюбова: «Горковенко и Опочинин (мичманы и друзья А. П. Боголюбова. —В. Ш.)писали мадригалы всякие… Вот некоторые стишки доморощенных поэтов. Про командира транспорта Кронштадтского порта «Пинега» Сарычева сложилась следующая песнь, которая жила долго на баке в часы досуга: